Детвора Авенира полюбила. Недолгие свободные от работы и книг (потерял

память, а любовь к чтению не утратил) минуты он уделял ребятам. Рассказывал

истории, делился знаниями о травах и земле. Вот и сейчас, обсохнув и согревшись

после купания, юноша оказался в окружении горящих интересом глаз.

– Расскажи нам что-нибудь… Ну что– нибудь… Ну пожалстааа…

– Хоро-о-шо-о, – зевая, протянул юноша. Несколько месяцев тяжелой работы, свежего воздуха и хорошей еды, которой щедро делились местные, благотворно

сказались на его внешнем виде. Ноги наполнились крепостью, плечи походили на

мельничные крылья, а руки покрылись тугими жилами. Природная худоба

смягчала мужественный облик, придавала фигуре стройность и изящность.

– В этот раз расскажу притчу о братьях, которые могли изменить мир.

– А почему не изменили? – хором воскликнула детвора.

– А потому что это вы узнаете в конце истории, если будете внимательно

слушать…

« Их было четверо. Четверо братьев-марлийцев. Редко удается встретить

представителей их расы. Племя воинственно и многие из них пали в битвах. За

гордость, непреклонность и прямоту были они шилом в паху многим нечистым на

руку, за что их и в мирное время перебивали, травили и всячески притесняли.

Кроме того, исполняли марлийцы очень странный обет – одна женщина на всю

жизнь и только из своего рода. Видимо, еще и из-за этого они немногочисленны, а

впрочем…

Так вот. Четверо дружных мужчин жили в земле Уц. Просторная глиняная

хижина, удобные травяные циновки и маленькая кухня за домом. Старший брат, Эндиар, был пламенным, вздорным человеком. Только слово скажи – даст по думке, чем под руку попадется. Часто можно его видеть на кулачных боях, много дрался, много людей побил, много и сам получил по шее за недолгие двадцать шесть весен.

Средний, Кельмау, жесток и расчетлив. Воды в озере не допросишься.

Любимое дело – считать оболы в сундуках, да листать долговой пергамент. Ни на

день не продлит обязанное по долгу – сразу отправит в тюремный дом. Все делал

из личной выгоды, стремился получить для себя лучшее.

Младших же, Айя и Дита, отличало небывалое по их годам, остроумие и

интерес к жизни. Чурбаны тополиные были в сравнении с ними активными

дельцами. День и ночь слонялись они по базарной площади, ища, куда бы

приспособить удаль молодецкую. Эх, не одарил их Мардук светом в голове, гулял

там один лишь ветер.

Было ли в них что хорошее? Наверное, было. Только вот сказание об этом

умалчивает.

Напала как-то на братьев кручина угрюмая. Жизнь не сладкая. Да и как

можно радоваться, когда весь народ на тебя зуб точит? Горевали, горевали и

стали размышлять, как бы им любовь народа, да уважение заработать? Пошли к

мудрецу Талдузу, что жил на отшибе селения, в каменном гроте.

Изложили горе. Старец долго думал, смотрел на облака, чертил что-то на

песке и пыхтел под нос. Затем поднял голову и, неторопясь, рек:

– Трудна ваша нужда, не могу я вам помочь. Живет за иссоповой долиной

возле Синей горы мой учитель, великий маг. К нему обратитесь за помощью. Я же

поделюсь с вами лишь одним советом – река времени точит сердце.

Пошли ходатаи к великому магу. Кумран сидел у входа своей лачуги, перебирал

косточки на ожерелье и смотрел вдаль. Лицом жёлт, станом худ, в длинном

синем балахоне. Его брови были седы и тяжелы, братьям показалось, что если

тронуть их, то рассыплются от ветхости.

– Знаю, зачем пришли. Дал ли вам мой ученик совет?

– Дал, – ответили братья. – Вот только не хватает у нас мудрости понять

его. Да и не помог он этим, к тебе отправил.

– Стало быть, так. Помогу я в вашей нужде, если исполните моё желание. И

даже одарю особыми дарами. На вершине сей горы живет жемчужный грифон.

Должен он мне перо вдохновения, огненный волос и ледяную слезу. Достаньте, тогда помогу.

Каким образом? – история умалчивает, но достали братья уговоренное.

Руки-ноги поободрали, одежку поизорвали, а добрались до гнезда и с животинкой

мирно договорились.

Сотворил Кумран снадобье и раздал братьям. Эндиару досталось зелье из

слезы. Потушило оно пыл юноши и подарило силу управлять снегами.

Кельмау, получил ароматное масло из пера грифона. Натерся и ощутил в

теле и душе необычайную легкость. Нахлынули на него волнами чувства милости, нежности и заботы. Даром же его стало чудное пение и способность летать.

Как подумает о чем возвышенном, так и воспаряет ввысь.

Айю и Диту протянул Кумран порошок из волоса. Благо, волос толщиной с

мизинец, обоим хватило. Прилила к сердцам их кровь, вострепетал дух и загорелся

огонь жизни в глазах. Дана им сила управлять огнем и водой.

– Исполнил я свою часть уговора, – молвил старец, – но снадобьям разойтись

надо по телу. Потому даю наказ – прежде, чем слово произнесть, или дело

сделать, время выждите, поразмыслите, силу грифонову воле вашей подчините.

Иначе, еще худших дел, чем прежде, натворите. Помните совет Талдуза – река

времени точит сердце.

– Спасибо, мудрец. Обязательно твой наказ исполним, – ответили юноши.

Вернулись братья в селение. Через несколько дней Эндиар собрался в путь.

Захотел скрыться от людей, да обдумать свое бытие – что делать, как

использовать дар? Простился с братьями и ушел в пустыню Гершет – люди не

доберутся, никто не помешает, а прохладой дня он теперь не беден.

Кельмау, Ай и Дит остались втроем. Тянулись месяцы, а Эндиар не появлялся.

Заскучали братья. Кельмау тянул грустные рулады, посматривал в окно, слегка покачиваясь на невидимом воздушном гамаке… Ай от скуки игрался с огнем.

Язычок пламени случайно ухватил Дита за пятку. Тот обиделся на проказника и в

отместку пролил ему на макушку чашу воды. Вспыхнула искра раздора и

разожглась в пылкую ссору. Принялся было Кельмау их успокаивать, да поздно –

взяла воля грифонова верх над юношами. Обратился гнев братьев на среднего –

стали они его жечь огнем и топить водою. Улетел от них брат к Эндиару, но не

было сил преодолеть жестокие пустынные ветра… Говорят, что Ай, Дит и

Кельмау умерли, а Эндиар, узнав об их кончине, озлобился, впустил в душу демонов

и стал Повелителем льдов. Отныне жгучие пески Гершета сосуществуют с

льдами Эндиарского Царства – и человек обходит те места стороной.

Не нужно было им принимать дары от мудреца, поторопились. Хотели, чтобы снадобья изменили характер. Но лишь река времени точит сердце».

Ребятишки слушали, затаив дыхание. Как жалко Кельмау. Как глупы Ай и Дит.

Каким чуждым стал Эндиар…

Тишину прервал смущенный голос.

– У меня вопрос? – Тайрин уставился на Авенира. – А что такое оболы?

– Ну… это то же, за что Крот весной получил от маленького воришки по

развилке.

Урожай удался. Пшеничные и ячменные поля как жёлтое море, волнующееся

от порывов ветра. Картофель уродился крупный – с добрый мужицкий кулак, – и

таких кулаков с каждого куста по шесть штук. Скоро предстоит жатва и вся деревня

тщательно готовится к этому времени – точат косы, поправляют плуги, заделывают

прорехи в амбарах. Пора эта тяжелая, но радостная. И чем больше радости пришло

на поле, тем тяжелее работа…

Авенир постучал в массивную дверь. Как-то не по себе ему становится, когда

входит в старостат – жилье старого Роуэльда. Откуда в бедной деревушке такое

здание? Да и кому в голову пришло возводить его здесь?

– Ну что ж ты как не свой? – знакомый скрипучий голос рассеял мысленный

туман, – входи, уж не заперто.

Староста развалился в дубовом кресле и потягивал ароматный чай.

Неподалеку на табурете примостился Старый Дон.

Роуэльд отставил чашку, приосанился:

– Есть к тебе разговор. Да садись, мнешься как чужой, правда. Для начала хочу

поблагодарить за работу. Столько урожая наша деревня не видела уже давно.

Твои… эти, как их там… сдобры и рядосев – просто чудеса творят. Теперь и самим

запасов на год хватит, и для посевной прилично останется. Да и на ярмарке

продадим телеги три, не меньше. Много ты нам нового показал, где ж тебя только

учили? Ну ладно, не это самое важное. Так, вот, – староста подался вперед, –

сейчас набирают молодняк в имперскую стражу. Мы думаем, что тебе нужно туда

напросилться. Платят хорошо, казармы удобные, да и жизнь поинтереснее, чем в

наших развалинах. Старый Дон отправил прошение…

Староста ущипнул бороду.

– Теперича принесли разрешительное письмо. Так что, можешь собираться для

похода в Глинтлей, коли не противна тебе ратная служба. Там и жену хорошую

найдешь, здесь-то девок немного. И хоромы приличные после службы дадут.

Отправляться через две недели с нашими телегами.

Нир уставился на чашку с медом, рука заерзала на подлокотнике:

– Зачем мне туда идти? Что-то случилось?

– Ты молод и силен, – Старый Дон поправил пенсне, – кроме того, в твоих

глазах светится ум, явно превосходящий возраст. Ты можешь многого достичь… но

в ином месте. Деревня полюбила тебя, как одного из нас. Но канон…

Будет лучше, если ты сможешь стать кем-то, а не прожить всю жизнь на одном

месте, закопав свои умения. Пока нет возлюбленной и детей, можно увидеть мир, что-то сделать для него. Ты помог нам с урожаем – это уже многое. Но держать

тебя здесь ради нашей выгоды – значит, закопать твои таланты в крестьянской

судьбине, а это в высшей степени нечестно.

В комнате зависло напряжение. Роуэльд спокойно попивал чай, Авенир сидел, перекатывая по столу цветастый пряник.

Дон понимающе потрепал юношу по плечу:

– Можешь не отвечать сразу. Подумай. Решение придет изнутри и всякие

колебания исчезнут. Твой возраст – время окольничества по нашему канону. После

службы можешь вернуться.

Старик взял трость и неспешно поднялся:

– Как говорили древние: «назначь стезю ноге и путь твой да будет прямым».

До встречи, друзья мои.

Мужчина накинул плащ и, не оглядываясь, вышел из старостата.

Роуэльд с Авениром остались сидеть за столом, время от времени поднося ко

рту чашки с горячей ароматной жидкостью. Для юноши путешествие грозит чем-то

страшным, неизведанным. Только перестал просыпаться в холодном поту после

побега, только приспособился к деревенской жизни, только подправил дом, только, только, только… Не нравились ему эти «только». Будто кто-то настойчиво

подталкивает вперёд, не дает остановиться, передохнуть, понять – что, где и как.

Староста терпеливо ждал. Для Авенира это предложение непонятно, как

беспричинная пощечина от любимой – страсть это или ненависть, а жжёт

одинаково. Роуэльд на своем веку повидал многое и над подобным вопросом даже

не раздумывал бы. Юноша поднял глаза:

– А что вы мне посоветуете?

– Глинтлей – это место возможностей. И опасностей. – Старик пощипал

бороду. – Тебе придется использовать всю сноровку. Коли извернешься, займешь

достойное место. Советовать? Не мое это дело – брать на себя ответственность за

чужую судьбу. Если б у меня была возможность вернуть молодые годы, не

раздумывая, покинул деревню. У тебя есть выбор, в наше время такой радости

Фортуний не принес…

– Вы о чем? – Авенир приподнял бровь.

– Ты слыхивал, что Старый Дон зовет меня художником? Я в ответ звал его

корягой, но слишком уж ему досадно было, – Роуэльд ухмыльнулся, в голосе

мелькнула нотка грусти. – Когда я был твоего возраста – то бишь полста лет назад, вместо разбитой прогнившей деревни здесь стоял красивый городок, Лиополь. Я

тогда управлял знатной живописной. Раскрашивал по заказу комнаты, рисовал

картины, изготовлял краски и масла, обучал подмастерьев и знатный люд. Мне это

нравилось. Приступало время окольничества – каждый из общины его проходит.

Два года, чтобы мир посмотреть, себя показать и выбрать – вернутся в Лиополь, или выйти из общины в мир иноверцев. Я рвался отсюда – мнил лет эдак через пять

стать художником при Глинтлейском дворе. Но, увы, мечтам не суждено было

сбыться.

На город налетели джунгары – свирепые воины, полулюди-полузвери. Почто

они покинули степь? Никто не знает. В течение четырех лет они набегали на

Лиополь и соседние деревни, сжигали дома, убивали без разбору. Нужно было

предпринять что-то для спасения, и я возглавил горстку выживших. Старый Дон

был окольником, отслужил в Глинтлейской страже и мнил себя в будущем

стоначальником, храбрым воином и мудрым стратегом. Он обещал защитить

общину. После битвы его вытащили из руин кожевни в полумертвом состоянии – с

переломанной ногой и без двух пальцев на левой руке. Спрятались вот в этом

самом здании. Оно единственное уцелело после всех тех времен. Никто бы и не

подумал, что забытый всеми, залепленный грязью коровник – на самом деле

заколдованная крепость. Сколько свиномордые не пытались взять нас – таранами, поджогами, даже валунами закидывали – на доме лишь царапины. И, странное дело

– и те исчезали! Как будто дом этот, как живое существо, которое само себя лечит.

Осада прошла, мы же еще полтора месяца отсиживались – благо, погреб и нужник

здесь безмерны. Когда вышли на свет, увидели, что все уничтожено.

Роуэльд затих, провалился в воспоминания. Потом вдруг встрепенулся:

– Гроумит их дери! Ничего не осталось. Даже пласт земли будто срезан. С тех

пор худо-бедно отстроились, обжились. Я так и остался жить здесь, обустроил

хоромы. Запасы сделал всевозможные и убежище народу – мало ль чего. Только

земля стала поганая, порченая. Сколько золота истратил на лучших земличей!

Много старались – ничего не смогли. А ты смог. Дон тебя поначалу невзлюбил –

заподозрил, что магией балуешься – мы чародеев не жалуем. А потом попривык -

увидел, что выгоды для себя не ищешь. Он такой – ради принципа хоть на вертел.

Зрит в тебе свои несбывшиеся мечты. А, как и я, впрочем. Выбор за тобой, нашего

интересу тут нет – нам с корягой недолго на этой земле осталось… Можешь жить

здесь – и вся жизнь пройдет спокойно. Но кто знает, что с тобой будет, если

примешь вызов судьбы?

Глава 3. Служба

В исследовательском зале вовсю готовились к эксперименту. Олег Суховский, водопроводчик «Экостарс», выходец из бывшей Федерации, третий день был сам

не свой. На работе – ругань. Дома – скандалы. Начальство поставило задачу

провести охлаждение к найденному эпифакту в короткие сроки – нелегко это, вот и

сдают нервы. Два месяца высоколобые ученые бьются с находкой – все

подключили, настроили, проверили. А не работает. Не хватает чего-то. И на

совещании какой-то умник двигает гипотезу, что надо бы атомной энергией

попробовать. Вот и приходиться подключать трубы, чтобы теплоносители не

повзрывало.

Ночевали в лаборатории, трудились в три смены – и к сроку всё сделали, подогнули, заварили. Осталось только коллекторы настроить, да напор

подрегулировать. Олег сидел под потолком на трубе из биопласта, внизу

поблескивала находка. Изрезанный гранями куб, серого цвета с металлическим

отливом, размером с литейный котёл прошлых веков. Литейный котёл. Давно, ещё

в школе, учитель рассказывал, как раньше из-за этих устройств происходили

несчастные случаи. После смены уставший пьяный работяга мог залезть в чан

поспать, а с утра мужики, не проверив котел, пускали машину в дело. Бедняга даже

голоса подать не успевал – в мгновение ока заливало расплавленной сталью.

В зал вошли двое. Первый росл, статен, одет в дорогой деловой костюм.

Хеминс, глава компании. Второй – толстяк в синем рабочем халате, с большими

старомодными очками и визгливым истеричным голосом. Это Гринвин,

заведующий исследовательским отделом. Среди своих его иногда звали Гранитом, иногда Граненым. Одно прозвище за упертость, которая даже в мелочах

зашкаливала за все мыслимые пределы. А второе… Что ж, любил дядя заложить за

свой белый воротничок. Вот тебе и светило науки – с перегарищем, какое лишь у

праздных моряков бывает.

– Как проходит процесс раскодирования?

– Есть сложности. Мы добились от Рукиба отзывов на импульсы, но не можем

просчитать его реакции и ответы. Грани передвигаются, но не дают искры. После

запуска охлаждающей станции дадим сигнал сильнее.

– Когда запускают станцию? Я хочу присутствовать на пробуждении

артефакта.

– Так… по документам… – руки ученого стали лихорадочно листать папку со

схемами – по акту конец наладки и тестирования системы приходиться на двадцать

третье, ммм… апреля. Вот, подпись руководителя отдела.

– Сегодня уже двадцать пятое. Важно не допустить простоя – необходимо

успеть в срок. Включайте ваш агрегат.

Работники зала собрались возле тестовой камеры. Рукиб был загадкой,

ключом к качественно новому уровню компанию в производств биоэнергенов.

Эпифакт остался за защитными пластинами. После загрузки параметров,

настройки машины, Гринвин предложил Хеминсу щелкнуть переключатель

запуска.

Рука директора уверенно нажала на тумблер. Раздался звук шумящей по

трубам воды, и послышались глухие плевки низко-волновой пушки. Куб задрожал, темные полосы принялись переливаться тусклыми цветами. Вдруг, одна из граней

сместилась и зазор засиял. Цвета становились ярче и скользили по эпифакту, в

повторяющемся непонятном алгоритме. Из верхушки сверкнул луч. Часть

светового потока рассеялась, обжигая трубы с водой, остатки поглотил

биоэнергенный потолок. Одна из труб, не выдержав напора, треснула, с резким

свистом вырвалась белесая струя пара. Испытание остановили, кинулись устранять

повреждения. В пылу работы никто и не заметил исчезнувшего Суховского.

Последние дни золоторукий водопроводчик был в скверном настроении, ни с кем

не ладил – да еще аврал на работе. Кто знает, может дома сидит. Или напился с

горя, с кем не бывает…

Полет мыслей от второго дня, десяти энамбелов, двести шестьдесят

седьмого вита.

– В каждой истории заложен тайный смысл. Всё, что мы видим и

переживаем, послано богами. Если научиться узнавать знаки судьбы, чувствовать

их смысл и использовать правильно, можно стать вестником Великой воли.

– Чьей?

– Тех богов, чьи посылы мы вмещаем в сердце.

– А если нет богов?

– Возможно ли такое? Как иначе мог быть явлен столь прекрасный мир… и

ужасная дисгармония в нем? Ведь это боги враждуют один с другим, являя волю

через вестников и стараясь переломить ход земной истории в свою пользу. Сами

они… наверное, слишком ленивы или умны, чтобы выходить на открытую войну

друг с другом. Для каждого бога раздор мира – лишь игра в военные шашки. Мы

тоже ведь не задумываемся, что фигурки на игральной доске могут быть

живыми, все чувствовать и переживать. Считаем, что они – лишь выточенная

мастером мёртвая кость.

– А кто тогда мы? Зачем мы созданы – так гармонично начинаем и так

печально заканчиваем этот переход в иное царство?

Гармония и война внутри – это две части целого. Земная природа повторяет

эту круговерть всюду – день и ночь, рождение и смерть, холод и жара…

– Но есть ли что-то свыше этой непрестанной чехарды?

Авенир Мес’о Дитроу.

***

Второй год службы подошёл к концу. Юнцы превратились в неплохих воинов, сносно бились на мечах, изучили военную стратегию и по вечерам патрулировали

Глинтлей, следя за порядком. Муштроваться осталось три года – после этого они

смогут служить десяти и пятидесятиначальниками, стать помощниками имперских

телохранителей, сопровождать торговые караваны, ведать имперской стражей.

Рихон плеснул в лицо ледяной воды из нефритовой, с серебряными

пластинками, умывальни. До конца смены оставалось еще два часа и спать

хотелось ужасно.

Свет факелов обнажил разговаривающую троицу, расположившуюся у

главных ворот. На приблизивщихся патрульных никто не обращал внимания.

– Городская стража, – представился Авенир, – что вы здесь делаете? По уставу

Глинтлея ночью запрещено ходить под городскими стенами.

Один из мирян, грузный кеттин, в кожаных доспехах на голое тело, смерил их

недружелюбным взором, с презрением разлепил толстые коричневые губы:

– Слышь, Эгит – господа дорогие хотят знать, по какому делу ты здесь

околачиваешься? Не соблаговолишь ли дать ответ?

Второй – хлипкий смуглый азотянин – улыбнулся, обнажив щербину в верхнем

ряде крупных, похожих на жемчужины, зубов.

– Как скажешь, Кабул, – Эгит развернулся к стражникам, – понимаете ли,

кошка у нас живет дома, а так как мы не смогли ее накормить, ведь мяса не

осталось – вот и пошли мы, господа за мясом-то на рынок. А базарчик местный, ой

батюшки, закрыт, не работает теперича – час поздний. А стена, тут же голуби, птицы всякие и крысочки бегают. Вот и хотим живности прибить, чтобы и

зверушечку покормить – да и самим на супчик оставить. Крысочки – это ж

наивкуснейшее мясо, не то, что в тавернах. Ой, господа, никто ж не знает, какую

скотину ихние повара жарят – больную, старую, или не дай-то батюшка, мертвечинину ложать…

– Ерунду какую-то несут, – Рихон повернулся к Авениру, принялся

нашёптывать – надо их в темницу, да доспросить – кажется мне, что они

соглядатайствуют. Да и впрок им будет, чтобы Глинтлейский закон знали.

Обернулся к смуглому, грубо прикрикнул: