Вскоре случилось лето. Вначале у Антона изъяли аппендицит, через месяц – гланды, вслед за гландами – пятерку, с разницей в день. Последнее – я о «пятерке» – отнюдь не оценка из годовых (таких не водилось), не денежная купюра из растяпы-кармана, а зуб изо рта, пятый снизу. Кто осмелится утверждать, что такие жизненные невзгоды, встряски не обновляют жизнь? Еще как обновляют! Шура Фишман, сын светила районной педиатрии, принимавшего в поликлинике по понедельникам и четвергам, убедил Антона в том, что гланды и аппендицит специально даны человеку для вероятного последующего удаления. То есть, «чтобы было чего удалять, когда больше удалять вроде бы нечего, но удалить что-то просто необходимо, ведь нельзя оставлять все как есть!»
– Это для людей о-очень важно! – заострял он внимание Антона с отца срисованным задумчивым покачиванием головы, явно ожидая, что градус интереса к его рассуждениям прямо сейчас и зашкалит. Но больной был на удивление благодушен, на серьезное не настроен, да и трудно настраиваться на серьезное, если тумбочка завалена фруктами и шоколадом, а вечером того и гляди принесут еще.
«Не жизнь, а малина, везет же некоторым!» – больно кольнуло Шуру под ложечкой и он добавил, вроде бы невзначай, чтобы больной не заносился:
– Конечно, если по уму рассудить, то гланды удалять – это очень плохо. Кажутся лишними, но это такое место, где скапливается то, что думаешь себе в голове, а вслух говорить не надо. Они поэтому и придуманы в таком специальном месте, как раз между умом и языком. К старости гланды, отец сказал, у кого они еще есть, уже не справляются, так как полные до краев. Поэтому старики принимаются болтать буквально про все и без умолку, – сообщил он, по-видимому, совсем уже личное, так как жил с двумя бабушками и дедушкой, известным говоруном. Посещения старым Фишманом классных собраний были сущим адом для спешивших домой, на часы поглядывавших родителей.
Вероломно лишенный прибежища для тайных мыслей, Антон хотел было с ходу высказаться в адрес доморощенного Авиценны, ему, без гланд, теперь многое было позволено, но все же решил сдержаться – и, как ни странно, получилось легко. «Сдержанность – это по-мужски! – похвалил он себя. – Да и наврал Фишман с три короба. Будь так, как он пугал, я бы не справился».
– Не-а. Фигня. – помотал он головой, говорить дольше еще было больно.
Шура очевидно расстроился, но ненадолго:
– Можно я у тебя «Аленку» возьму, а «Особый» оставлю? Ты же сам говорил, что до завтра тебе нельзя, а завтра еще кто-нибудь придет, – нацелился он на шоколад.
Поскольку плитку «Особого» принес сам Шурка, а «Аленку» – мама, то Антон решил, что это по-честному, и милостиво кивнул. Он был рад, что Фишман не в курсе про удаленный зуб, хотя было чуточку любопытно – что за теория на этот счет оживет в голове приятеля.
Про удаленный зуб Шура Фишман не знал. Еще он не догадывался, что случилось это досадное упущение, потому что фактически страдал за отца. Именно из-за Фишмана старшего его любопытный отпрыск и был лишен доверительной информации, в которой раньше отказа не было. «Утечка» не состоялась по причине затяжной подковерной распри, что вели отец Шурки и местный дантист. Весь сыр-бор коренился в «скобарстве и жлобстве» последнего, другими словами – невоспитанности и жадности, если наблюдать за конфликтом из окон семьи Фишманов. Ну не желал, и все тут, дантист платить цену за пломбировочный материал, которую назначила приторговывающая им мама Шурки Фишмана – женщина обильная телом и талантами, в том числе к предпринимательству. Еще она пела в Русском народном хоре и обличала по разнарядке обкома партии различные религиозные культы, в зависимости от аудитории. Поговаривали, что мама Фишмана якобы пробовалась на роль Полины в «Пиковой даме» в клубе завода ЗИЛ – все знакомые отмечали ее контральто, – и уже подумывала о сценическом псевдониме, но что-то не сложилось.
Антон же изъятие зуба замолчал сознательно, иначе Шура тут же предложил бы ему обменять трофей на какую-нибудь дурацкую марку, а марки Антон не собирал – ни дурацкие, ни какие другие. Он собирал значки, по наивности, а может и правильно полагая, что металл надежней бумаги. К тому времени он коллекционировал значки уже восемнадцатый или даже двадцатый день. В его незамысловатой коллекции, не считая пионерского, похожего на подожженную октябрятскую звездочку и прикрепленного к лацкану залоснившейся школьной формы, имелись герб города Глазова, значок «Дружинник» с отломанным креплением и поэтому непригодный к ношению, и особая гордость – «Третий женский разряд по бегу». Сам Антон наверняка смог бы выполнить норматив «Третьего женского», и даже без особых усилий. Тем самым, получалось, что знак, которым должны были отмечаться чьи-то там достижения, принадлежал ему не просто так, но и как бы по праву, ну хотя бы отчасти по праву.
К сожалению, Антон не додумался распылить эту прелюбопытнейшую теорию на все прочие стороны своей жизни, не то стал бы отличником, самым прилежным сыном, да и вообще… кем бы только ни захотел. Понарошку, виртуально, как сейчас бы сказали, или «типа» стал. Но тогда виртуальной реальности не было и в помине, поэтому все мы больше мечтали, не уходя никуда, ни во что, глупо верили в чудеса, но порой они в самом деле происходили. А затем наступало утро первого января, и волшебная сказка оборачивалась разгромленным новогодним столом, убитым, но приукрашенным лесным деревом и серым глазом потухшего кинескопа, безразлично взирающим на все это унынье. Но машинка. Машинка-то! Бирюзово-белая «Чайка» на батарейке. Она-то была! Что за чудо была эта «Чайка». Событие! И оно оставалось таким, когда я уже сам рассекал на соседском мопеде, совсем не игрушечном, и бегал по женской норме где-то примерно на третий разряд.
Как же выглядел тот значок? Не могу вспомнить, и все тут. Словно песок в дуршлаге удерживаю, тупица. Сколько не напрягаюсь, а все равно не выходит – общие очертания, да и те размыто. Если увижу – тут же признаю, уверен, но никто мне значок не показывает и не собирается – с чего бы? Все детали выветрились из памяти, похоже, что прельстилась она на что-то более важное, а места не было, вот и подвинули. про значок. Хотя, казалось бы, что может быть для меня сегодня важнее? Фигляр. Увы, про память – все правда, ерунда какая-то с памятью. Недавно набрал номер одноклассницы, понадеялся, что не съехала из Москвы (года три назад встретил ее совершенно случайно на выставке, совершенно случайно узнал, а если по правде, то это она узнала меня), захотелось голос услышать. На другом конце подняли трубку «Да. Але.», а у меня имя напрочь из головы вышибло: Ира? Наташа? Вернул трубку назад в гнездо – тихонечко, стыдливо, будто там, оттуда, с другого конца линии за мною могли наблюдать.
«Конечно же, Аня!»
«Хотел голос услышать? Услышал», – успокоил себя и отказался от идеи перезвонить: вдруг не Аня? И телефон непоручусь, что правильный. Нечего было дураку от визитки отказываться, а то распушил склеротик хвост: у меня отличная па-амять! Отличная па-амять! С другой стороны, визитка – это как-то уж очень официально, странно бы это выглядело, тоже по-дурацки. Куда ни кинь всюду клин. Тем более, что самому взамен предложить было нечего, да и вроде как мы сто лет знакомы. Вот и. запомнил, болван самоуверенный. Своих визиток нет, вот и. закомплексовал. Трижды болван!
Какой цвет был у поля, по которому несся золотистый бегун на значке? И куда он бежал – направо или налево? Если бы я придумывал изображение для значка, было бы однозначно справа налево, хоть какая-то цель, смысл, если понимаете, о чем я. Был ли он женщиной или мужчиной? По идее должен был быть женщиной, раз разряд женский, но мы и тогда жили в мире мужчин, где быстро бегущую женщину вполне мог заменить быстро идущий мужчина. По какой-нибудь специально составленной таблицей эквивалентов. И вообще, прочитывался ли пол фигуры на лицевой стороне значка? Впрочем, без очков я уже и на улице не всегда различаю бегунов и бегунш. Или бегуний? Не знаю, простите, как правильно. Спорт – не совсем мое, хотя сколько ни препарировать этот факт, причина безграмотности в нем вряд ли найдется. Мама, кстати, мне говорила как раз обратное.
Последним моим соприкосновением с миром большого спорта, а для меня владелец хотя бы одной гантели уже очень большой спортсмен и чемпион мира по владению хотя бы одной гантели. Словом, это была милая домохозяйка, консервативно, не в ногу со временем, улепетывавшая трусцой от инфаркта, целлюлита и прочих напастей, включая совсем неспортивного мужа. Она сперва забегала ко мне, потом. А после мы пили зеленый чай, я вручал ей собаку, они уходили и бегали вместе. Собаку я спустя час забирал на улице. Собака обожала бегать, меня же бег никогда не прельщал, как и мужа домохозяйки. Очень странно, что я ему не понравился при таком широчайшем совпадении вкусов. Впрочем, какую-то долю симпатии, пусть и надежно укрытую, он ко мне все же испытывал, потому и до драки дело не дошло. Говорить в таких случаях особенно не о чем, и расстались мы с приятным мужчиной, так толком и познакомившись, а с женой его, не разобравшись – что это за беготня такая была? Пес остался со мной в ожидании новых оказий, он обожал в жизни три вещи – еду, бег и разнообразие.
Все это я рассказал к тому, что женщина так же не смогла вспомнить никаких подробностей о «Третьем женском», хотя неосторожно похвасталась, что у нее такой был.
Память Антона Германовича не так ленива и, судя по всему, более ему послушна. Тоже, случается, временами бастует, но без фанатизма, не то что моя, отделившаяся от меня словно Косово от сербов, с близкими по масштабам моральными и физическими потерями. Антон Германович хорошо помнит цвет значка. Уверен, что тот был зеленым. Но у него другая проблема: не может сообразить – успокаивает зеленый или наоборот – мобилизует? Как и то – зачем ему это знать прямо сейчас? А еще из его головы напрочь испарились сведения о судьбе коллекции из четырех значков, так что, вполне вероятно, мои щедрые авансы его памяти были слишком поспешными и необоснованно лестными.
Впрочем, может статься, все забытое и не испарилось бесследно, а валяется до поры до времени в неведомом и невидимом докторам дупле, я это так себе представляю, как тайный кариес внутри головы. Валяется и ждет нужных совпадений. Вот оно! Как же я раньше-то не додумался, тютя: если бы мне суждено было дозвониться по нужному номеру, а не набранному как в тот раз «от балды», то в ту же секунду и всплыло бы нужное имя, само. А то – Ира, Наташа… Или все ж таки Аня? Значит, облажался с номером. Значит, где-то там, возле верного номера имя скрывается. И про цвет значка тоже где-то там. Будем ждать. Потому как хорошо бы проверить Кирсанова. Я ему, конечно же, доверяю, но не во всем, не в таких важных вопросах: в какую сторону улепетывает фигурка. К тому же зеленый цвет никогда мне не нравился, хоть и служил долго. Может, кого-то он и успокаивает, другого бодрит, а меня раздражает. Выходит, что не беда, что пропал значок вместе со всей кирсановской коллекцией. Для меня не беда. Для него, скорее всего тоже, раз забыл, как это собственно произошло.
О проекте
О подписке