– Ты, Андрей, крутой, это самое, парень. Мы посмотрели твои выписки, это самое… документы изучили. Через тебя каждый день проходили миллиарды. Как же тогда тебя не побоялись подставить? Немного непонятно. С хозяином таких миллиардов я бы побоялся, это самое… конфликтовать…

Вопрос получился острый, плохой, и я опять оценил трезвый и рациональный разум милицейского функционера – в общем далекий от нравов столичного бизнеса, он правильно думал о нем как о стае хищников, где сильных все боятся, а слабых – рвут на куски.

– Не надо преувеличивать, – поспешно ответил я. – Мои миллиарды – не мои, а чужие. Моя работа – их таскать, туда-сюда ловко перекладывать. Инвестиции, валюта, депозиты, государственные ценные бумаги и так далее. Деньги любят обращаться. Один прибежит – купи вексель. Другой – обменяй марки на фунты. Третий хочет перечислить дочке в Англию, на карманные расходы. Четвертый – разругался с компаньоном, желает всю долю живыми деньгами, наличными в карман.

Я не врал. Все так и было. Глупо отрицать очевидное. О деталях работы я мог трепаться часами. Обман заключался в самой теме разговора. Темы должен был подбрасывать я – одну за другой, без пауз. Иначе Хватов наконец догадается спросить у меня напрямик, работал ли я один или с кем-то в команде.

– Не надо думать о моей крутизне, – я улыбнулся. – Таких, как я, в городе несколько сотен. Я, может, и крутой, но не незаменимый. За мной никого нет. Такого дешевле и проще – завалить.

Хватов серьезно кивнул и стал собирать свои вещи.

– Вот ты и ответил на свой вопрос, – вдруг сказал он.

– На какой именно?

– Зачем тебя – сажать. Может, это самое, тут тебе безопаснее? Ты об этом не думал?

Озадаченный, я отрицательно качнул головой.

Адвокат быстро спросил:

– У вас есть конкретная информация?

Следователь осторожно взял двумя руками ДЕЛО и аккуратно, углом вперед, стал засовывать в свой дерматиновый полупортфель-полубаул.

– Нет, конечно. Но на месте Андрея я бы остерегся… Все, господа! Оставляю вас, это самое, одних. Десяти минут хватит?

Я и Рыжий одинаково нетерпеливо кивнули.

3

Размышляя о том, как бы получше обмануть человека и стоящую за ним государственную машину, защищающую, по идее, всех честных людей, я вовсе не ощущал себя подонком, расчетливым мерзавцем. У меня хотят отобрать мою свободу – я буду защищаться изо всех сил. А чего вы ожидали, ребята? – спрашивал я мысленно своего оппонента, простоватого, озабоченно прищуренного, наблюдающего через свои очки. Чего вы ждали от человека, которого швырнули в каземат просто так, без обвинения? Он никого не убил, не ограбил, не изнасиловал – он всего лишь слишком молод для своих денег. Такой человек станет обороняться. Руками, ногами, зубами и ногтями. Будет рычать, как пес, и постарается ужалить, как змея. Он применит ловкость и использует логику. Такой мобилизует всего себя, чтобы спастись. Не ждите от меня легкой жизни, не ждите.

4

Оставшись вдвоем, мы с лоером улыбнулись друг другу: я – криво, он – излишне жизнерадостно.

– Как дела?

– В тюрьме сижу, – в тон ответил я.

Рыжий улыбнулся еще раз. Действительно, какие могут быть дела в тюрьме?

Максим Штейн понравился мне с самой первой минуты знакомства. С моей точки зрения, этот умный и довольно решительный молодой человек имел лишь один серьезный недостаток: московскую прописку. Коренной житель десятимиллионной, сытой, чисто выметенной, ярко освещенной, хорошо охраняемой столицы, он не мог до конца понять кровожадной страсти к деньгам и лучшей жизни, испытываемой мною, его подзащитным.

Он с детства жил в богатом европейском городе. Об этом говорил весь его облик. Одежда, манеры и выражение лица. А я приехал из сонного и пыльного провинциального местечка, где основными молодежными развлечениями на протяжении сотен лет считались самогон, мордобой и семечки. Рыжий Максим не был беглецом из захолустья. Он не прибыл в центр государства с сумкой, где две-три пары носков и трусов были переложены двумя-тремя умными книжечками. Он не голодал, не обещал себе, стискивая зубы, сделать все для того, чтобы утвердиться на новом месте.

Глядя на Рыжего, я видел перед собой как бы вариант самого себя – только не бросившего, из-за безденежья, учебу, а спокойно получившего диплом и пошедшего работать по специальности. Если бы пять лет назад я не ушел из университета, то теперь, может быть, продвинулся бы в солидные авторы и тоже одевался бы в такие же, как у рыжего адвоката, неброские, однако совершенно незаношенные костюмчики. Носил бы японские наручные часы и смотрел в будущее с хладнокровным оптимизмом.

Да, в начале девяностых годов, когда я, и шеф Михаил, и еще десять тысяч молодых людей приехали сюда, в столицу, рабочие места для них нашлись; неглупый и отважный пришелец всегда мог, после некоторых ухищрений, найти себе приличную работу. Но платили всегда помесячно, неофициально, «черным налом». Этих денег хватало в обрез на то, чтобы снимать жилье. Вилка установилась сама собой. Как будто хозяева квартир и работодатели сговорились. Хочешь жить в отдельной квартире – отдай ее хозяину все свои деньги. Москва платит, но сразу отбирает всю наличность!

Пришельцы – все как один – мечтали вырваться из замкнутого круга. Молодые и бессемейные сколачивались в группировки, жили вдвоем или втроем. Семейные, особенно с детьми, – стонали и плакали, но квартирную плату отдавали аккуратно.

А адвоката – он сидел сейчас передо мной, круглощекий, румяный, отлично выбритый, одетый приятно и свеже, и вертел в пальцах удобную авторучку – никогда не мучил вопрос: где взять деньги на жилье? Где? Где? Как достать проклятые двести (позднее триста, четыреста) долларов? Практически мой сверстник – ну, взрослее на три года, так или иначе – одно поколение, – он выглядел как уравновешенное существо с раскованными, чуть ленивыми движениями. Расслабленный. А я – высохший, темнолицый, вымотанный в битвах за выживание, смотрел на него с усмешкой, но и с завистью. Устроившись на ту же зарплату, что и я, он ничего никому не платил за возможность жить в столице. Наличность клал себе в карман. Покупал вкусную еду и красивую одежду. Водил девочек танцевать. Приобретал книги и музыкальные записи.

В это время проживающий здесь же, на соседних улицах, мрачный провинциал Андрей Рубанов, выросший и осознавший себя в деревне Узуново, тощий, костлявый, нервный, скрипел зубами и хватался за любое предложение, сулящее лишний капиталец на кармане. Рисковал, маялся и рвался в любую драку.

Но своих квартирных хозяев кормил исправно.

Все это были бодрые пенсионеры, с автомашинами и дачными участками. Возможно, его, адвоката, родители. Как правило, половину денег эти люди рационально тратили на себя, половину вкладывали в загородные латифундии. И еще подкидывали детям. Не забывая напоминать мне, что я, их жилец, не имею права даже забить в стену их дома гвоздь.

А я кивал, соглашался, лез из кожи вон, дабы внести оплату в срок. И понемногу, год за годом, зверел.

Мой защитник – даже его платочек, желтый, в тон галстуку, элегантно торчащий из нагрудного кармана, казался мне знаком принадлежности к избранной группе стабильных обитателей метрополии, – напротив, чувствовал себя нормально. Он не решал сиюминутные задачи, а действовал на перспективу. Он окончил юридический факультет и пошел работать в адвокатскую контору на копеечную зарплату, но с возможностью карьерного роста. И он вырос! Потратил, может быть, десять лет, но поднялся до городской коллегии адвокатов, а тут появилась и серьезная клиентура: такие, как я, как мой компаньон, молодые и злые, социально происходящие из низов, из слоя полунищей или окончательно нищей русской интеллигенции. Жестокие, активные, готовые на риск, на обман и подкуп, на многое – лишь бы иметь золото.

Терпеливо дождавшись, когда дверь за Хватовым плотно закроется, адвокат покачал головой, сделал страшные глаза и прошептал:

– Имей в виду – здесь все прослушивается…

Я кивнул.

Лоер наклонился еще ближе:

– Что ты делаешь? Зачем его дразнишь? Это стратегически неправильно! Следователь – шестерка, он ничего не решает. Он маленький человек, он нам не нужен. Не трать на него нервы. Расслабься и отдыхай. Наберись терпения…

– Новостей нет? – игнорируя совет, спросил я, тоже шепотом.

Рыжий молча покачал головой.

Я и сам был уверен, что кабинет прослушивается, насквозь. Увидев главный пост управления казенным домом, я понял это чистенькое, хорошо организованное, тихое заведение. Можно не сомневаться – комната прослушивается грамотно, с нескольких точек. Старыми, угольными микрофонами, сделанными вручную, паяльником. Крепкая техника шестидесятых работает в следственном кабинете Лефортовского замка. Приблизительно в такие же микрофоны Элвис пел «Лав ми тендер», а Мэрилин Монро – «Хэппи бёсдей, мистер президент».

Сейчас подобная аппаратура – прочно спаянные микросхемы, электролампы, толстые провода – продается в магазинах под названием «хай-энд» и стоит огромных денег.

– Есть только от жены, – прошептал Максим и вытащил из портфеля письмо.

Я прочел. На последней из двух страниц Ирма нарисовала, по контуру, руку нашего полуторагодовалого сына. Младенческую пятерню. Испытанная мною в этот момент душевная боль оказалась так сильна, что кровь устремилась к глазам. Если бы я не зажмурился на несколько секунд, из меня бы вышли кровавые слезы. Но – не вышли.

– Принеси мне новости, от Михаила, – одними губами выговорил я.

Адвокат кивнул. При этом вмиг обшарил меня глазами, опустил их и задумался, но тут же вновь посмотрел на меня – доброжелательно и участливо. Не может понять, догадался я, зачем и почему клиент переживает не за себя, а за своего компаньона.

Очень просто: у Михаила Мороза гораздо больше шансов выскочить из рук правосудия целым и невредимым. У меня – нет.

Я делал всю грязную работу. Все нити ведут ко мне. Так было задумано с самого начала. Шеф и босс – неприкосновенен, ибо он умеет делать деньги и делает их. С головы такого умельца не должен упасть ни один волос. Такая постановка дела – чисто азиатская. Самурайская. Ведь Москва – не европейский город. Это огромное монгольское становище. Где каждый смерд ищет себе хозяина и готов биться за него до смерти.

Как только босса Михаила выпустят, он приготовит деньги – а это займет от силы пару дней, – я потребую встречи с папой Зуевым, и он меня отпустит. Это просто. Генерал, который любит кондиционеры, не может не взять деньги!

Да, меня посадили в тюрьму. Но все так и задумано, такой вариант предусмотрен, он обсуждался, есть договоренность о возможных линиях поведения, о том, кто из нас что будет делать в неприятной ситуации. Оба – я и Михаил – мыслили просто и по-деловому: есть лавочка, она приносит большую прибыль, она сделала нас богачами. Это наша священная корова. Наша курица, несущая золотые яички. Это наше все. Они – курица, корова – должны жить любой ценой. Бизнес юбер аллес.

Рыжему адвокату Максиму об этом знать незачем. Да он и не поймет. Он не приехал в этот город из ледяного темного далека, где по ночам воют волки. Он не очень представляет себе, что значит рвануться вверх. Он намерен получить блага жизни, ничем не рискуя. А разве так бывает? Только не здесь, в столице Империи. Только не сейчас, только не со мной.

5

– …Значит, жалоб нет? – переспросил прокурор по надзору.

Молодежь, как я уже догадался, редко попадала в стены самой строгой политической тюрьмы. И прокурор глядел на меня с большим любопытством.

– Никак нет, – бодро отрапортовали.

– Заявления? Просьбы?

– Просьба.

– Чего хотите попросить?

– Сигару, ванну и коньяку!

Прокурор помолчал, выразив быстрым путешествием зрачков и дрожанием щеки отрицательные эмоции.

– Много хочешь! – грубо ответил он, выставил подбородок и покинул меня, тяжело отталкиваясь поношенными светлыми туфлями от коричневого цементного пола.

Правота осталась за ним. Я печально признался себе в этом, поместил зад на одеяло и уронил голову на руки. А вдруг я действительно слишком многого хочу? А вдруг мне стоило остаться голодным и честным репортером? А вдруг я неправ? А вдруг я плохой человек?