Глава 3. Под большевиками (Петроград – Екатеринбург)

Курсы революционного времени

Выборы всколыхнули тихую жизнь академии. Тем более что с 13 июня по 15 октября 1917 года учебный процесс в ней не осуществлялся. На намеченные к открытию осенью 1917 года подготовительные курсы 3‑й очереди командировались по 2 кандидата от каждого армейского, гвардейского и конного корпуса, 10 – от Польского корпуса, по 20 – от фронтовых штабов (по 4 от фронта из частей, не входящих в состав корпусов), 20 от авиационных частей по выбору начальника Полевого управления авиации и воздухоплавания и шесть от Ставки. Первоначально собирались зачислить 210 офицеров. Сверх того начальник академии имел право принимать соответствовавших требованиям офицеров из внутренних округов, а также из Петроградского военного округа. Допускался прием вольнослушателей. Принимались кадровые офицеры (окончившие военные училища не позднее 12 июля или 1 октября 1914 года), выдержавшие предварительные или конкурсные экзамены в академию в 1910–1914 годах, но почему-либо не прошедшие подготовительные курсы 1‑й и 2‑й очереди, обладавшие боевым опытом Первой мировой продолжительностью не менее полугода (для ускоренных выпусков 1914 года из училищ – не менее двух лет). При наличии в корпусе более двух кандидатов предпочтение отдавалось в следующем порядке: кавалерам ордена Святого Георгия 4‑й степени, Георгиевского оружия, Георгиевского креста, раненым, контуженым, отравленным газами, имевшим высшее общее образование.

Квоты периодически менялись. Более приближенным к фактическому набору стало распределение, согласно которому на курсы намеревались поступить 37 кандидатов от Северного фронта, 38 кандидатов от Западного фронта, 58 кандидатов от Юго-Западного фронта, 52 кандидата от Румынского фронта, 22 кандидата от Кавказского фронта, 21 кандидат от авиационных частей и по одному кандидату от штаба Верховного главнокомандующего, по распоряжению Верховного главнокомандующего и от Петроградского военного округа на вакансию начальника академии (всего 231 офицер). Слушатели должны были явиться в академию к 10 октября 1917 года и имели право взять с собой пеших вестовых, однако их размещение и питание было делом самих офицеров.

Намечалось открытие и старшего класса 2‑й очереди, санкционированное Ставкой. Курсовики в количестве 80 человек должны были проходить обучение с 1 октября 1917 года по 1 мая 1918 года. Слушателей принимали при условии, что прежде они окончили подготовительные курсы 1‑й и 2‑й очереди и выдержали в мирное время предварительный или конкурсный экзамен в академию. Позднее окончивших подготовительные курсы 1‑й очереди принимать запретили.

Для кандидатов на подготовительные курсы 3‑й очереди были установлены следующие требования: наличие рекомендации прямого начальства до командира корпуса включительно, прохождение полного курса военного училища мирного времени (не позднее выпуска 12 июля 1914 года), для окончивших ускоренные курсы училищ – не позднее выпуска 1 октября 1914 года, участие в боевых действиях под огнем противника и в составе строевой части (для кадровых офицеров – не менее полугода, для офицеров 1‑го ускоренного выпуска из военных училищ – не менее двух лет), засвидетельствованное командирами частей с приложением боевых аттестаций, и полное физическое здоровье. Рекомендовались к зачислению выдержавшие предварительные или конкурсные экзамены в академию в 1910–1914 годах, но не прошедшие подготовительных курсов 1‑й и 2‑й очередей. Всего принимали 210 человек: по 2 офицера от каждого армейского, гвардейского и конного корпуса и по 4 офицера от каждого фронта (из частей, не входящих в состав корпусов). В начале октября Ставка запретила принимать на подготовительные курсы штаб-офицеров. Открытие подготовительных курсов 3‑й очереди перенесли на 15 октября 1917 года, а в войска офицеры должны были вернуться не позднее 1 апреля 1918 года. Если претендентов оказывалось больше, чем запланировано, приоритет отдавался кавалерам ордена Святого Георгия 4‑й степени, кавалерам Георгиевского оружия, раненым, контуженым, отравленным газами (при условии восстановившегося здоровья), имевшим высшее образование.

Повороты судьбы бывают причудливы. 5 октября 1917 года Андогский получил заявление от старшего адъютанта общего отделения отдела генерал-квартирмейстера штаба 12‑й армии подполковника В. П. Сальского с просьбой устроить его в академию курсовым штаб-офицером или штатным преподавателем. Получив отказ, Сальский стал одним из наиболее последовательных сторонников украинской национальной идеи среди бывших офицеров-генштабистов русской армии; в августе 1919 года он участвовал в наступлении украинской армии на занятый красными Киев; осенью 1919 года командовал действующей армией УНР, затем стал украинским военным министром; умер в 1940 году в Варшаве. Как бы ни оценивались последующие его действия, попытка трудоустроиться в академию накануне Гражданской войны в случае успеха с большой долей вероятности привела бы к тому, что Сальский стал бы не петлюровским, а колчаковским генералом.

Или другой случай. 4 декабря 1917 года начальник штаба 5‑й кавалерийской дивизии бывший генерал-майор М. М. Махов ходатайствовал о прикомандировании к академии для написания научного труда по истории кампании 1805 года в Австрии. Махову было отказано, в результате он остался в Советской России и осенью 1919 года был расстрелян по делу антибольшевистской подпольной организации «Национальный центр».

Эти эпизоды наглядно демонстрируют роль случая в том, в каком лагере оказывались генштабисты в Гражданскую войну.

Осенью 1917 года в академию стали прибывать слушатели. Курсовик В. М. Цейтлин записал в дневнике 14 октября: «Был сегодня в академии, видел много народу. Кажется, будет у нас довольно интересно, новые профессора, новые кафедры, вот лишь бы заниматься дали спокойно». Но о спокойствии в Петрограде октября 1917‑го можно было только мечтать.

Как отмечал профессор Б. В. Геруа,

чтение курсов и ведение практических занятий шли через пень в колоду. Стоявшая у дверей и заглядывавшая в окна революция мешала сосредоточиться и спокойно отдаться науке. Как профессора, так и слушатели чувствовали себя точно на куске, оторвавшемся от Земли и блуждающем в пространстве вне связи с остальным миром. Знали, что этот метеор рано или поздно шлепнется о твердую поверхность и расплющится в порошок.

Нечто похожее ощущал и В. М. Цейтлин, записавший в дневнике незадолго до большевистского переворота: «Апатия положительно ко всему, ничего не хочется делать, ни во что не веришь…»

Профессор М. А. Иностранцев вспоминал:

Работалось легко и с интересом. Вечером я подготовлял дальнейший курс, составлял конспекты для слушателей, а днем ездил в академию для чтения лекций и ведения практических занятий. Однако обстановка для работы значительно ухудшилась. Стали исчезать предметы первой необходимости, и сильно чувствовался недостаток топлива, так что последнее приходилось сильно экономить, и хорошо топить мою, довольно большую, квартиру было невозможно. Приходилось зябнуть.

Такие предметы первой необходимости, как сахар, соль, мука, приходилось доставать или в академическом кооперативе, или же по протекции приказчиков в магазинах, бывших нашими поставщиками. Мясо стало предметом роскоши. Пришлось познакомиться с такими блюдами, как котлеты из сушеных овощей, и с такими лакомствами, как лепешки из кофейной гущи.

О повседневности академии осени 1917 года писал в дневнике и В. М. Цейтлин. 16 октября он отмечал: «Страшная дороговизна, а у нас в академии до сих пор не наладились обеды, приходится ездить в собрание армии и флота, причем устаешь от этого мотания дьявольски». Впрочем, вскоре слушателей стали обеспечивать питанием. 18 октября Цейтлин записал: «В академии наладилось продовольствие, и теперь стало легче жить, во всяком случае, обед обеспечен. Прислуга женская, и как это хорошо».

Поляков принять, украинцам отказать

Революционное время диктовало и новые требования приема на курсы. Начальник Генерального штаба генерал-майор Ю. Д. Романовский сообщал новому начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу от инфантерии М. В. Алексееву 1 сентября 1917 года:

Независимо от указанных требований, на подготовительные курсы 3[-й] очереди надлежит командировать 10 офицеров-поляков для подготовки офицеров для штабов польских войск, из них 5 по выбору генерала [И. Р.] Довбор-Мусницкого и 5 по выбору генерала [А. А.] Осинского, среди последних желательно назначить полковника Ясенского, ныне состоящего при Ставке…

К 25 сентября кандидаты должны были прибыть в академию.

Попытались воспользоваться открытием в Петрограде ускоренных курсов академии и вытребовать отдельные квоты на обучение своих офицеров и украинские политики. Предполагалось, что офицеры-украинцы, окончившие курсы, будут служить в национальных формированиях. 5 октября 1917 года в Ставку была направлена следующая телеграфная переписка из академии:

По ходатайству представителя Цент[ральной] рады при ГУГШ, прошу уведомить, не встречается ли препятствий к командированию на подготовительные курсы третьей очереди пятнадцать офицеров-украинцев, предназначаемых для штабов украинизируемых дивизий и корпусов. Офицеры должны удовлетворять общим условиям, установленным для командируемых на третьи курсы. Полковник Андогский. С своей стороны полагаю, что создание офицеров Генерального штаба специально для украинских дивизий внесет путаницу в прохождение службы Генерального штаба. Генеральный штаб должен быть единый. Г[енерал-]м[айор] Марушевский.

Генерал В. В. Марушевский тогда исполнял должность начальника Генерального штаба. Того же мнения придерживались начальник штаба Верховного главнокомандующего Н. Н. Духонин и генерал-квартирмейстер М. К. Дитерихс, наложивший на телеграмму резолюцию: «Наштаверх и я совершенно согласны с вашим мнением, а потому командирования не будет». 7 октября окончательно решено было не выделять специальных квот для украинских офицеров.

Обращения украинских и польских представителей касались и набора в старший класс 2‑й очереди. Командир Польского стрелкового корпуса генерал-лейтенант И. Р. Довбор-Мусницкий 3 октября 1917 года распорядился о командировании в академию шести польских офицеров. Некоторых польских офицеров по ходатайствам командования польских войск в России могли зачислять на так называемую «польскую вакансию» сверх штата. Это позволяло попасть в академию даже тем, кто при общем конкурсном отборе шансов не имел. Командир 34‑го армейского корпуса генерал-лейтенант П. П. Скоропадский 1 октября ходатайствовал о командировании на курсы штабс-ротмистра В. В. Кочубея.

В числе польских офицеров в старшем классе 2‑й очереди обучался и обер-офицер для поручений штаба Польского стрелкового корпуса штабс-капитан Ромуальд Воликовский, впоследствии бригадный генерал Войска польского. Эта фигура заслуживает более подробного рассказа. Воликовский был георгиевским кавалером, имел и другие награды. Весной 1918‑го Воликовский на короткое время оказался в рядах зарождавшейся Красной армии, в штабе военного руководителя Петроградского района и Северного участка завесы. Летом 1918 года с другими польскими офицерами он был направлен польским мобилизационным отделом в Москве в Сибирь, чтобы возглавить военно-административную работу среди польских военнослужащих и формирование 5‑й польской стрелковой дивизии для восстановления Восточного фронта против немцев. Так он оказался на Востоке России, где стал начальником штаба польских войск в Восточной России и начальником штаба 5‑й польской дивизии. Вернувшись в Польшу, подполковник Воликовский участвовал в Советско-польской войне в качестве начальника штаба 5‑й польской армии генерала В. Сикорского, впоследствии польского верховного вождя и премьер-министра польского эмигрантского правительства. Это сотрудничество сыграло свою роль в последующей карьере Воликовского.

Летом 1921 года Воликовский стал первым польским военным атташе в Москве, но его службу прервал шпионский скандал: Воликовский тайно занимался сбором разведданных, завербовал курсовика-колчаковца, бывшего подполковника С. С. Дзюбенко и организовал на Петровке книжный магазин «Военно-техническое образование», служивший явкой для польской агентуры. Дзюбенко арестовали и расстреляли.

Через двадцать лет, в августе 1941 года, бригадный генерал Воликовский вновь был назначен польским военным атташе в Москве (на этот раз от польского правительства в изгнании), позднее он возглавил польскую военную миссию в СССР, где вел розыск депортированных в 1939 году поляков и пытался мобилизовать их на польскую военную службу. В сентябре 1942 года был выслан из СССР по обвинению в шпионаже и уехал на Ближний Восток. После Второй мировой войны, демобилизовавшись, уехал в Канаду, где провел остаток жизни. Несмотря на выпавшие на его долю испытания, Воликовский умер на 101‑м году жизни, в феврале 1992 года, пережив почти всех остальных курсовиков.

Власть меняется

Неумолимо приближался исторический день 25 октября 1917 года. Накануне в Петрограде были разведены мосты, не ходили трамваи, в казармах шли митинги и производилась выдача боеприпасов. Было понятно, что силовой захват власти большевиками начнется в ближайшие часы. 24 октября слушатель Цейтлин записал:

Разбирая вопрос со шкурной точки зрения, страшен не захват власти Лениным, Троцким и др. идейными культурными большевиками, а страшны произвол, грабежи и убийства разнузданной, пьяной солдатской массы, которые, очевидно, сегодня начнутся, а может быть, и уже начались. Особенное озлобление, конечно, будет, как всегда, против нас.

На встречах курсовики совещались по поводу дальнейших перспектив:

Обсуждали вопрос, что делать. Решили, что, прежде всего, спокойствие, из Петрограда никуда не уезжать и в вооруженную борьбу одиночным порядком не вмешиваться ни в коем случае.

Пошли обедать в академию. Народу мало, видимо, кто живет далеко, не рискнул идти, нам хорошо, живя напротив.

День большевистского переворота, среда, 25 октября 1917 года, в истории самой академии ничем особенным не запомнился. Шла рутинная работа. Дежурным офицером был назначен полковник Р. К. Дрейлинг. По расписанию в старшем классе шли следующие занятия: 9:00–9:40 – служба Генерального штаба (Г. Г. Гиссер); 9:50–10:30 – военная психология (Р. К. Дрейлинг); 11:00–13:00 – практические занятия по тактике № 2; 13:20–14:00 – общая тактика (А. И. Андогский). За пределами академии все было иначе.

По описанию профессора М. А. Иностранцева, в тот день

картина, которую представляли собою улицы, прилегающие к Дворцовой площади, и набережные Невы на Адмиралтейской стороне и Васильевском острове, совершенно ясно говорила, что назревают решительные события. Картину эту я позволю себе назвать на военном языке сосредоточением сил. Действительно, по улицам и набережным двигались целые толпы народа, преимущественно рабочих и пролетариата, из которых весьма многие несли винтовки, и весь этот люд двигался к Зимнему дворцу. Поражало то обстоятельство, что все это делалось совершенно открыто, не стесняясь и не встречая ни малейшего сопротивления со стороны кого бы то ни было. Не только военных частей, но и милиции совершенно не было видно.

Когда мы въехали на только что наведенный после разводки Дворцовый мост, то увидели военное судно, стоявшее на Неве против Зимнего дворца. Это была пресловутая «Аврора», способствовавшая вечером того же дня взятию Зимнего дворца, открыв по нем[у] огонь.

Было очевидно, что никакого сопротивления восставшим против Временного правительства массам черни оказано быть не может и не будет и что перед предстоящим сражением мы видим довольно оригинальную картину, а именно видим одного лишь противника за полным отсутствием другого. Нельзя же было, в самом деле, считать серьезною противною стороною тот небольшой караул уже упомянутого женского батальона, который якобы охранял Зимний дворец.

Т[ак] к[ак] обмениваться в трамвае мыслями вслух ввиду разнокалиберности публики в вагоне было нежелательно, то мы с П. Ф. Рябиковым лишь молча обменялись взглядами и без слов поняли друг друга.

Одно из самых подробных описаний 25 октября сохранил дневник слушателя академии В. М. Цейтлина, оказавшегося в самой гуще событий исторического дня. В 17 часов Цейтлин записал:

Был в академии. Начальник академии сказал удивительную речь, суть ее в том, что «академия, дескать, вне партии и политики», а поэтому надо беречь свое здоровье, нервы и продолжать заниматься, выжидая положение. По сообщению Андогского, Керенский с Временным правительством осаждены в Зимнем дворце, защищают Зимний дворец юнкера и женский батальон. Министру Кишкину даны диктаторские полномочия по водворению порядка. Но вот при помощи чего водворять – этого никто не говорит.

В борьбу с большевиками решено не ввязываться…

На Суворовском полный порядок, встретил много солдат и красногвардейцев с ружьями как группами, так и в одиночку. Никто не задел, даже шашку не пробовали отымать.

По Суворовскому прошло много матросов, говорят, приехали из Кронштадта. Раз эта публика «краса и гордость революции» приехала, значит, будет кровь…

В 2 часа ночи с 25 на 26 октября в дневнике появилось новое подробное описание. Ввиду исключительной значимости этого свидетельства приведем его целиком:

Зимний дворец взят. Сейчас я только вернулся с Невского, по которому бродил в своем импровизированном штатском костюме. Риск был большой, т. к. удостоверение у меня офицерское и, если бы выяснили, что офицер в штатском, могли бы тут же прикончить.

Вышел из дому около 8 часов вечера, на улицах большое оживление, много грузовых автомобилей с вооруженными матросами и красногвардейцами, толпами бродят солдаты, но настроение у них не воинственное и, что самое приятное, не хулиганское, как, напр[имер], после первых дней во время Февральской революции.

Встретил одного товарища из академии, он меня в штатском не узнал, даже когда я подошел вплотную и задал вопрос. В первый момент даже, видимо, испугался, потом рассмеялись и пошли вместе. Изредка встречались офицеры, все без оружия.