Всё подсмеиваешься – «последнее, последнее»… Чертёнок ты в юбке, если бы ты знала, как ты измучила меня, во что мне обошёлся этот несчастный месяц, а точнее – все три месяца сомнений и догадок. И все эти «последние» письма. Много приходилось читать и слышать о таких вещах, но мало понимал и верил. И когда попробовал на своей шкуре – вай, вай! Страдания молодого Вертера показались мне детской шуткой. Ей богу! И если ещё будешь твердить, что я редко пишу маме и брату из-за тебя – плохо тебе будет, не посмотрю, что ты на целых четыре ранга повыше меня.

Кстати, сегодня мне досталось от ребят: всё шутят. Читал нашей братве «Красноармеец» (я часто устраиваю громкие чтения, только вот «Кобзарь» не все понимают). В журнале опубликована миниатюрка «Суровое утро». Читала? Смеялись?

Я читал и думал думу: придётся и мне вытягиваться и подзаправляться, как и этому герою. Может ещё и выговоров, нарядов отхвачу от старшего лейтенанта. А? Ты как думаешь? Бедная моя головушка, перепадёт ей. Я хоть и дисциплинированный вояка, предупреждаю: будешь здорово гонять, удеру к Олегу. Там уж не поймаешь. А, впрочем, Аллах поможет мне.

Наверное, ты уже получила мое письмо, где я просил послать телеграмму Олегу за моей подписью. Если предложенные варианты не подходят, рекомендую ещё один: «Женился. Жена Ольга и т.д.» (конечно, если ты ничего не имеешь против такого текста).

Хорошо бы, если бы ты послала и от своего имени: «Имею в перспективе несчастье быть Вашей родственницей. Глеб уже забежал в Латвию. Готовлю для него хорошую палку, он готовит уши и предусмотрительно лысеет изо всех сил. Рекомендую приготовить свои уши». Сразу поймёт. А вообще – я серьёзно очень хотел бы, чтобы ты телеграфировала ему обязательно. Он тоже, как и я, «недогадливый», а мне очень хочется, чтобы он о тебе имел максимальную информацию. Авось, и тебе пути назад не будет, отрежу такой телеграммой. Вот так-то! Совсем тебя женили бы, а?

Здоров. Только редко ты меня радуешь письмами. Война у нас громкая, шумная. Проклятый фриц туго поддаётся нашим довольно резонным доводам – и «Катюшам», и «коробочкам» типа KB, ИС и ваших Т-34, только слушается, когда добирается до его боков наша братва – пехота. В общем, свалка большая.

Спасибо твоим за привет. Танечке напиши, что обязательно сделаю из неё геолога (футболист, к сожалению, из неё не выйдет).

Здоровенный привет им всем, союзнику моему – Александре Осиповне – особый.

Обнимаю и целую столько раз, «сколько в мешке проса» (по выражению майора Ливень – есть у нас такая достопримечательность).

Оленька, пиши чаще. Ещё раз повторяю: пока ты меня ждёшь, я бессмертен.

Твой Глебушко

Глеб – Ольге

4 декабря 1944

Любимая моя!

Прости, давно не писал. Война, война и война. Спасибо тебе – ты одна не забываешь, остальные молчат. Аллах или судья – мне собственно, никого и не надо – была бы ты со мной. Ты, наверное, уже получила мои письма с излияниями. За последний Р.S. не сердишься? Олька, ведьма рыжая, моя любовь иногда делает меня глупым-глупым. Правда? Ладно, увидимся – буду держать ответ за все. Поладим?

Что слышно от Олега? Послала ты ему телеграмму? Понял ли он, дубина, что мы тут на фронте с тобой натворили? Как твоя работа?

Как поживает плеяда твоих поклонников, о которых ты не пишешь, но о существовании которых я предполагаю. Им привет и сочувствие. Удивительно, они меня совершенно не беспокоят. Больше беспокоят маму: может потому что тот полковник показал ей кого-то из них «живьём»? Что пишут тебе из нашего Университета? Когда я уже доберусь до него.

Для «комсомолки» исписал блокнот. На днях отправлю.

Пиши, родная, жду. Будь счастлива, здорова, удачлива. Крепко целую.

Твой Глеб

Глеб – Ольге

8 декабря 1944

Оленька, родненькая моя!

Два дня не был дома, рекогносцировали новый район. На этот раз случилось большое несчастье. С нами был старый – еще с 42 г. – товарищ, капитан Матвиенко. Рубаха парень, бывший морячок, мой хороший друг. Погиб, бедняга. Занесло нас чуть ли не на нейтральную зону, и проклятый снайпер тяжело ранил его. Пять часов лежали мы с ним и ещё товарищем Калмыковым (их обоих Черкасов прекрасно знает) под сгоревшим танком. Начало темнеть – вынесли его. В дороге скончался.

Знаешь, дорогая, мне пришлось видеть много смертей, много товарищей, друзей умирали на моих глазах. К этому нельзя привыкнуть, но всё же относишься более спокойно, чем в начале войны. Но на этот раз меня перевернуло наизнанку.

Вот сейчас пришёл домой, устал, порядком вымок, а главное – до сих пор не могу себя, как следует, взять в руки. Прибегаю к единственному, что может успокоить – к тебе, любимая моя.

Перечитывал твои милые письма, долго смотрел фотографии (какая всё-таки ты худенькая, Оленька моя дорогая; я так не хочу). И легче на душе стало. Кстати, и письмо твоё – от 5.II, и Щедрин с Байроном подоспели. Спасибо, роднушка.

Снова думаю, какое это большое счастье – любить, иметь такого друга, как ты. Не будь тебя, к кому бы я мог обратиться со всем, что на сердце, на душе? К маме? Ей всего не напишешь. Олег – мой бывший поверенный, далеко. Судьба послала мне тебя – мою радость, моё счастье, мою любовь. И сколько сил, энергии, сколько жажды к жизни вызываешь во мне ты. Хороший, бесценный друг мой.

Так же, как и ты, не имею ни малейшего желания пользоваться услугами почты и впредь. Предпочитаю общение с живыми людьми. Ты обещаешь при встрече всё сказать. Боюсь, что я тебе ничего не скажу. Тем более, что ты словам не веришь, письма у тебя больше в доверии (есть в этом что-то). Я тебе ничего говорить не буду и когда приеду. А то ещё разлюбишь!

Наверное, я бы не сказал тебе так много, если бы имел счастье сразу с тобой говорить. Ты слушать не стала бы, а я произносил бы фразы о погоде, луне, геологии и кончилась бы вся эта история тем, что прогнала бы ты меня с глаз долой. Я, так же, как и ты, рад, что мы узнали друг друга в письмах.

Теперь я знаю, что ты вовсе не такая строгая, как кажешься на фотокарточках (и не только), только не знаю, хватит ли у меня храбрости расцеловать тебя так, как об этом мечтается. Наверное, нет. В письмах, мечтах я здорово храбрый, а на самом деле – не знаю.

Голову свою я никуда не подставляю. Она сама иногда подставляется. Но чем я гарантирован, что в тебя тоже не попадает кусок железа?

Ещё маленькое объяснение – «Федька». Видишь – у меня большинство товарищей люди или уже в летах или моего возраста (тоже в летах). А некто Федор Федорович Семенов – помоложе меня на целых пять лет. Вырос паренёк хороший, с хорошей честной, упрямой натурой. Но в отношении, так сказать, житейском – сплошная наивность. Ругаемся мы с ним напропалую – это я его воспитываю, но и друзья мы – водой не разольёшь. Характер у него бурный, деятельный, парень всё время ищет истины, ищет прямых чистых путей в жизни, за тебя – помнишь? – чуть не «врезал» мне по его терминологии. Но где найдёшь эти прямые, чистые пути в наших условиях? Кругом кровь, смерть, о прочем – и не говорю. Вот и мучается. А «Федька» – это любя, это проклятая привычка, так дорого мне стоившая. Если Черкасов ещё на вашем фронте бывает у вас в политотделе, расспроси у него о нас, Прокофьевиче, Ник. Кузьмиче, Федьке, о Фёдоре Егоровиче Олькове – он их хорошо знает. Будешь иметь полное представление о том, в каком обществе я вращаюсь.

Хорошая моя, сегодня ограничусь этим. Сейчас вместо ручки вооружаюсь другим оружием и начинаю громить фрицев. Проклятые, сколько горя принесли они на нашу землю.

Будь здорова, родная. Обязательно тебе поправиться надо. Обо мне не волнуйся, пока ты меня ждёшь, все будет хорошо.

Крепко, крепко целую.

Твой Глеб

Ольга – Глебу

10 декабря 1944

Дорогой Глеб!

Премного благодарна Вам, сударь, за утешение – обещание праздновать с нами I мая. Глеб, милый, куда же это годится?

Я тебя, черта рыжего, ждать, конечно, все равно буду (никуда от тебя не денешься), но имей же и ты совесть!

Новый год – так и быть – встречу без тебя, а больше – нет, не согласна.

Совершенно ясно, что и в день моего рождения – в январе 1945 – мы не встретимся. (Между прочим, родилась я, оказывается, в один день с Олегом. Только ровно на 10 лет позже. Так сообщила мне Софья Павловна). Значит, праздник по случаю моего 19-летия отменяется до лучших времен, да и какой праздник сейчас, когда столько крови льётся и ещё столько битв впереди.

Глеб, живой ли ты и целый вот в эту минуту? Конечно, живой – ведь я по-прежнему жду. Жду всё сильнее.

 
Всё, всё что я скажу, знакомо для тебя
От слова и до слова,
Но что и в сотый раз повторено любя,
Всё, как и в первый, ново!
Пусть счастье на тебя навеет голос мой,
И я – ждать счастья буду.
Моё-то счастье: стремиться за тобой
Мечтой крылатой всюду.
И если ласточка твоих одежд
Края затронет, – оглянуться.
Поторопись и верь:
То попыталась я
Твоей руки коснуться.
Если дни подошли,
Когда достались нам
Лишь слёзы, но однажды, —
Поделим! Я возьму все слёзы,
И отдам тебе в удел – надежды…
 

Телеграммы, которые ты мне рекомендовал послать Олегу, я естественно не послала. Не послала никаких. Мои телеграммы свою роль уже сыграли: соединили тебя с Олегом и мамой, Олега – с тобой и мамой, маму – со своими сынками. Теперь уж сами объясняйтесь. В этом – обойдётесь и без меня.

Поздравляю тебя, родной мой человек, с наступающим и, конечно, прекрасным Новым годом – годом, который – в этом уже не может быть никакого сомнения – принесет долгожданную победу. Желаю здоровья и счастья, как всегда.

Никол. Кузьм. и всем друзьям передай мои новогодние поздравления и самые хорошие добрые пожелания. Пусть никого из них не коснётся сомнение в том, что его ждут.

Тебе привет и поздравления от Александры Осиповны и всех, кто о тебе знает или догадывается. Как им не догадаться, глядя на мою переписку: ведь почти все мои политотдельцы – старые большевики, разведчики и конспираторы ещё с дореволюционных времен.

А я крепко тебя целую (хоть ты и рыжий).

Пиши ещё больше.

Ольга

Ольга – Глебу

10 декабря 1944

Глеб, здравствуй ещё раз!

Только что в штабе встретила генерала Вовченко. Помнишь, я тебе писала, что, когда была гостем Политуправления КВО, меня попросили взглядом фронтовика посмотреть на комсомол только что вернувшегося из глубокого тыла училища самоходной артиллерии (почти танковое). Там в это время уже был назначен новый начальник училища – этот самый генерал Вовченко, фронтовик.

Он, видимо, мужик толковый. Сам приехал отобрать себе курсантов. А может и какие-нибудь другие дела занесли его к нам – не знаю. Меня встретил как добрую старую знакомую и даже напомнил, что в ПУ КВО обещали – не без его, оказывается, участия – назначить меня на работу в Политотдел его училища, против чего он не только не возражает, а наоборот: готов сейчас увезти с собой в Киев. У него очень добрые отношения, если не сказать дружба с маршалом бронетанковых войск Ротмистровым. Вместе они воевали под Сталинградом, под Белгородом и Харьковом, участвовали в Курской битве, в битве за Днепр, в Корсунь-Шевченковской операции, так что их дружба сомнений не вызывает. Маршал Ротмистров сейчас заместитель командующего бронетанковыми и механизированными войсками Советской Армии. И генерал Вовченко брался за день решить вопрос о моём переводе.

Ты, конечно, догадываешься, что я ему ответила так же, как и ребятам из Политуправления КВО: только после того, как дойду до Берлина.

Но я подумала о тебе. Ты ведь, честно говоря, в своём настроении дошёл до ручки. Иногда меня пугает твоё состояние. К тому же ты уже столько прошагал, вымок в болотах, мёрз в стужи, война же идет к концу. И поскольку тебе не даёт покоя буквально беспризорное состояние Софьи Павловны, не попытаться ли сделать что-нибудь для тебя?

Конечно, я не рассказывала ему о подробностях нашей дружбы, и он достаточно тактичный человек, чтобы не задавать лишних вопросов. В основном я говорила о матери. Он все понял так, как следовало понять. И тут же загорелся, особенно, когда узнал, что ты футболист. А вообще он, кажется, из людей моего типа: каждому рад помочь, даже если его не просят. Обещал, если удастся, прямо отсюда с фронта связаться с маршалом, и в моем присутствии в нашем штабе (сама видела) диктовал уже письмо маршала Ротмистрова твоему командующему (чтобы Ротмистрову осталось только подписать, – говорит).

Генерал производит впечатление очень оперативного, толкового и очень человечного и порядочного военачальника, следовательно, что начинает – доводит до конца. И без проволочки. Так что поскорее собирай свои пожитки, если, конечно, всё это тебя устраивает. Если нет – можешь отказаться. Никто в претензии и настаивать не будет. Кстати, оговорен и вариант, что в училища при первой возможности он тебя сразу отпускает на все четыре стороны, а точнее: кончать Университет. Главное, ты будешь ближе к маме, а там – решай сам.

Обнимаю.

Ольга

Глеб – Ольге

12 декабря 1944

Радость моя!

Пишу только два слова – больше, ей-богу, не могу. Получил от командования несколько неопределенное обещание после этой серии боев отпустить меня на 3—4 дня в «Комсомольскую правду». За некоторые мои успехи. Ну и капитан Григорович помог. То и дело скажет: «Смотреть на тебя жалко». Но чаще изрекает: «Противно на тебя смотреть». Смогу ли я за эти дни найти тебя на твоём фронте? А главное, роднушка, ведь я если приеду, то, наверное, не найду в себе силёнок вырваться от тебя. Честное слово. И придётся или брать тебя с собой (на это я никогда не соглашусь, мне всегда кажется, что у тебя спокойнее дело) или разорваться пополам – половину оставить на вашем фронте, половину – сюда.