Глава 6

Телефон в гостиничном номере Джона зазвонил под вечер, это была племянница Перл. Она спросила, можно ли встретиться прямо сейчас. Она в центре города, и может подъехать к гостинице через полчаса. Джон смотрел в окно на заходящее солнце и первые огоньки внизу, соображая, где удобнее назначить встречу. Он хотел выспаться этой ночью, самолет вылетает в шесть, а до аэропорта еще нужно добраться, но встреча с племянницей важнее хорошего сна. Он вспомнил название кафе напротив отеля, оделся и спустился вниз.

Устроившись за столиком, он заказал кофе и стал разглядывать людей за витринным стеклом, стараясь найти племянницу среди прохожих, но не нашел, – Перл появилась в дверях неожиданно. За последние полтора года она вытянулась почти на пять дюймов, еще сильнее похудела и перекрасилась в блондинку. Одетая в светлый сарафан на тонких бретельках, обнажающий острые плечи и выпирающие ключицы, она выглядела свежей и привлекательной, но какой-то нескладной, с порывистыми резкими движениями, по-девичьи угловатой.

Следом тащился парень, тоже худой и долговязый, одетый в джинсы, дырявые на коленях, и куртку военного образца с двумя дюжинами блестящих значков на груди. Парень представился Диком. Он сел, уперся локтями в стол и отвернулся к витрине, будто надеялся увидеть за стеклом что-то интересное.

Перл чмокнула дядю в щеку, нырнула в огромную холщевую сумку, долго копалась в ней, перебирая какой-то мусор, наконец, вытащила незапечатанный конверт и протянула его дяде. Внутри оказался тетрадный листок, исписанный с одной стороны крупным почерком, и три фотографии.

– Джон, передай папе, что я его жду, – сказала Перл. – Я все написала.

– Папа тоже просил передать тебе, что любит и ждет встречи, – это Джон придумал эти слова. Во время десятиминутного телефонного разговора Том был так подавлен, так оглушен происходящим, что не мог думать и говорить ни о чем другом – только о своей беде. – Папа так и сказал: передай Перл, что я ее очень люблю. И считаю дни до нашей встречи. Кстати, ты узнала, что я здесь, от мамы?

– Она сначала не хотела говорить. А потом вдруг расплакалась и сказала. Она бы соврала. Вчера я приехала домой, чтобы забрать кое-какие книги. И стала спрашивать, что это за чемодан в холле. Ну, с отцовскими вещами.

– Разве ты живешь не с мамой?

– Не знаю, что она тебе сказала, но я там не живу уже больше года. С тех пор как появился этот дантист Дэвид. Вообще-то он неплохой человек, но зануда. Слишком достает своими замечаниями и вопросами. Пусть воспитывает своих детей, а не меня. Тем более меня воспитывать уже поздно. Скажи, Дик.

Она толкнула своего парня под локоть.

– Конечно, – кивнул он. – Чего теперь воспитывать? Раньше надо было.

– Я не видела отца… Даже не помню сколько времени. Прошлый раз, когда он приезжал, я была в Европе. Работала в лагере для подростков возле Люцерна в Швейцарии. Ты скажи отцу, что мы его любим. И ждем возвращения. Правда, Дик?

– Да, это ничего, что он в тюрьме, – ожил Дик. – Ничего… Он же выйдет когда-нибудь?

– Я на это надеюсь, – кивнул Джон.

– А почему его не хотят отпустить до суда? – спросила Перл. – Ну, как это в Америке делают?

– Наверное, боятся, что он снова пойдет в ресторан и снова подерется, – усмехнулся Джон. – Разобьет пару тарелок и чью-нибудь физиономию.

– Нет, я серьезно.

– Там у них другие законы. Скажем, присяжные выносят вердикт: не виновен. У нас решение суда присяжных обжаловать никто не имеет права. Если не виновен, тебя тут же отпускают. А дело закрывают навсегда. У них после оглашения выступает прокурор и требует назначить новый суд над оправданным человеком. С новым составом присяжных заседателей. Опять оправдают? Значит, еще один суд… Так до тех пор, пока человеку не дадут тюремный срок. И такой длинный, что прокурор придет в восторг.

Взгляд скользнул по куртке Дика, по пальцам рук, ладоням, лежащим на столе. На внешней стороне едва заметным припухлости, вроде прыщиков. Похоже на следы инъекций, сделанных инсулиновым шприцем с тонкой иголкой, легко входящей в тонкие кровеносные сосуды. Если парень колется в ладони, значит, вены на ногах и руках уже никуда не годятся, их почти нет.

Джон украдкой разглядывал руки племянницы, запястья и локтевые сгибы. Пару лет назад она увлеклась легкими наркотиками. Интересно, не переродилось ли увлечение в любовь к героину. Следов от инъекций не видно. Он сказал себе, что племянница хорошая девочка, добрая и умная, учится в колледже на эколога. И у нее хватит ума не притрагиваться к тяжелым наркотикам.

– Ты ведь учишься в колледже?

– Бросила, больше года, – Перл снова толкнула Дика под локоть. – Спроси, что хотел.

– Я слышал, что в Москве очень легко разбогатеть, – сказал Дик. – Ну, вкладываешься в какой-нибудь бизнес. Выпекаешь пиццу или организуешь срочную доставку товаров. И все… Через год ты уже миллионер. А через два года у тебя будет только одна проблема, – достать побольше пустых мешков, чтобы складывать наличные. Короче, мы с друзьями скопили немного денег. И Перл с нами в доле. И хотим начать в Москве свой бизнес. Но только не знаем, чем лучше заняться. И знакомств никаких нет. Мы хотели поговорить с отцом Перл или написать ему. Но он попал в тюрьму. Конечно, нам надо было раньше шевелиться. Теперь посоветоваться не с кем. Что скажете?

– Держись подальше от России, – улыбнулся Джон. – Деньги ты, может быть, и заработаешь, но вряд ли тебе позволят увести наличные домой. Придут крепкие парни, все заберут. И ты, чтобы наскрести на обратный билет будешь стоять возле станции метро. В снег, в жару, в дождь. И раздавать прохожим такие листочки… Ну, с рекламой сомнительных массажных салонов. Платить тебе будут копейки. Этого хватит, чтобы с голода не умереть. Но не хватит на обратный билет.

– Бизнес – это лотерея, – сказал Дик. – В Москве есть шанс сорвать банк.

– Выброси из головы. Сейчас в России трудные времена.

– Но ведь отец Перл работает там. Он разбогател. Просто фантастически…

– Ты не умеешь делать то, что умеет он: делать деньги из воздуха, – сказал Джон. – Поэтому пока останешься бедным.

Они поболтали еще четверть часа и вышли на улицу. Джон остановился и посмотрел вслед Перл. Высокая и худенькая, с длинными стройными ногами, она не казалась женственной и привлекательной, а напоминала болотную цаплю. Дик, подтягивая на ходу полуспущенные джинсы, тащился следом. Оказывается, сзади на его куртке тоже были приколоты блестящие значки.

* * *

Было прекрасное солнечное утро, когда Джон вышел из самолета, взял в аэропорту машину на прокат и добрался до гостиницы. Он принял душ, сварил кофе и, раскрыв гладильную доску, привел в порядок помявшиеся в чемодане брюки и пиджак. Торопиться было некуда, в запасе оставался еще целый час, но он, поддавшись приступу беспричинного волнения, не смог усидеть в четырех стенах и приехал в дом престарелых "Дубовая роща" раньше времени. Дожидаясь приема главного врача, сидел в пустом холле и разглядывал картины, заражающие человека позитивными эмоциями: восходы солнца над лазурным морем, долины, залитые светом, горные вершины, реки и поля… Таких картин Джон вдоволь насмотрелся десять лет назад в хосписе, где от рака крови умирал отец.

Врач, женщина неопределенных лет, тоже выглядела позитивной и жизнерадостной. Она сказала, что Тереза, мать Джона, чувствует себя неплохо, болезнь Альцгеймера прогрессирует довольно медленно, и на начальной стадии поддается лечению. Дело осложняет диабет и некоторые другие хронические болезни, но в общем и целом ситуация неплохая. В прошлый раз она говорила то же самое, теми же словами. Джон задал насколько вопросов вышел в холл, лифтом поднялся на четвертый этаж.

Он прошел коридором, застеленным зеленым с золотыми прожилками ковром, постучался в дверь матери. Никто не отозвался, тогда он толкнул дверь и вошел без приглашения. Слышно, как в ванне работает фен. Джон прошел в комнату, поставил на стол горшок с цветами. Здесь ничто не напоминало о том, что находишься в доме престарелых больничного типа. Настоящая частная квартира, семейное гнездышко, уютное и чистое. Мебель, серванты, горка с фарфоровыми безделушками, диваны и телевизор, перевезли из дома матери. На обеденном столе семейный альбом, – мать любит разглядывать фотографии, но часто не может вспомнить, кто есть кто, путает внуков и детей, иногда себя не узнает.

Слева по коридору еще две комнаты, спальня и комната отдыха. Справа кухня, где никто никогда не готовил еду. Завтраки, обеды и ужины приносит горничная. Мать в длинном синем халате, разрисованным морскими звездами, вышла из ванной, на ходу поправляя еще влажные волосы. Она похудела, но выглядела неплохо, осмысленный взгляд и здоровый цвет лица. Застыла на минуту. И так стояла, прикрывая рот ладонью, словно вспоминала, кто пришел, а вспомнив, бросилась к сыну, повисла на плече.

– Томас, как рада… Я ждала тебя вчера до самой ночи. Почему ты не позвонил?

– Мама, я Джон.

– Прости, Джон. Господи, как урчит твой живот. Ты ничего не ел?

– Не беспокойся, я сыт.

На запястье пристегнут браслет, напоминающий электронные часы, если больной выскользнет из здания и уйдет, его будет легко найти по сигналу, который передает маячок. Мать прижималась к нему, гладила по спине. Здесь всегда одно и то же, она путает его со старшим братом, иногда с покойным мужем.

– Прости. Как ты вырос, Джон. Господи, неужели ты до сих пор растешь?

– Я так не думаю.

– Когда человек растет ему надо лучше питаться. Ты принес мне торт?

– Только цветы. Доктор не разрешает сладкое.

Они сели в кресла на балконе, сверху отличный вид: справа дубовая роща, слева искусственный пруд с водопадом и поле для гольфа.

– В детстве ты хорошо играл на гитаре, – сказала мать. – Скажи, сейчас ты упражняешься. Чтобы хорошо играть, все время надо заниматься. Десять часов в день.

– На гитаре играл не я, наш сосед. Такой рыжий мальчишка.

– Да, да… Чтобы чего-то добиться, ты должен заниматься каждый день. Когда у тебя концерт? Я должна присутствовать. Ты пригласишь меня?

Господи, что ответить? Он потер пальцами лоб.

– Конечно, приглашу.

– Пожалуйста, место в первом ряду. А лучше в ложе, той самой, что ближе к сцене. Ты сможешь устроить мне ложу?

Всю жизнь мать прожила в крошечном городке, где был единственный очаг культуры – небольшой кинотеатр на главной площади. В театре она была несколько раз, когда с мужем ездила в Нью-Йорк и Чикаго. Так откуда тогда появились эти странные фантазии о ложе?

– Смогу. Не беспокойся.

– Скажи: это дорого, ну, держать меня здесь.

– Не думай об этом. Как ты себя чувствуешь?

– Что? Когда ты был маленьким, у тебя все время дулся живот. Он становился таким огромным, как арбуз. Даже смотреть на него было страшно. Казалось, что ты взорвешься прямо у меня на глазах. Из живота выходили газы. Обычно это случалось по ночам. У тебя с Джоном была одна спальня. Он жаловался, говорил, что ему нечем дышать. Да, ты мог обкакаться…

– Ты путаешь. У меня не было проблем с животом.

Он смотрел вдаль, на низменность, за которой видна Миссисипи. Река блестела под солнцем, словно стальная змея. Встречу с матерью, их разговоры он представлял себе как-то иначе, без этих болезненных фантазий о животе и гитаре. Впрочем, все это не имеет значения, через десять минут она забудет, о чем они говорили, забудет, что приходил сын. Ужасная болезнь. За что Бог наказывает человека. Сначала делает ему щедрые подарки, – жизнь, здоровье, молодость, счастье, любовь, – а потом все забирает обратно. Это жестоко, несправедливо, это больно, но так уж все устроено на этом свете, – сначала все, а потом ничего.

– Мне не разрешают выходить из здания. Они говорят, что я уйду неизвестно куда и потеряюсь.

– Ничего, потерпи, – сказал Джон. – Скоро я вернусь. И уже никуда не уеду. Мы будем ходить к реке. Каждый день. И долго гулять. Там есть дорожка и стоят лавочки, чтобы люди отдыхали. Долго-долго будем гулять и вспоминать старую жизнь. Мы возьмем с собой бутерброды и кофе в термосе. И уйдем очень далеко.

– Запомни: когда живот вздувается, ты все рано должен себя контролировать. Наверное, твоей жене не нравится, когда тебя дует ночами.

– Мама, с женой я давно развелся. А газы меня не мучают.

Мать замолчала. В эту минуту лицо как-то изменилось, просветлело. Показалось, что к ней вернулась память.

– Томас обещал забрать меня отсюда. Он купил роскошный дом в Майами. А я всю жизнь мечтала погреться на солнышке. Жить там, где нет пасмурных дней. Где вечное лето. Он сказал, что я буду с ним вместе, в его новом доме. Все вместе, одной семьей. Где он сейчас?

– Он работает в Москве. Сейчас он занят, но скоро освободиться. И сразу же приедет к тебе. Заберет отсюда, если ты этого захочешь, и вы вместе отправитесь к нему. Том скучает по тебе. И просит прощения за то, что не смог приехать. У него очень много дел в последнее время.

– Ко мне приезжала, – мать стала щелкать пальцами, вспоминая имя внучки, – Приезжала, ну, как же ее… Моя внучка. Как же ее? Такая высокая и худая. С длинным носом. Перл, вот как. Она очень хотела, чтобы мы жили вместе. Но как это все утроить?

– Не волнуйся. Как-нибудь устроим.

– Я долго решала, что делать с домом. Наверное, его надо продать. Как ты думаешь?

– Возможно. Как хочешь.

– Ладно, Джон, иди. Тебе надо отдохнуть перед завтрашним концертом. Иди… И не забудь прислать приглашение.

– Я еще посижу. Нам некуда спешить.

Разговор продолжался около часа, вопросы, что задавала мать, время от времени повторялись. Джон подумал, что болезнь берет свое, улучшений не заметно. Прошлый раз мать его узнала с первого взгляда. Не приходилось повторять одно и то же по нескольку раз, худо-бедно память удерживала информацию. Может быть, это ухудшение – временное, так бывает. Через неделю или через месяц станет лучше. Он перелистал немало медицинских журналов, и врач говорила, что на начальной стадии болезни память может вдруг ухудшиться, – но это не надолго. Они попрощались, Джон поднялся, обнял мать, провел рукой по ее спине, – и сердце больно сжалось, – такая она худая и маленькая.