Наиболее дальновидные представители советского военно-политического руководства понимали, что на добровольных началах и путем импровизаций массовой армии не построить. К тому же многие офицеры, поступившие в новую армию, отнюдь не горели желанием участвовать в разворачивавшейся в России братоубийственной войне. Некоторые при зачислении в Красную армию прямо выдвигали условие, что не будут воевать на внутреннем фронте, а готовы сражаться только с внешним врагом. Например, капитан Ф.Л. Григорьев, пытаясь устроиться на военную службу, 4 апреля 1918 г. писал в Москву: «В случае потребности в офицерах Генштаба для будущих формирований постоянной армии, предназначенной для борьбы с внешним^[65] врагом, прошу о зачислении меня кандидатом на какую-либо должность Генерального штаба»^[66]. Ответ на такие обращения был стандартным: «Вы взяты на учет Генерального штаба для предстоящих формирований постоянной армии для борьбы с австро-германцами»^[67]. Интересно, что и большевики первоначально считали приемлемым использовать офицеров только против внешнего врага^[68].

В результате аттестации бывших офицеров по благонадежности и знаниям в РККА было принято лишь 765 человек^[69]. По приказу Наркомата по военным и морским делам № 324 от 7 мая 1918 г. началась регистрация бывших офицеров-специалистов в уездных военных комиссариатах. Именно с регистраций начался процесс массового привлечения офицеров на советскую службу. Первоначально регистрации были добровольными, но постепенно правила ужесточались, происходил переход к добровольно-принудительным (например, под угрозой невозможности дальнейшей службы по профессии, как в случае с офицерами Генерального штаба^[70]) и прямо принудительным формам. Летом 1918 г. уже осуществлялись мобилизации офицеров, ставшие единственным способом привлечь массу бывших офицеров на критически важные для большевиков внутренние фронты.

29 июля 1918 г. был издан декрет СНК о призыве бывших офицеров 1892–1897 гг. рождения. Мобилизации проводились только в Москве, Петрограде и в семи губерниях – Московской, Петроградской, Архангельской, Владимирской, Нижегородской, Вятской, Пермской, а также в 51 уезде Приволжского, Уральского и Западно-Сибирского военных округов.

Призыв офицеров оказался сопряжен с немалыми трудностями, которые порождали волну недовольства. Печально известна история регистрации офицеров до 60 лет, прошедшая в Москве в августе 1918 г. Тогда тысячи людей оказались согнаны в манеж Алексеевского военного училища и задержаны там под охраной двух рот китайцев^[71]. Несчастные люди провели несколько дней в период с 6 по 13 августа 1918 г. без еды и в антисанитарных условиях, в результате чего у некоторых начались желудочно-кишечные заболевания^[72]. Люди не были обеспечены самым необходимым – кипяченой водой и кипятком, горячей пищей, соломой для того, чтобы на ней спать. Военный руководитель Высшего военного совета М.Д. Бонч-Бруевич писал начальнику Всероссийского главного штаба А.А. Свечину 14 августа 1918 г.: «Происходящая в Москве регистрация бывших офицеров с массовыми арестами, производя гнетущее впечатление на всю корпорацию бывшего командного состава, еще более ухудшает вопрос возможности добровольного поступления военных специалистов в войска»^[73].

Антибольшевистски настроенный мемуарист Н.А. Авенариус недоумевал в связи с августовской регистрацией: «Когда теперь советская власть вызвала всех живущих в Москве офицеров явиться на регистрацию, грозя [укрывшимся] репрессиями, то в Лефортово их явилось около тридцати тысяч. Что ж, угроза расправы за неисполнение приказа так их напугала? Где были они в октябре? Ведь у красных были только единицы»^[74].

1 октября 1918 г. был опубликован новый декрет о призыве бывших офицеров и военных чиновников, не достигших к 1 января 1918 г. 40 лет. 14 ноября было издано аналогичное постановление РВСР^[75].

Действие рождало противодействие. В условиях слабой легитимности большевистской власти и в обстановке внутреннего противоборства с развертыванием в конце весны 1918 г. полномасштабной Гражданской войны началось бегство оказавшихся в Красной армии бывших офицеров в антибольшевистские армии. Количество перебежчиков исчислялось тысячами. К белым перелетали целые авиаотряды, переходили высокопоставленные военспецы до уровня командующих армиями включительно.

Понятно, что в условиях враждебности офицерства или его нелояльности военспецов требовалось контролировать, для чего был создал институт военных комиссаров.

Положение бывших офицеров в новой армии было непростым. Комиссары и красноармейская масса относились к ним с недоверием, как к заведомым врагам и контрреволюционерам. Красные командиры, окончившие военно-учебные заведения в Советской России, считали бывших офицеров своими конкурентами в борьбе за командные посты, относились к ним враждебно, интриговали против них, пользуясь своей близостью к власти и партийными связями. Возник даже термин «спецеедство», отражавший неприятие бывших офицеров в армии рабочих и крестьян. Видный военспец А.А. Свечин сообщил в показаниях по делу «Весна»: «С самого начала моего пребывания в РККА я ощущал атмосферу недоверия ко мне, как к бывшему генералу, отчего возникало известное расхолаживание в сознании бесплодности моих усилий»^[76].

По утвержденному Троцким положению о военных комиссарах и членах военных советов: «Вся работа происходит на глазах комиссара, но руководство в специально-военной области принадлежит не комиссару, а работающему с ним рука об руку военному специалисту.

Комиссар не отвечает за целесообразность чисто военных, оперативных, боевых приказов. Ответственность за них падает целиком на военного руководителя. Подпись комиссара под оперативным приказом означает, что комиссар ручается за данный приказ как за продиктованный оперативными, а не какими-либо иными (контрреволюционными) соображениями. В случае неодобрения чисто военного распоряжения, комиссар не задерживает его, а только доносит о своем неодобрении стоящему выше Военному Совету. Только такой оперативный приказ может быть задержан, относительно которого комиссар приходит к обоснованному выводу, что приказ продиктован контрреволюционными мотивами»^[77]. Впрочем, некоторые бывшие офицеры были убеждены, что люди без военной подготовки, какими являлись комиссары, на самом деле не могли контролировать распоряжения военспецов, так как не разбирались в военных вопросах.

Несмотря на недоверие, комиссары должны были оберегать военспецов от солдатских масс и разъяснять бойцам смысл и значение привлечения бывших офицеров в новую армию^[78]. Другой функцией комиссаров был политический контроль за военспецами и предотвращение измен. Не все комиссары были к этому надлежащим образом подготовлены. Тем более что для успешной работы необходимо было обладать не только военными знаниями, но и чувством такта. Не случайно в одном из документов в декабре 1918 г. отмечалось, что «за последнее время наблюдаются случаи, когда комиссары, неправильно понимая приказ о необходимости усилить контроль за военными специалистами, окружают командный состав атмосферой подозрения и личного недоверия, что, с одной стороны, создает для честно работающих воен[ных] специалистов обстановку, в которой работать не представляется возможным, и, с другой, колеблющихся побуждает искать выхода, почему в критический момент многие из числа могущих быть полезными на службе в армии перебегают к противнику. Комиссар должен быть уверенным и спокойным как представитель Советской власти, воздействуя тем самым на военных специалистов… комиссар не должен превращать контроль в мелочную придирчивость, подчеркивая в то же время строгость и точность в исполнении возложенных на него обязанностей»^[79].

Интересно, как большевики разъясняли рядовым красноармейцам потребность в привлечении на службу офицерства старой армии:

«Приходится покуда иметь рядом с красными офицерами командный состав из старых офицеров. Но строй армии таков, что командный состав не имеет того значения, что в прежней армии. Он имеет исключительно технические функции. Выбирать его пока еще не следует. Красноармейцы могут выбирать хорошего товарища, но командир он будет плохой. Что из того, что он хороший товарищ, когда своим неумением он может погубить многих красноармейцев. Назначенный, который знает свое дело, этого не сделает. С другой стороны, не надо забывать того, что за командиром следит Политком.

Бывает иногда измена, но зато польза от старого офицерства в тысячи раз больше, чем вред возможных при контроле измен. Многие уже свыклись с Советской властью и стали ее друзьями. Если бы не старое офицерство, мы не имели бы такой сильной на научных началах организованной армии, ибо рабочие и крестьяне не имеют таких знаний, как они.

Командиру надо подчиняться. Иногда красноармейцам кажется, что командир – изменник, они отказываются подчиниться его команде, и благодаря этому терпят поражение и напрасно погибают сотни, а иногда и тысячи товарищей. Командиру надо беспрекословно подчиняться. Измена может быть одна на тысячу. А никто ведь не отказывается ездить на пароходах потому, что из тысячи пароходов один, вероятно, потонет, благодаря разным причинам и между прочим благодаря тому, что капитан одного парохода может оказаться одновременно и главарем бандитской шайки»^[80].

Число изменников было довольно велико. Это были как белые подпольщики, действовавшие в РККА, так и дезертиры, бежавшие из армии. За период 1918–1920 гг. из РККА дезертировал каждый третий генштабист – в общей сложности свыше 500 человек^[81]. В ряде случаев происходили коллективные измены. Так произошло, например, летом 1918 г. с Военной академией, штабом Приволжского военного округа, летом – осенью 1919 г. с полевым штабом 14-й армии и штабом 8-й армии. В отношении военспецов-перебежчиков в целом счет шел как минимум на тысячи. Подобное поведение связано во многом с бесправным положением бывших офицеров в Советской России, где их жизнь и судьба зависели от прихоти политработников и чекистов.

Для повышения лояльности специалистов и предотвращения многочисленных измен были приняты серьезные меры. Как еще в 1962 г.

справедливо отметил советский историк С.А. Федюкин, «фактов измены и предательства было бы значительно больше, а последствия их тяжелее, если бы партия не установила твердого и бдительного контроля за деятельностью военных специалистов в лице института военных комиссаров»^[82]. Первоначально вся ответственность за измены военспецов возлагалась на комиссаров, однако события лета 1918 г. показали недостаточность такого контроля. Комиссары не могли предотвращать измены даже в немногочисленной касте генштабистов, не говоря уже об остальной офицерской массе. Взаимоотношения командиров и комиссаров приобретали личностный характер, при котором имели место как конфликты и конфронтации, так и симпатии. Не случайно, председатель РВСР Троцкий 21 мая 1919 г. сообщал своему заместителю Э.М. Склянскому для последующей передачи Ленину: «Эти фронтовые привязанности – наша общая беда»^[83]. Разумеется, наличие дружеских отношений командиров и комиссаров вело к снижению уровня контроля над военспецами. Недостаточность комиссарского контроля для предотвращения измен привела к поискам иных форм борьбы с изменой.

Одним из способов было устрашение. В частности, 30 ноября 1918 г. Л.Д. Троцкий издал приказ об арестах членов семей изменников из представителей командного состава РККА. Впрочем, эта мера в силу разных причин распространения не получила.

Еще одним способом держать офицеров в напряжении были их произвольные и необоснованные аресты. Многие аресты просто невозможно логически объяснить. Объяснение им дал член РВСР К.А. Мехоношин: «К арестам же и обыскам специалистов я могу лишь порекомендовать относиться более спокойно – это есть одна из форм контроля и воздействия на них, дабы предавать и изменять было бы не так легко и без риска, что многих слабодушных удержит от измены»^[84]. Разгул террора против офицеров вызвал появление в августе 1918 г. докладной записки Всероссийского главного штаба в коллегию Наркомата по военным делам, в которой прямо отмечалось: «Проводимые ныне в отношении офицеров меры являются актами даже не классовой борьбы, а борьбы с профессией и притом с такой, которая необходима для Государства при всяких условиях его жизни»^[85].

На VIII съезде РКП(б) во второй половине марта 1919 г. развернулась масштабная дискуссия об использовании военспецов в Красной армии. Противниками политики массового привлечения военспецов была группировка, неформальным лидером которой выступал член ЦК РКП(б) И.В. Сталин (впрочем, всегда оставлявший себе свободу маневра). Ленин тогда поддержал отсутствовавшего Троцкого и подчеркнул важность использования культурно-буржуазного аппарата, не прибегая к излишнему притеснению специалистов, но контролируя их работу.

Именно на плечи военспецов легла вся техническая работа по формированию новой армии. По подсчетам А.Г. Кавтарадзе, военспецы составляли 85 % командующих фронтами, 100 % начальников фронтовых штабов, 82 % командармов, не менее 91 % начальников армейских штабов, до 70 % начальников дивизий и свыше 50 % начальников штабов дивизий, более 90 % преподавательского состава военно-учебных заведений периода Гражданской войны^[86], что свидетельствует об их решающем вкладе в дело создания РККА. Не случайно В.И. Ленин весной 1920 г. неоднократно отмечал, что без военспецов не было бы ни Красной армии, ни ее побед^[87]. Подтверждают это и свидетельства белых военачальников. Так, видный деятель Белого движения на Востоке России генерал В.М. Молчанов в эмиграции отметил, что «спецы, которые служили в Красной армии, причиняли нам большой вред, потому что у них была высокая квалификация и опыт в военном деле»^[88].

Постепенно в Красной армии стали складываться группировки партийных лидеров и поддерживавших их крупных военспецов. Военрук Высшего военного совета, а позднее начальник Полевого штаба РВСР М.Д. Бонч-Бруевич, главком С.С. Каменев и командующий Кавказским и Западным фронтами М.Н. Тухачевский были выдвиженцами Ленина. Выдвиженцами Сталина считались командующий Южным и Юго-Западным фронтами А.И. Егоров и командующий 14, 9 и 13-й армиями И.П. Уборевич. Главком И.И. Вацетис мог считаться ставленником Троцкого. В то же время занимавшийся практической военно-административной работой Троцкий, в отличие от политиканствовавших и интриговавших Ленина и Сталина, был в большей степени ориентирован на достижение успехов на фронтах и укрепление Красной армии, безотносительно того, чьими выдвиженцами были те или иные военачальники. По этой причине он не имел достаточного количества своих ставленников в высшем командном составе. Конфликты в большевистском руководстве нередко вели к резонансным делам в отношении военных специалистов, пользовавшихся покровительством тех или иных партийцев. Например, такой характер носили массовые аресты военспецов в Полевом штабе Реввоенсовета Республики в июле 1919 г., в результате которых сменилось высшее военное руководство Советской России. Существуют различные версии этих событий, за которыми стояли Ленин, Сталин и Троцкий.

Важнейшей задачей большевиков было выстраивание мощной армии, в которой, несмотря на приоритетное положение партии, должен был все-таки существовать некий баланс интересов комиссаров и военспецов (при том, что буйные головы встречались как среди одних, так и среди других), поскольку было ясно, что одним принуждением эффективную армию не построить.

Многие бывшие офицеры служили в Красной армии отнюдь не из-под палки. Как отмечал в конце 1918 г. Л.Д. Троцкий, «советской власти совершенно ясно, что многие тысячи и десятки тысяч офицеров, вышедших из школы старого режима, получивших определенное буржуазно-монархическое воспитание, не могли сразу освоиться с новым режимом, понять его и научиться его уважать. Но за 13 месяцев советской власти для многих и многих из бывших офицеров стало ясно, что советский режим есть не случайность, а закономерно выросший строй, опирающийся на волю трудовых миллионов. Для многих и многих из бывших офицеров стало ясно, что никакой другой режим не способен сейчас обеспечить свободу и независимость русского народа от иноземного насилия»^[89].