* * *

© Киров А. С., 2018

© ООО «Издание книг ком», о-макет, 2018

Тяжёлый день

В общем, дело было дрянь.

Дёрнул меня чёрт устроиться «гнуть позвонок»^[1] в этот трухляк – ОАО «Кирпичный завод», где большая часть мужского контингента, работающая на основном производстве кирпича, пришла из таких стрёмных мест обитания, где перемещение людей ограничено до минимума колючей проволокой под напряжением, с расставленными по периметру смотровыми вышками, дежурящими на них денно и нощно суровыми ребятами с погонами внутренних войск на плечах и автоматами Калашникова в руках и сторожащими от остального мира этих парней, начудивших и накуролесивших в нём в своё время кто во что горазд, пока их не поймали бдительные товарищи и не отправили в эти глухие, занесённые снегом и пропахшие страданием места. Меньшая же часть из числа работяг, пашущих на заводе, хотя и не была в тех местах, куда у Макара и в мыслях не было гнать телок на откорм, сильно походила на большую, как отражение в зеркале, и повадками, и поведением, и укладом быта. Но и тех и других, несмотря на разную школу жизни, объединяло одно универсальное качество (которое объединяет, наверное, больше пятидесяти процентов мужчин на Земле, независимо от вероисповедания, цвета кожи и принадлежности к социальному слою) – это зависимость от алкоголя в той или иной степени. В иной, конечно, было больше, поэтому кто-то стоял на учёте в местном наркологическом диспансере, кто-то был закодирован или загипнотизирован у кудесников и шарлатанов от нетрадиционной типа медицины. Однако даже в таком состоянии насильственного отторжения от кабалы вино-водочных суррогатов, получивших широкое распространение с приходом к власти Бориса-забулдона, некоторые работяги из числа закодированных чифирили по утрам прямо в цехе, перед началом рабочей смены и нередко в течение трудового дня.

К сожалению, что овчинка не стоит выделки, что я зря устроился на это предприятие, я понял, когда проработал три недели и увидел изнутри, что в действительности здесь творится и что всё далеко не так, как мне расписал начальник в приватной беседе в своём кабинете. Наобещал чуть ли не алмазные россыпи, а конкретно: стабильную зарплату, выдаваемую, правда, один раз в месяц, но вовремя, премию, ещё какие-то бонусы, бесплатный проезд на их заводском автобусе почти до дома (а завод находился в восьми километрах от города, в заброшенном после последнего глобального экономического кризиса посёлке), бесплатное молоко за вредность, бесплатные медикаменты и помощь врача из их медсанчасти – «в случае чего».

Что такое «в случае чего», этот хмырь не счёл нужным объяснить, а я не расспросил подробнее. Видимо, я им очень был нужен как работник узконаправленной специализации в их отрасли промышленного производства – оператор контроля подачи кирпича-сырца в печь и его высокотемпературной обработки, если начальник цеха даже пошёл на такую жертву, как соблазнить меня дозой порошка, какую сразу и дал занюхать в кабинете, в качестве, так сказать, морального стимула на работу на их предприятии (а я, как последний лох из Приднестровья, повёлся на эту разводку), чтобы я не смог критически проанализировать ситуёвину что за байда у них происходит на заводе, когда мы пошли в цех для ознакомления с моим новым местом работы.

А байда^[2], надо сказать, была ещё та.

С самого утра, как запускалась в работу вся эта адова кухня и начинали пыхтеть на полную мощность допотопные, выпущенные, наверное, ещё при Иване Калите, не всегда исправно работающие глиняные печи, в воздухе зависала густая, приправленная сизоватой дымкой пыль, не рассеивающаяся, даже несмотря на работу таких же старых и изношенных, как и печи, вентиляторов, похожих на лопасти первого парохода, проплывшего по Миссисипи, и парящая мириадами микроскопических частиц до глубокой ночи. Стоял невообразимый, словно в преисподней кузнецы ковали меч Князю Тьмы для битвы с Создателем всех тварей дрожащих (как перед Папой, так и перед его зловещим оппонентом), грохот вагонеток, выпуска тысяча восемьсот такого года, в каком вообще началось производство кирпича промышленным способом, с рождения первой технологии в этой сфере деятельности человека строительства домов из более качественного и прочного материала, чем дерево, кизяк и солома. На этих вагонетках по узкоколейкам сырец возили из другого цеха для обжига в печах, находящихся в торце основного производственного здания. В том же придаточном цеху, таком же запылённом, загазованном и антисанитарном по условиям труда, как и в главном, сырец из глины «лепил» агрегат, внешне похожий на металлического динозавра. Глиняный полуфабрикат серо-зелёного цвета он выплёвывал из пасти на конвейер, истёртый и изношенный, издающий при работе скрежещущие звуки, похожие на кашель железного монстра, и вызывающий мысли, что он в любую минуту может развалиться на части, как, впрочем, и работающий механизм-динозавр. Его обслуживали две бригады рабочих: одна следила за конвейером и снимала с него кирпич-сырец, вторая укладывала его на металлические поддоны, стоящие ячейками на вагонетках. Духота в этом помещении была невероятная, а пыль висела ещё гуще, так что многие работники были голые до пояса, грязные и потные, и работали в респираторах, пользы от которых было ненамного больше, чем если бы они работали без них.

Всё, что мне наболтал начальник про премии, бонусы и молоко, оказалось лажей. Зарплату задерживали на месяц и более, а если давали, то об этом узнавалось в самую последнюю минуту, так что приходилось гадать, лелея слабую надежду, когда подходил приблизительный день зарплаты, дадут ли деньги, к примеру, во вторник, или ждать среды, а если не в среду, то, может, в четверг, кто-то сказал точно дадут, или ждать пятницы, потому что это уже край; прошло почти два месяца, как последний раз давали получку, и ходить лишний раз в их – с понтом – офис (который только одно название, что офис, а на самом деле – обыкновенная контора бывшего советского предприятия, пришедшего после развала империи красных дьяволят в полное ничтожество и чудом держащегося на плаву благодаря усилиям, ухищрениям и уловкам его директора). Унижаться, спрашивая у какой-нибудь офисно-конторской козы заискивающим, робким, невнятным голосом, когда же будет получка, а дам-ма, прожевав пирожное, которое она кушала с чаем, а ты оторвал её от этого занятия, будет сквозь зубы сердито цедить что-то невразумительное в ответ, делая на непроницаемой толстой морде такое выражение, словно ты пришёл не за своими, а за её деньгами. А на заводском автобусе, несмотря на то, что проезд был бесплатный, я не ездил, и вот почему. Автобус как две капли воды был похож на канонерку времён Первой мировой войны, которой по чьему-то капризу или ради смеха приделали колёса, покрасили, поставили движок от «Бурана», и затем пустили её ездить по суше, гадая, что из этого получится. И новоиспечённый автобус худо-бедно, вразвалку-враскоряку пыхтя, скрежеща и подвывая, как раненый первобытными охотниками мамонт, поехал, – ети его в бич-шлезер, – и ещё как! На заводе поговаривали, что изначально это и была канонерка той далёкой смутной эпохи, и будто директор выменял её у прапорщика войсковой части, базирующейся недалеко от посёлка, на два ящика водки. (Как она попала к прапорщику, история умалчивает; может, тоже выменял у знакомого мичмана на энное количество спиртного.) Эта военно-морская монструэлла канувших в Лету войн, какую по недоразумению назвали автобусом, двухэтажная в высоту (как в славном городе Лан-доне), около двухсот метров в длину, с маленькими круглыми окошками по бокам, похожими на бойницы (это они и были, уже на заводе им придали облагороженный вид), коптящая при езде, когда разгонялась на шоссе до ста пятидесяти километров в час, производила устрашающее впечатление на едущий по встречной полосе транспорт, особенно на легковые автомобили типа «Лады Приоры» и «Оки», и, когда величественно вплывала в город, вызывала своим нелепо-грозным видом неподдельный восторг у зевак, приветствующих её появление снятием головных уборов, улюлюканьем, свистом и хохотом. Чего нельзя было сказать о водителях иномарок, попадающихся ей навстречу. К тому же экстравагантный автобус каждое утро по приказу директора, боящегося, что его могут украсть или взорвать, подавался в разные точки города, и кто из работников завода, живущих в городе с населением в сто пятьдесят тысяч чело́в, хотел бесплатно ехать на работу, должен был позвонить в контору диспетчеру за час до начала рабочей смены, узнать место утренней дислокации автобуса-канонерки. А кто не имел желания ездить на реликте императорского военно-морского флота, добирался до завода по афлубаторскому тракту своими способами, если не было собственного автомобиля (а у большинства работяг кирпичного его не было), либо пешком вдоль шоссе, или на муниципальном автобусе – старом, дребезжащем «Икарусе» – гармошке жёлтого цвета, выпущенном в Венгрии, в 1967 году, и едущем с такой скоростью, что засмеялись бы даже черепахи, увидев перемещение в пространстве этого «пенсионера» общественного транспорта.

Про основной контингент, работающий на заводе, я узнал в первый же день от сменщика, когда за десять минут до начала смены в теплопункт, где мы переодевались, зашли уже переодетые в робы сварщик и два слесаря, достали заныканную^[3] поллитровую стеклянную банку, налили в неё воды из-под крана и сварили чифир на двух лезвиях для бритья. Чифир – очень крепкий чёрный чай, который пьют зеки на зоне в качестве кайфа. Варится так. Лезвия «Нева», «Шик» или другие прикрепляются к оголённым концам электрического провода с одной стороны и опускаются в банку с холодной водой; два других конца втыкаются в розетку с напряжением 220 вольт. Вода в банке после манипуляций с самопальным нагревателем вскипает через двадцать-тридцать секунд. (Быстрее, чем от продающегося в магазине бытового электрокипятильника.) Потом в банку засыпается полпачки или более чёрного листового (ни в коем случае не гранулированного) чая. И, когда чай через три-четыре минуты заваривается до цвета кожи самого чёрного африканского негра, его пьют по глотку-два, пуская банку по кругу, как это принято на зоне. Что и сделали сварщик со слесарями, когда сварили чифир. Потому как все трое «чалились»^[4] на зоне в разное время и по разным статьям.

Сварщик, по кличке Мультик, провёл три года в тех местах, о каких я сообщил в самом начале повести, за то, что с корешем срезали провода с электропередачи, обожгли и сдали в пункт приёма металла как цветмет. Парни были с похмелья, денег даже на дешёвую водку-бодягу не было, а выпить жуть как припёрло, и они, недолго думая, решили глубоко личную проблему этим неординарным способом. Правда, парни не учли один нюанс, точнее, не знали, что военный завод, находящийся в пяти километрах от места, где они срезали провода с железных столбов под грифом строгой секретности, выпускал и поставлял титановые трубы для ракет системы ПВО в одну арабскую страну, которая готовилась к отпору агрессии более сильного государства, наточившего ножи напасть на неё со дня на день. И когда это государство напало с войной на страну дешёвой нефти, то страна, вовремя не получившая стратегические трубы, ракеты из которых она делала, чтобы успеть отбить атаку вражеской авиации, проиграла войну, потому что из-за отсутствия электроэнергии на заводе поставка труб была задержана на несколько суток. И произошло это из-за каких-то двух раздолбаев, срезавших не в том месте и не в то время провода. Началось следствие, специально из столицы приехал опытный опер, вычислил того, кто видел, как они лазили на столб, срезали провода, после чего электроэнергию вырубило не только на заводе, но и в десяти близлежащих посёлках; у молодых мам дети стали мёрзнуть в кроватках, и стыл геркулес на плитках. Ребят поймали и дали по три года. Президента арабской страны тоже поймали, но уже янки, ему не повезло больше, чем этим парням, – его расстреляли, объявив военным преступником за то, что он давил гнилую оппозицию, справедливо приравняв её к изменникам арабской родины, и настроил себе дворцов по всей стране, хотя в своей республике он был всё равно как национальный герой номер один – заботился о своих согражданах и каждой бедной семье, где родился ребёнок, открывал счёт в банке, справедливо считая, что нефть в их земле по праву принадлежит всему народу, и не в виде тягучей чёрной водоэмульсионной субстанции, а вполне конкретном денежном эквиваленте. Об этом международном конфликте две недели рассказывали по телевизору и показывали репортажи.

Один слесарь из этой чифирящей троицы «тянул» пять лет за разбой с применением огнестрельного оружия, как в той песенке: «…Раз пошли на дело, выпить захотелось…». Но, как сам рассказывал, посадили ни за что, «просто хотел попугать одного зажравшегося фраера, а деньги, мобилу, кожаную куртку на меху и шапку из алтайского песца он отдал сам – шутки не понял, когда я вынул из кармана газовый пистолет, приставил его к груди этого поца и сказал: „Снимай куртку „Гондурас“, деньги и ценные вещи – на кон!“»

Другой слесарь отсидел десять лет за убийство жены на почве ревности. Пришёл, выпивши, с работы, застал свою жену под неизвестным «пассажиром»^[5], побежал на кухню, схватил нож для разделки крупного рогатого скота и «заколбасил»^[6] обоих любителей адюльтера. Жену наглухо, а «пассажир» отлежался в больнице, потом давал показания в суде, как всё произошло.

После отсидок парни крепко задумались о смысле жизни, к каким последствиям приводит увлечение спиртными напитками, и, чтобы не искушать лишний раз судьбу, корефанясь с «зелёным змием», закодировались, устроившись на кирпичный (больше их никуда не брали после зоны). Но выпить всё равно жуть как хотелось, а так как шарлатаны и фокусники, у кого они «кодирнулись», предупредили их, «что не грози тринадцатому району» выпить стакан-второй спиртосодержащей дряни, можно и «лыжи загнуть» ненароком, поэтому и чифирили каждое утро, вспомнив лагерную «погремушку»^[7].

Когда я узнал, какой в основном контингент работает на кирпичном, подумал: «Куда я попал!» – И хотел сразу соскочить^[8], даже не отработав первую смену, но вспомнил, как нюхал чудесный порошок в кабинете начальника, и подписал бумаги в отделе кадров, и тормознулся, обманув себя тем, что, может, всё утрясётся.

В начале пятой недели, как я начал гегемонить^[9] на этом безнадёжном предприятии, осознав, в какую меня затягивает производственную клоаку, с грехом пополам доехав на «Икарусе» до остановки «Кирпичный завод» (прямо напротив заводского «офиса» и бетонной стены, огораживающей это предприятие), выпав из переполненного автобуса изрядно помятый, злой и уже с утра уставший, я подумал, что назрел момент, сказать в глаза правду начальнику и решить вопрос конкретно относительно условий труда и оплаты. Зарядившись перед проходной для смелости полбутылкой пива, прямо из горла, на глазах у контролёрши – бывшей выпускницы школы каратэ города Дзюн-бао, и вовремя увернувшись от удара ногой в челюсть, отрабатываемый ею на подозрительных – уже похмелённых, или с опухшими с бодуна физиономиями некодированных-незагипнотизированных работниках, я удачно проскочил в узкий проход между двумя металлическими стойками под напряжением восемьсот вольт, которое вторая контролёрша включала из будки на несколько секунд перед внушающими недоверие работягами – на наличие алкоголя внутри, – проверяя таким способом их реакцию (ноу-хау директора). Если реакция была замедленной и бедолага, зазевавшись, не успевал проскочить и попадал под удар электрического тока, контролёрша по внутренней связи вызывала спецбригаду; та, прибыв на место, грузила на тележку неудачливого «сталкера», предварительно удостоверившись, что последний готов, как зюзя отлакированный, транспортировала его в дальний сектор на территории предприятия и сбрасывала в яму с гашёной известью, а присутствующая при этом врачиха из заводского медпункта потому себя в кабинете записывала это как «несчастный случай на производстве с летальным исходом по вине работника». Я миновал покосившиеся ржавые ворота с двусмысленным афоризмом над ними: «Труд определяет меру свободы», написанным на латинском языке (и, говорят, заимствованную директором с похожего афоризма над другими, печально известными на весь мир, воротами), дошёл до цеха с настежь раскрытыми, уже деревянными, трёхметровыми в высоту воротами, покрытыми старой отшелушивающейся красной краской, придумывая, что сказать начальнику, и отхлёбывая из бутылки пиво.

В воротах наполовину высовывался из цеха «КАМАЗ». (Крокодилья морда КАМАЗа была снаружи, а жопа – внутри.) Его грузила готовым кирпичом специальная бригада грузчиков из числа безработных с биржи труда, поставляемых ею в виде почти бесплатной рабсилы нуждающимся предприятиям и частным организациям. Штабеля кирпича громоздились вокруг цеха, внутри него и по всей территории завода. Около «КАМАЗа» тёрся мастер Семеныч, чего-то записывая в свой блокнот. Начальника цеха и других хмырей из конторы, нередко присутствующих при отгрузке кирпича, не было. Семёныч, увидев меня, нагло хлебающего пиво на ходу, уткнулся в свои бумажки, делая вид, что ничего не заметил. Ну и пусть видит, подумал я, всё равно потом скажет начальнику или энергетику, а то и самому директору, всё равно сдаст, сука. Допив пиво, я демонстративно забросил пустую бутылку в бурьян, испытав при этом лёгкое разочарование, что никого из вышеперечисленных шальбрунеров^[10], особенно начцеха, не оказалось при разгрузке, а то можно было бы начать разборки прямо с хода в карьер, пока не прошёл запал и настрой на серьёзные «тёрки»^[11].

Зайдя в пыльный цех, где стояла тягостная, гнетущая атмосфера в ожидании ежедневной порции ада, раздаваемой слугами промышленного дьявола в восемь часов утра заводским горемыкам, я пересёк по диагонали две линии узкоколеек, – между ними, посередине, находилась пластмассовая застеклённая будка – моё место работы – расплаты на текущий период бытия, непонятно за какие грехи, в этом чистилище, – и нырнул в правом дальнем углу цеха в дверь, обшитую листовым железом и выкрашенную в зелёный цвет. За этой дверью располагался отнюдь не чертог дивной красоты, а теплопункт-бойлерная (откуда на весь завод поступала горячая вода), одновременно являющаяся слесарной мастерской и раздевалкой, где мы: я, сменщики и два слесаря, прикреплённые к теплопункту, переодевались.

Моим глазам, когда я вошёл, предстала такая живописная картина, что я от изумления даже забыл про гвоздь в голове, – поговорить с начальником. В теплопункте всё было перевёрнуто вверх дном, словно я попал не в помещение цивильного предприятия, а на заводскую свалку или на арену после битвы индустриальных гладиаторов.

Поверженные, ножками кверху, разнокалиберные стулья, притащенные сюда чёрт знает из каких конфигураций. Заваленное набок кресло – гибрид автомобильного сиденья и тапира, отличающееся от последнего узкотрубными дюралевыми ножками и жёстким сиденьем из кожзаменителя. Узкие, высокие шкафчики-пеналы из прессованных опилок, где у нас находилась рабочая одежда, повалены на земляной пол; одежда, вывалившись из шкафчиков, лежала в пыли и, как мне показалось, слабо шевелилась матерчатой массой, словно в ней кишели микроорганизмы, размножившиеся в техносмазках, промышленных маслах и жидкостях, жирно пропитавших робу.