Антистрофа-I

Пленных сгоняли к берегу Каика – грубо, безжалостно, тычками, еле сдерживаясь, чтобы не повернуть копья бронзовыми жалами. Оно бы и без тычков обошлось, но я вовремя сообразил – велел прокричать по строю, дабы сдавшихся щадили. Кое-кто все же послушался…

– Старшего! – бросил я, не оглядываясь. – Сотника или геквета.

Двое гетайров, кивнув, скользнули к растерянной окровавленной толпе. Старшего найти легко. Тут, в Азии, каждый десятник норовит золотую бляху на панцирь нацепить. А уж сотник!.. А панцири-то паршивые! Тоже мне, вояки!

Злость не исчезала, не уходила, черным морским раком вцепившись в печень. Я ждал всякого: долгих переговоров, закрытых, заваленных камнями ворот, но чтобы так! С ходу, не спрашивая, в упор!

…Нет, ждал! Потому и приказал зажечь красный огонь на мачте «Калидона». Но ведь был еще синий!

– Вот, ванакт! Сотник. Зовут…

Имя скользнуло мимо, не задев, не запомнившись. Какое мне дело, как кличут этого варвара в золоченом панцире с бронзовой юбкой до колен? И на лицо смотреть не стал – еще озверею…

– Синий огонь! – вздохнул я, отвернувшись и глядя на поле – страшное поле в молодой зеленой траве, покрытое трупами. Нашими. Чужими. Мы выиграли эту битву – нежданную, ненужную…

– Синий огонь! – сдерживаясь из последних сил, повторил я. – Вы видели синий огонь на мачтах?

– Не понимай! Ахейски не понима-ай-й-й!

По тому, как он взвизгнул, стало ясно – по ребрам. И хорошо врезали, не иначе – рукоятью меча.

– Синий…

– Видела, видела! – разом обрел язык варвар (чудо, не иначе!). – Огонь видела, тревогу поднимала, к берегу войска бежала, басилея Телеф войска посылала!..

– Но почему? – не выдержал я, не в силах оторвать взгляд от мертвого, залитого кровью поля. – Мы же союзники! Я же сам писал басилею Телефу! Синий огонь – условный знак!

…Писал – но не верил. Поэтому и приказал повернуть на восток, к берегам Мисии. А ежели бы я Агамемнона послушал, да прямо к Трое поспешил? На севере, у Геллеспонта, – хеттийцы, на юге – Телеф-союзничек. Капкан! Скилла с Харибдой! Не верил, но все-таки надеялся. Потому и синий огонь зажег. Мне так был нужен союзник на этом берегу! Мне так нужен был хотя бы клочок земли, где можно беспрепятственно высадить войско…

– Почему?!

– Басилея Телеф! Басилея! – отчаянно возопил сотник-варвар. – Басилея сказала: синий плохо. Басилея сказала: синий – трояна. Корабли трояна синий, огонь трояна тоже синий…

Вот даже как? Я поглядел вперед, на приземистые, неуклюжие, неладно слепленные стены Пергама Мисийского. Ворота они все же успели захлопнуть, значит, «басилея Телеф» где-то там. Неужели правда? Но ведь это глупость! Зачем нападающим заранее сигнальные огни зажигать? Впрочем, что взять с варваров? Такие, как этот болван в бронзовой юбке, поверят еще и не в такое…

– Басилея Телеф говорила…

Я дернул бровью, и болван-сотник сгинул. Все стало ясно, оставалось одно: разъяснить самому «басилею Телефу». Союзничек!

Впрочем, я снова ошибся. Разобраться с кучей валунов на холме, по недоразумению именуемой славным городом Пергамом Мисийским, – даже не полдела. И даже не четверть с осьмушкой…

– Диомед! Диомед!

Ну вот, только его здесь не хватало. Любимчик!

Я сделал вид, будто не слышу, – пусть попрыгает рыжий, пытаясь пробраться через кольцо гетайров – или хотя бы внимание мое привлечь. Куреты – народ вежливый, никто басилея итакийского локтями не пихает… но и пропускать не спешит. А росточку-то мы ма-а-аленького, гетайрам-здоровякам как раз по плечо. Попрыгай, попрыгай, хитромудрый Одиссей, жаба ты рыжая!

– Диомед!!!

– Пропустите богоравного! – усмехнулся я. – Надорвется ведь!

– Как же так, Тидид? Это не Троя! Не Троя, понимаешь? Но ведь мы же в Трою приплыли! Я сам видел – берег знакомый, вал – тот, что еще Геракл вырыл, дорога камня серого, что на холм ведет! И Скейские ворота видел, и эти… вторые, забыл, как их называют. И я видел, и все видели. И Гектор на стене стоял, я его сразу узнал, я ведь совсем недавно в этой Трое был! А потом гляжу: и стены другие, и город другой, и не Гектор это, а дядька какой-то… Мы же в Мисии, Тидид! Нам просто голову заморочили, нам глаза отвели. Мы же на союзников напали! Это ты ошибся, да? Твой кормчий ошибся? Я же тебе говорил, надо было на «Калидон» твой нашего кормчего взять, с Итаки… Но что же теперь делать? Что делать, Диомед? Мы же войну проиграли!!!

А беда была рядом, совсем рядом, возле самого уха, возле самого сердца. Я это знал, чуял, но боялся обернуться, взглянуть ей прямо в глаза. И пока я объяснялся с ополоумевшим от объятий Паники-дочки рыжим («Э-э, брат Одиссей! Проиграли, подумаешь! Одну войну проиграем, другую выиграем, да?»), пока посылал своих аргивян вместе со спартанцами Менелая к городским воротам, пока объяснялся с самим Менелаем, но уже всерьез (неглуп белокурый, сразу все понял!)…

Знал – рядом. И когда они подошли все сразу…

…Все сразу – Сфенел, Амфилох, Дылда Длинная с Полидором, Эвриал-трезенец. Плечом к плечу, молча, не глядя мне в глаза, вниз глядя, на истоптанную, изувеченную траву… Пришли – вместе. Словно мы, эпигоны, сыновья Семерых, снова под Фивами.

Мы – все. То есть почти все…

– Тидид! Тут, понимаешь…

Эвриал… Дрожит голос Смуглого, и лицо опять белое, как тогда, возле Семивратных.

– Диомед! – это уже Амфилох. – Нам только что сказали…

Мертв голос Щербатого, каждое слово – непогребенный труп.

«Кто?» – хочу спросить я, но голос не слушается, да и незачем спрашивать, ибо я уже понял, сразу понял. Почти все мы тут. Почти…

– Ферсандр! – отчаянно кричит Сфенел. – Ферсандр, твой брат! Эти сволочи убили Ферсандра! Эти сволочи!.. Ты слышишь, Тидид?

Не слышу…

…Река шумит совсем рядом, тихая, спокойная. Странно, я не могу ее увидеть. Только плеск – и легкий теплый ветерок.

Тихо-тихо.

Тихо…

Река совсем близко, только шагни, только вдохни поглубже свежий прозрачный воздух…

Плещет, плещет…

Медленно, медленно, невыносимо долго сквозь бесцветное марево начинают проступать знакомые лица, сквозь проклятый плеск доносятся голоса…

– …слышишь, Тидид?

Надо бы удивиться, почему они не заметили, ведь мы знакомы с детства, все знают, что Диомед Дурная Собака безумен, что его надо скрутить, сжать горло боевым захватом… Но я не удивляюсь. Не заметили. И я не вынырнул. Река плещет совсем рядом, только плеск стал чуть потише, я могу думать, могу даже говорить…

Усталой чайкой мелькнула мыслишка – маленькая, страшненькая. А если это…

…НАВСЕГДА?

Мелькнула – не испугала. И я вновь почему-то не удивился.

…Ферсандр плакал. Маленький, смешной в своем огромном, не по росту, заляпанном грязью панцире, в съехавшем на ухо гривастом шлеме. Слезы текли, он вытирал их рукой – тоже грязной, в крови. Еще один Ферсандр лежал на земле – мертвый. Труп. Как и сотни других на этом страшном поле…

Нет, не так. Это было раньше, под Фивами, когда мы встретились с моим двоюродным братом у Пройтидских ворот, над трупом басилея Лаодаманта.

Сейчас по-другому. Маленький Ферсандр не плакал, он улыбался последней улыбкой, застывшей на посиневших губах. И не он – я стоял на коленях возле трупа, но тоже не плакал и снова не понимал, почему…

«Я не хотел, Тидид! Я не хотел! Не хотел, чтобы так! Не хотел!..»

И я не хотел этого, брат мой, храбрый Ферсандр Полиникид, первый из нас, эпигонов, прошедший свой путь до конца.

Я любил тебя, брат!

Хайре!

Проклятая река не отпускала, плеск то становился тише, то вновь захлестывал прибойной волной.

Плещет, плещет…

Но мне было уже все равно. Я исчез, растворился в светлых волнах безумия, и уже не я, а кто-то другой отдавал приказы, выслушивал соболезнования, морщился, когда докладывали о потерях, распоряжался о погребальных кострах, готовился к штурму проклятого Пергама, дурацкой кучи валунов на холме, забравшей у меня друга и брата…

Всего однажды дрогнул я-прежний, дернулся ламией в глиняном ларнаке, когда какой-то дурак-пустомеля в помятом шлеме ляпнул, будто убит Протесилай, родич филакского басилея. Жаль, не успел вырвать ему язык, мерзавцу. Жив оказался Чужедушец, ранили только – бок копьем пропороли.

И хвала богам! И снова вместо меня-прежнего – кто-то другой.

А может, и не так – или не совсем так. Не «кто-то» – сам я стал иным. Река, страшная река осталась позади, я все-таки вынырнул, вцепился руками в осклизлый берег, выполз, ткнулся лицом в мокрый, остро пахнущий ил… Вынырнул, выбрался. Но уже не я.

Не я…

* * *

– За что? За что? Мы же союзники! Союзники!..

На невысокой приземистой стене, увенчанной полуобвалившимися зубцами, здоровенный детина в шитой золотом накидке. На голове – шлем с тремя гребнями, на левой ноге – окровавленная повязка.

– За что? Это ошибка! Ошибка! Мне сказали, что плывут троянцы… сам Гектор, его видели! Мне сказали, что троянцы проведали о сигнале, о синем огне. Это ошибка, ошибка! За что?

Хороший вопрос, Телеф, басилей мисийский!

У ворот – таких же невысоких, обитых позеленевшей медью, острая стена копий. Спартанцы Менелая готовы. И мои аргивяне готовы. И куреты. И критяне Идоменея. И муравьи-мирмидонцы^[8] малыша Лигерона.

Ну, что еще скажешь, Телеф?

– Я согласен… Согласен, если вы заплатите пеню и немедленно уплывете… Согласен простить, не воевать!..

– Э-э, Телеф-мисиец! – не выдерживает черный от злости Фоас («Твой брат – мой брат, Диомед! Не прощу, не пожалею!»). – Мама у тебя есть, да? Зарежу твою маму! Собака у тебя есть? И собаку зарежу! Выходи, если мужчина! А если не мужчина, я тебя моим куретам отдам – как женщину!

– Прикажи мне, Тидид! – дергает губами белокурый Менелай. – Я этого варвара!..

– Мне, мне, дядя Диомед! – вопит малыш Лигерон. – Я его за дядю Ферсандра! Я его!..

Странное дело! За эти дни Ферсандр и сын Пелея успели сдружиться. Даже на одном корабле плыли от самого Скироса. Может, потому что оба – маленькие?.. А здорово он дрался, выродок, Ахилл-Невскормленный! Повязка на ноге Телефа – его заслуга. Зауважал я малыша после этой ночи!

Мы, эпигоны, молчим. Нам слов не нужно.

– Диомед! Диомед! Так нельзя! Он же союзник! Нам надо под Трою! Под Трою!

Это кто же тут такой умный? Рыжий, кто же еще?!

– Нас всех обманули! Это затмение, нам глаза отвели. Надо выплатить… помириться. Нам нужно под Трою!

Рыжему не отвечают. И я молчу, хоть и есть что сказать.

…Что, Жрец Верховный, заминка с Гекатомбой?

– Ворота! – выдыхаю я. – Открывай ворота, Телеф!

– Я сын Геракла! – вопят в ответ. – Я твой двоюродный брат, Диомед! Я твой брат!!!

Лучше бы молчал, колченогий!

– Брат, да? – вновь не выдерживает Фоас. – Маму свою вспомнил, да? Геракл Великий всех любил, да? Потаскух вонючих любил, коз любил, овец любил, да? Врешь ты все, козий выблядок, а еще про Геракла слово скажешь…

Заскрипели ворота. Бессильно, покорно.

* * *

– Искусство войны – искусство богов, Менелай!

– Отец говорил мне это. Я долго не понимал, почему.

На пергамских стенах – пусто. Незачем охранять, незачем ладить катапульты и готовить котлы со смолой. Пал Пергам Мисийский, и некому махать кулаками после драки. Оружие брошено, стражники связаны, в городе – плач и вой. Одни мы на стене с Менелаем Атридом.

– А теперь, кажется, понял. Боги вершат судьбы людей, так? И тот, кто ведет в бой войско, тоже…

– Да.

А за стеной – холмы в молодой весенней траве. Море осталось вдалеке, перед нами – Азия, неровная земля до самого горизонта. Восточный Номос…

– У тебя убили брата, Тидид, а ты даже не плачешь над ним.

– Да.

Я не плачу. Искусство войны – искусство богов. Бог Дамед не может плакать. Он должен думать о войне.

…Дамед! Именно так назвал меня раб-варвар на корабле. Именно так обращались ко мне перепуганные до смертной икоты мисийцы: «Дамеда! Дамед! Не убивай! Пожалей, бог Дамед!» На «бога» я даже не обиделся – да и внимания не обратил. Чего только не скажешь, когда у горла – бронзовый клинок?

– Наши все уверены, что мы пристали сюда по ошибке, что кормчие сбились с пути, а боги отвели нам глаза. Но ведь это не ошибка, Тидид? Ты так и…

– Да.

А повзрослел Менелай Атрид, повзрослел! В Спарте, когда Прекрасная возложила на его голову венок, совсем еще мальчишкой был белокурый. А теперь – седая прядь на виске. Еле заметная, но все же…

– Ты отослал всех и оставил меня, Диомед. Это потому, что я брат Агамемнона? Что я третий воевода?

– Да. Погляди, Атрид, что ты видишь? Что это?

Я кивнул вдаль, где неровная цепочка зеленых холмов смыкалась с горизонтом. Сейчас они зеленые, а через месяц-полтора, когда с небес рухнет жара, все подернется желтизной, и высохшие улитки замрут на мертвых стеблях…

Что мог ответить мне Менелай Атрид, больной несчастный мальчишка с гнилой кровью, невольный виновник этой проклятой войны, Гекатомбы, Последней Битвы?

– Азия, Тидид! Земля Востока, земля Асов.

Менелай, басилей спартанский, не знал слова «Номос», но ответил он правильно.

Теперь мы оба молчали, глядя вдаль, и зеленые холмы расступались, бледнели, исчезали утренним туманом… И Азия, земля Светлых Асов, распростерлась пред нами! Огромная, желто-зеленая, в ярко-синих стрелках рек. На западе – море Лиловое, на севере – море Мрака, на юге…

– Великое Царство, Тидид? То, которое хочет завоевать мой брат?

– Да.