Пир у Ямвлиха Халкидского, 19 июля 314 года

Через тернии – к звездам, или через терние – и к терновому венцу? Или же вырастет терние и заглушит посеянное в сердце твоем, человек? Что ты выберешь в настоящем, которое есть непреходящее прошлое? И что ты выберешь в прошлом, которое есть бесконечное сегодня?

Сегодня на востоке в дрожащем утреннем эфире ранние пташки сирийской Антиохии увидели яркую звезду. И это блистал Сириус – звезда волхвователей и магов. Наступало урочное время для пиров и жертвоприношений. Божественный Ямвлих Халкидский, великий магистр учений Востока, теург и философ, велел рабам приготовить все для жертвы в его загородном доме, куда пригласил он на пир всех своих лучших учеников.

Ямвлих был аккуратно стрижен, с жесткой седой бородой со следами от частого гребня, как будто он только что вышел от дорогого цирюльника. Как вяз – высокий и сухой, в длинной льняной тунике с широкими рукавами, с некой лукавой тайной в карих глазах, с черными, будто горелые зерна кунжута, крапинками, он шествовал к себе в предместье в святилище Дафны, окруженный преданными эпигонами. А шли на пир к теургу любомудрью Сопатр Апамейский и Феодор Асинский, братья Эдесий и Евстафий из Каппадокии, афинянин Евфрасий и сын красильщика Элпидий из приморской Селевкии – самый юный его ученик, едва расставшийся с отроческой беспечностью. Ямвлих относился к нему по-отечески, как Сократ к Алкивиаду.

Сопатр Апамейский, видать, в знак того, что уже вкусил таинства восточных мистерий, красовался рядом с Ямвлихом в высокой персидской шапке-тиаре. Каппадокийские братья были в одинаковых потертых плащах странствующих философов. Евфрасий – в длинном украшенном египетскими узорами одеянии, а юный Элпидий, сохранивший еще между густыми черными бровями детское удивление, – в короткой алой тунике, выкрашенной краппом в его фамильной красильне.

Выйдя рано утром из Антиохии, Ямвлих неторопливо шествовал по проселку среди виноградников между горой Сильфий и высоким берегом полноводного Оронта и беседовал с учениками о магии и теургии. Тон беседе задавал желчный Феодор Асинский. Он двигал острыми выскобленными скулами так, как будто колол зубами орехи:

– Учитель, как ты отнесешься к тому суждению, что магия – сомнительное дело? Не глупцы же говорят, что приворот замужней, или заговор стрелы убийцы – все это принуждение богов делать зло.

Ямвлих поморщился, услышав в словах Феодора отголоски своего давнего спора с философом Порфирием о символизме жертв и тайнах боговедения. Феодор прежде учился у спорщика и, хотя уже немало утекло воды, он до сих пор в пику великому магистру частенько взвешивал все на весах Порфирия.

– Я верю, друг Феодор, что зерна моего учения дали в твоей душе верные всходы.

Великий маг сделал многозначительную паузу и продолжил:

– И сам ты, я уверен, не думаешь о богах дурно. Благие – причина благих предметов, и во зле они не участвуют.

Феодор нетерпеливо дернул себя за мочку уха:

– Но если не боги, то что тогда злое в магии? Что толкает мага привораживать замужнюю и освящать стрелу убийцы?

Глаза теурга с черными крапинами блеснули темными молниями из-под век.

– Как я уже говорил, друг Феодор, маг получает великий дар использовать в заклинаниях силы мироздания. Дар этот согласуется с гармонией космоса и соединяет в нем то, что разъято. Дар его благ, потому что он – от благих богов. И я бы сказал тебе, Феодор, что это не боги, а истечения их сил не благи. Но и это не так. Маг получает их свободными от зла. Боги, как я уже сказал, – суть благо. Так вот, – Ямвлих посмотрел строго в лицо ученику, – это сами заклинатели направляют божественные силы на злые дела.

Элпидий хотел идти поближе к учителю, но его оттирали – то широкоплечий Сопатр, то грузный Евфрасий, и поэтому он постоянно забегал на два-три шага вперед, выворачивал до хруста позвоночника шею и, как птенец, жадно ловил каждое слово изо рта учителя.

Феодор поставил вопрос иначе:

– А отказ от благой магии, когда она нужна во спасение города? Не зло ли это?

Феодор начал горячиться:

– Вот можно ли назвать злом отказ воеводы Феотекна принести кровавую жертву? Помните, в прошлом году, когда враг стоял у наших ворот и весь город, и стар и млад, приносил богам кровавые жертвы. А христианин Феотекн взял, да и отказался!

– Его поступок не зол, – парировал сухо учитель.

– Как? Но именно за это его и казнили! – горячо выпалил Феодор.

– Феотекн исполнил предначертанное и знал, чем для него все кончится, – не повышая голоса, ответил теург.

– Учитель, ты этим хочешь сказать, что всякий посвященный в тайны может предсказать и собственное будущее? Даже день смерти? – вставил осторожно Элпидий.

– Ты догадлив, мой юный друг, – грустно улыбнулся ему Ямвлих.

– Но коль посвященный все предвидит, то тогда уж и приближается к богам. И становится богоравным. Не так ли? – не унимался Феодор, еще одержимый призраком Порфирия.

Ямвлих вздохнул, вспомнив хитринки в глазах Порфирия, и пошел медленнее.

– Знание о богах идет рядом с нами всю жизнь, с раннего детства и до дряхлой старости. Но знание это превыше всякого рассуждения о них. Можем ли мы, будучи перед лицами богов детьми, встать в своих суждениях с ними вровень? – Ямвлих усмехнулся. – Наш лепет они просто сочтут смешным. Знание о богах – это не то знание, о котором мы привыкли говорить на собраниях и в банях. Оно является через призывание богов, через восходящую к богам теургическую связь, которая превыше всякого суждения. И это неизреченное божественное призывание, эту невидимую нить Ариадны надо всячески чтить и хранить в чистоте. – У Ямвлиха дрогнули ресницы. – Потому что благодаря ей мы и наполняемся смыслами, как светильники маслом. Эта ариаднова нить и позволяет душам теургов гореть к богам. Ибо боги сами обладают своим бытием, и сами открывают двери для нашего познания. И поэтому пусть трепетные души посвященных радуются касаниям божественного бытия, как радуются зыбкие облака скалистым кручам. Но ни в коем случае пусть не исследуют его при помощи своих несостоятельных суждений. Все суждения получают начало во времени, а боги выше времени, они вечны.

Ямвлих остановился и посмотрел в сизое прокаленное небо. Там, высоко-высоко, еле различимой точкой парил одинокий орел. Теург, увидев его, нахмурился и прикрыл глаза.

– Пусть души касаются богов своими самыми чистыми помыслами, которые они получают от них в дар. Ибо познание божественного не подчинено мирским законам, как, к примеру, колокольный звон во время торговли рыбой на базаре, а существует в душе изначально. Боги же обязательно дадут о себе знамение. Как вот этого орла, который явно нам что-то хочет сказать. – Ямвлих взмахнул белым рукавом туники.

Феодор проследил за движением руки учителя, но так и не смог ничего разглядеть в толще эфира.

– Я не вижу орла, учитель. Но в Риме и в Медиолане я участвовал в общественных гаданиях, на которых жрецы удивительно точно предсказывали не только по полету птиц, но и по звуку их крыльев.

– И что ты скажешь? – прищурил карие глаза великий теург.

Феодор смутился:

– Я думаю, что боги примут наши жертвы благосклонно.

– А я вижу иное. – Ямвлих еще раз посмотрел пристально в небо, опустил взгляд долу и отступил в сторону. – Эта нечистая дорога, – сказал он с расстановкой, внимательно смотря себе под ноги. – По ней только что провезли покойника. Нам надо поискать другую.

Все его ученики недоуменно уставились на каменистую дорогу, как будто на ней могло быть написано, что вот здесь, в этом самом месте недавно провезли мертвеца. Ямвлих посмотрел по сторонам и, увидев между виноградниками другой проселок, перешел на него и зашагал уверенно дальше. Пристыженный Феодор, Евфрасий и Элпидий послушно двинулись за ним, однако Эдесий удержал за плащ брата Евстафия и сказал:

– Учитель, наверное, неосмотрительно доверился столь легкокрылому оракулу. Он так высоко воспарил к богам, что его не увидел даже искусный в гаданиях Феодор. Я уверен, что мы пройдем в Дафну этой дорогой и не встретим по пути ни могильщиков, ни плакальщиц.

Юный Элпидий прислушался к словам Эдесия и встал в нерешительности на полдороге. Сам он бывал в Дафне до этого только дважды, но тогда он ехал с отцом не по этому проселку, а по мощеной дороге стороной. Ямвлих же совсем недавно переехал в Антиохию из Апамеи и еще плохо знал ее окрестности. Юноша посмотрел вслед учителю. Философ шел не оглядываясь. Элпидий подумал: «А все же интересно, кто же окажется прав, учитель или Эдесий?» Его красивые брови сдвинулись, он еще постоял с минуту в нерешительности и побежал догонять друзей-философов. Юношеское любопытство победило, он заспешил по «нечистой» дороге вслед за братьями-каппадокийцами.

Отойдя от учителя совсем недалеко, ученики теурга увидели возницу, который вел им навстречу под уздцы мула, впряженного в пустую повозку. Следом шли несколько мужчин и женщин в темных траурных одеждах, они несли нехитрый поминальный скарб и твердили заупокойные молитвы. За ними с изможденными лицами плелись уставшие флейтисты.

– Эта дорога ведет на кладбище? – спросил Эдесий у возницы, поравнявшись с его повозкой.

– Здесь только один путь к праотцам. И вы идете верной дорогой, – ответил тот невозмутимо.

Элпидий зябко передернул плечами. Слова возницы прозвучали слишком зловеще, совсем как шутка самого Харона. Он глянул в небо, как бы ища в нем ямвлихова орла, и вдруг вспомнил рассказ учителя о гении Сократа. Тогда с Сократом произошло именно так, как сейчас с Ямвлихом: он услышал голос гения, каким путем надо идти, но ученики не послушались его и пошли неверной дорогой, а в конце ее вывалялись в грязи со свиньями. Юноша хотел напомнить этот случай Эдесию, но тот в своем упрямстве оставался неумолим.

– Что, друзья, пойдем скажем умершему «Спи с миром»? – обратился к спутникам Эдесий.

Евстафий неуверенно пожал плечами. Элпидий во избежание несчастия поплевал себе за пазуху и нащупал под туникой яшмовый амулет, на котором с одной стороны был вырезан бог Серапис с таинственной полуулыбкой и хлебной мерой на голове, а на другой – магическая формула: «Серапис Защитник от стрел». Юноша мысленно обратился с молитвой к Серапису и, резко повернувшись, чуть ли не бегом пустился в обратный путь. А Эдесий напротив, не боясь оскверниться и посмеявшись удачной шутке погонщика, начал расспрашивать его о том, как звали покойного, своей ли смертью он умер, или ему кто помог? И это означало, что Эдесию пошло в прок знакомство с философией киников в Афинах.

Когда запыхавшийся Элпидий нагнал неторопливо идущую четверку, Ямвлих по-прежнему вел неспешную беседу. Юный ученик, опустив голову, зашагал рядом с учителем. Ямвлих по-отечески похлопал его по плечу и, как будто на самом деле ничего не произошло, пустился дальше в разговор с Феодором, Сопатром и Евфрасием о сути магической практики. Феодор хитро подмигнул Элпидию, в глазах Евфрасия возник немой вопрос. Юноша, отвернувшись от великого магистра, незаметно кивнул ему.

За беседой о