Югославия

Звуки сирены воздушной тревоги зазвучали тревожно в плотном тумане и дыме, окутавшем руины города в этот утренний час. Запах гари висел в воздухе, всю ночь и сейчас не ослабевал. Где-то там, в небе, выше этой белесой пелены влаги начинали опять носиться со свистом реактивные самолеты. Наверное, скоро начнется бомбежка. И от этого детям, забившимся в углу полуразрушенного здания, становилось страшно. Аля судорожно начала плакать в объятьях старшего брата, а мальчишка с сумрачным лицом смотрел в молочный туман. Где-то в этом сокрытом от их глаз пространстве горели руины их города. Языки пламени лизали разрушенные здания, расплавляли снег, и в воронках от бомб, валялись раскрошенные кирпичи и трупы людей.

И вот земля опять сотряслась где-то на окраине города, отдалась тяжелым стоном, который уловили испуганные дети. Самолеты опять бомбили город, как вчера ночью. Мальчик вспомнил, что было вчера и от этого стало жутко на душе. Тогда так же тревожно непрестанно гудела сирена, ночной город замер, ожидая первые бомбовые удары врага. Истребители проносились со страшным шумом над домами, улицами Белграда. А потом первые бомбы разнесли казармы, военные объекты. Там все вспыхнуло в огне, нефтяные хранилища начали разрываться с неимоверной силой.

А они прячутся здесь в старом заброшенном предприятии. Здесь его мать, сестра и он. Где-то в отдалении, по стенке завода расположилась еще пара рабочих югославских семей. Кто-то молится, кто-то плачет, кто-то просто смотрит в ночное небо, где мелькают огни, вылетающие из сопел истребителей. Крылатые ракеты разрушали постройки города. В белом свете на глазах исчезали целые постройки. А потом, в какой-то момент страшный свет ослепил и их всех прячущихся здесь на предприятие, которое страшно затрещало под взрывной силой крылатой ракеты. Бетонные опорные конструкции, потолок вмиг обрушились на людей. И крики, стоны умирающих совсем не были слышны в этом бомбежном аду. Мальчик страшно испугался, сестренка, что сидела в бок о бок с ним, инстинктивно дернулась куда-то к уцелевшей стене предприятия.

– Мама, мама! – кричала девочка, но кругом была только тьма и тонны пыли витали в воздухе. А потом когда немного пелена рассеялась, при свете разгорающихся пожарищ руин предприятия, Влад увидел умирающую мать в окровавленной серой одежде, как-то бессмысленно и нелепо корчащуюся на раскрошенных кирпичах предприятия. Ее губы что-то едва шепчут, а глаза стали какими-то мутными и чужими. Ее тело подергивается неестественно судорожно. Мальчик пристально всматривается в мать, пытается осознать, что сейчас произошло очень страшное и непоправимое, что он уже никогда не забудет, что не будет давать ему покоя потом в кошмарных снах. Мать умерла после непродолжительной предсмертной агонии. Пыльное лицо женщины, казалось, еще больше посерело, волосы безжизненно трепыхались от ночного ветра. Сухие потрескавшиеся губы перестали шевелиться. Как во сне, он с сестренкой прильнул к мертвой матери, плакали навзрыд, осознавая реальность, так внезапно вторгшуюся в их детскую жизнь. Слезы мешали им весь видеть земной ад, окружающий их кругом, разглядеть фрагменты тел, разбросанные вместе с обломками бетона и кирпича. А огонь все больше охватывал деревянные и горючие материалы, разбросанные в этих руинах.

Американцы бомбили Белград в ночи еще до утра. А потом наступила благодатная тишина, но в ушах еще звенело, гудело от ночной бомбежки. Дети дрожали от страха, сидели, прижавшись к уцелевшей кирпичной стенке. Сон не шел, хотя покрасневшие веки Али и Владимира временами смыкались от неимоверной усталости и пережитого шока. Но нет, утренняя бомбежка не продолжилась долго, одиночный взрыв уже затерялся в звенящей пустоте обреченного города. И мальчику сейчас казалось, что если бы отец сейчас был бы рядом с ними, то ничего бы этого не произошло. Истребители бы не бомбили город, мама не валялась бы мертвая на кирпичах, не было бы всей этой бессмысленной войны взрослых. Но отец тоже был на этой войне, он уже больше месяца не появлялся дома, и мать говорила, что он отдает долг родине. А еще она говорила детям, что русские им помогут, потому что они нам как братья, и не допустят, чтобы натовцы вторглись в страну. Югославия будет в союзе с Россией. Но всего этого не случилось. Русские так и не смогли помочь. Отец больше не вернулся домой, наверное, где-то погиб на поле брани в этой войне. И сейчас смерть настигла их мать, оставив двоих сирот одних испуганно дрожать от звуков разрывающихся бомб. И американские самолеты летали в славянском небе, безнаказанно бомбили город…

***

А в далекой Америке, сидя на диване, американец пил пиво, хрустел чипсами и смотрел очередной выпуск новостей. Диктор с какой-то радостью и гордостью сообщал, что союзные силы начали военную операцию в Югославии. На экране телевизора показывали авианосцы союзников, ночной Белград, летающие в ночном небе американские самолеты и бомбовые удары, разрушающие город неумолимо и быстро, превращая его в руины. «Вся Америка понимает всю ответственность, которая возложена на нее в этой военной компании, и доведет ее до конца. Америка испытывает гордость за тех, кто отстаивает национальные интересы США на Балканах, кто будет проводить миротворческую операцию в самое ближайшее время», – говорила женщина с экрана…

(2008).

Билет на родину

Перрон был пуст. Теплое июньское солнышко нагревало асфальтные платформы, рельсы и шпалы, пропахшие смолой. Солдатик в немного помятой форме постоял на перроне, а затем зашагал в сторону маленького вокзальчика, который, казалось, светился под лучами светила. Настроение у него было таким же солнечным как и этот день. «Домой», – мелькала мысль радостная в голове. А дома уже, наверняка, мама, невеста заждались. Дембель пришел незаметно для него. Три года пролетели чередой серых однообразных солдатских дней, два года по призыву и последний год по контракту в Чечне. Все позади, нелегкий этап в его жизни остался позади. А впереди солдату уже виделась широкая солнечная дорога в жизнь. Он с улыбкой всматривался в золотистую даль, где сверкал очень далекий солнечный зайчик, отраженный в окнах, какой-то одинокой постройки.

Затем Роман присел на деревянную скамейку, что стояла перед оранжевой вокзальной постройкой. Солнце почти сразу стало нагревать форму, чищенные черные сапоги солдата. Рядом с ним сел какой-то старичок с густыми белыми бровями и бородой как у Мазая.

– Домой, после армии? – хитровато щурясь, спросил у Ромки дед. Один глаз казался чуть меньше другого, от такого выражения старого человека.

– Да, домой, – солдат отметив про себя, что улавливает в своем голосе нотки скрытой радости.

– А кто дома тебя ждет? – по-доброму заулыбался старик.

– Мама и невеста, – с охотой ответил молодой человек, представляя в своем сознание минуту встречи с этими близкими людьми.

– Ась, невеста? – переспросил слегка глуховатый старик.

– Ну, да невеста. Если вы заметили, то я уже взрослый, вот и ждет меня дома невеста… – с улыбкой говорил Роман.

– Молодец, все будет хорошо. Приедешь домой крепко расцелуй своих близких, – советовал старик, и сам улыбался, похоже, он что-то вспомнил из своей жизни похожее. Возможно, что лет пятьдесят назад, такой же двадцатилетний парнишка в помятой военной форме ждал поезда, мечтал скорей приехать домой.

– Хорошо, – соглашался солдат.

– А я вот сына своего так и не дождался. В Афгане погиб, похоронку прислали, а я так надеялся, еще года два ждал после этого, думал, что однажды увижу его. Часто, часто видел его в свои снах, видел маленьким карапузом, – старик говорил с чувством, его усы и борода шевелились от сильных мимических усилий лица. Продольная глубокая морщина, как трещина прошлась по лбу старого человека.

Роман понимающе закивал головой. Солнце уже невыносимо жгло его волосы и сапоги, но уходить в тень он не хотел. Старику нужна была в эту минуту поддержка, это можно было понять по блеску в старческих глазах, он нуждался в сыне. Сын был его надеждой, гордостью, в котором он видел продолжение самого себя. Но война, унесла его жизнь безвозвратно. Ромка вдруг вспомнил про своих друзей, которых он потерял в Чечне. Они ушли навсегда и их не вернуть. Каждому поколению выпало по войне: Великая отечественная война дедам и прадедам, Афганистан – отцам и две компании в Чечне – нам молодым. И те, кто прошли этой тяжелой тропой войны, всегда будут помнить тех, кто не дошел до конца, они будут жить в их сердцах.

Сонный голос вокзального диктора предупредил о том, что по второму пути пройдет товарный состав поезда. И через пару минут мимо вокзальчика, сияющего под солнцем уже мчался тепловоз с длинным составом вагонов. Грохот и скрежет прервал разговор двух людей, и они просто сидели на лавочке и смотрели, как вагоны с соляркой уносятся куда-то в солнечную даль, туда, где еще до разговора со стариком Ромке чудилась широкая солнечная дорога. Разомлевшая природа притихла под июньским кубанским солнцем. Она тоже слушала, как стучат колеса поезда. И только тутовое дерево, что стояло рядом со станцией, шумело листьями песню о жарком лете в кубанской станице, говорило о степных просторах, где гуляет свободный ветер, колышет иссушенную траву.

– А вы, какой поезд ожидаете? – спросил Ромку старик, когда шум длинного товарного состава затерялся в звенящей тишине полуденной жары.

– Я на «Адлер-Новосибирск» сажусь, через пятнадцать минут подъезжает поезд. А вы тоже на нем едете? – осторожно спросил молодой человек, заглядывая в лицо старику. Густые космы волос скрывали от Ромки выражение лица старого человека, он только видел, как белые брови на фоне бронзового лица шевелись, и губы что-то шептали себе под нос.

– Нет, я сынок никуда не еду. Просто у меня такой обычай сидеть здесь на станции в полуденное время дня…

Больше старик ничего не мог вымолвить, только кряхтел время от времени.

Роман кивнул головой в знак согласия. Лезть в душу этому старому человеку он не хотел, если тот сочтет нужным, то заговорит, если нет, то он просто пожмет ему напоследок руку, когда поезд его будет подходить к станции. Так и случилось. Последнее что запомнилось Ромке, это теплое рукопожатие. Он ощущал тяжелую мозолистую руку старика в своей руке.

– Береги себя! – шептал старик ему.

– Хорошо, батя. Будет сделано, – улыбался Ромка белоснежной улыбкой на загорелом лице. Он действительно постарается все делать правильно в своей жизни, он научился ценить слово жизнь. И через минуту солдатик в запыленной форме уже вскакивал на подножку уходящего поезда «Адлер-Новосибирск». И даже когда за окном замелькали великолепные пейзажи кубанских полей, молодой человек думал о том одиноком старике, который сидел на лавочке станции.

***

О своем приезде Роман не сообщил в последнем письме, так как его отпустили на два месяца раньше, поэтому он просто летел, как на крыльях домой, хотел удивить родных и близких сердцу людей.

Родной дом выглядел осиротевшим и запущенным. Возможно, что он просто отвык от него, смотрел на него сейчас глазами гостя, придирчиво и взыскательно. Калитка покосилась и очень плохо открывалась. «Трудно, наверное, было маме все эти три года без него», – переживать уже, было, начал демобилизованный. Старый тополь казался еще больше, чем раньше. Сердце билось учащенно, словно пыталось вырваться из груди. Горло сжалось от нахлынувших чувств. Роман торопился пройти старый сад, который цвел, как и в детстве. Аромат сирени висел в воздухе. Полной грудью, вобрав воздух, молодой человек спешил увидеть свою мать. Сюрпризом лета хотел стать для нее, явившись перед ней возмужавшим, в военной форме, в чищеных сапогах, с двумя медалями на груди. Как давно он ее не видел, как хочет прижать к себе самого близкого человека.

Роман дернул за медную ручку двери. Закрыто, а потом и вовсе заметил, что заколочена она досками. «Что же это такое? Почему закрыто?» – невольно в голову полезли страшные мысли. Ноги уже сами несут его к соседям. Постаревшая баба Нюра и дед Егор встретили его радушно, как своего сына.

– Ох, какой же ты большой и сильный стал Ромка, – гладил его по голове дед Егор.

А он в ответ только улыбался немного смущенно и в тоже время рассеянно.

– А где мама моя и невеста – Лиза не знаете? Переехали что ли? – начал допытываться он у соседей.

Наступила непродолжительная пауза в разговоре.

«Матушка твоя, не дождалась тебя, Ромочка, – вдруг реветь начала баба Нюра, кинулась на шею молодому человеку. – Она всегда рассказывала мне о тебе, даже иногда зачитывала твои письма. Умерла она, умерла миленький мой, на нашем деревенском кладбище похоронили ее на прошлой неделе!»

Ромка стоял, как деревянный ничего не мог понять, как оглушенный, тупо и бесцельно смотрел в пустоту. Горячие слезы сами текли по загорелым щекам молодого ветерана. Вся жизнь вмиг пронеслась, перед его глазами как пестрая картинка, на каждой из которых он видел добрую и улыбающуюся свою маму. Горе захлестнуло его неожиданно и резко, пестрая искрящаяся жизнь в тот же миг потухла, как перегоревшая пыльная лампочка.

– А Лиза? – едва выдавил из себя молодой человек.

И опять тревожное непродолжительное молчание.

– Ушла она к другому парню, еще год назад. Об этом хотела тебе написать еще мать, но все никак не решалась, хотела сказать тебе об этом при твоем приезде.

Еще одна струна души лопнула у Ромки. Он чувствовал себя совершенно потерянным в этом огромном мире, где не было никакой широкой солнечной дороги в будущее. Было лишь светлое пятно прошлого, темное настоящее и больше ничего. Боль души жгла его изнутри, не давала ему дышать.

– Садись Ромочка. Егор дай табуретку, – скомандовала баба Нюра своему деду.

И солдат сел машинально на стул. Соседи ему что-то говорили, баба Нюра начала готовить чай, все время поглаживала молодого человека по голове, когда проходила мимо. Но потом она почему-то принесла в стакане не чай, а теплое парное молоко. Видимо, сама разволновалась от приезда Романа. А он, сгорбившись, сидел на табуретке, смотрел на побеленную русскую печку. Слезы текли по щекам солдата. Все эти три года мечтавший о доме, теперь он был абсолютно одинок, здесь на родине. На столе лежал уже использованный билет на родину…

(2008).