2

Собрание толпилось перед храмом на просторной базарной площади. Запах пыли, конского навоза и пота, шум голосов, запах табака из трубок, треск разгрызаемых тыквенных семечек, засыпавших своей кожурой всю землю, и теперь эта кожура трещала под крепкими подошвами кавалерийских сапог. Городок вольных собрался на зов.

Староста, а теперь уже сотник, при шнуре, стоял на крыльце храма, о чем-то разговаривая с двумя княжескими офицерами. Один из них в чине первого сотника, второй – просто сотник. Оба в серых мундирах с рыжими кожаными портупеями и красными погонами, в кожаных кавалерийских касках с большими валашскими позолоченными орлами.

В дальнем конце базарной площади возле лошадей стояли солдаты их сопровождения, кавалерийский десяток. Они окликали проходивших девушек и пытались заигрывать, но вполне невинно. Это же не городишко в княжестве, где солдат княжеского войска власть немалая, а городок вольных, тут власть своя, местная, в былые времена добытая боем и кровью, когда поселенцы на окраине Великой Степи противостояли как натиску кочевников, так и жадных владетелей. И, в конце концов, кочевников отвадили без ума нападать, а владетели тоже сочли за благо не вмешиваться в жизнь поселенцев, удовлетворившись тем, что они прикрывают и берегут границу заселенных земель.

– Вольный люд! – обратился к толпе сотник. – К нам от князя с вестями посланцы прибыли, надо выслушать!

– Давай! Давай! – загомонила толпа, предоставляя слово гостям.

– Спасибо, господа вольный люд! – вежливо обратился к толпе один из прибывших начальных. – Я первый сотник Фарин, из славного войска князя Валашского Орбеля Второго, владыки течения Быстрой и дельты Широкой, владыки двух Забытых городов и земель Междуречья, да благословят его Брат и Сестра на долгую жизнь и новые свершения.

– Давай! Давай дальше! – закричали несколько голосов, подразумевая, что сотник Фарин в своем верноподданническом восторге начал уже кота за хвост тянуть.

– Господа вольный люд! – Зычный сотниковский голос перекрыл крики толпы. – От союзников нам дали знать, что степняки готовят большой набег. Хотят прорвать границу городков и дойти до самой Быстрой. Штаб войска княжеского полагает, что вольным в одиночку не выстоять, а если не выстоите вы, то воевать придется уже на земле княжества, от чего ему разорение и ущерб ожидается. Поэтому Его Княжеское Высочество приказали войску присоединиться к вам и укрепить границу. Если степняки прорвутся, то войско встретит их на рубеже городков.

– Ишь, умные, – аж крякнул Толстый Бэлл. – Мы воюй, а они в тылу «укреплять» будут.

– А чего им на рожон лезть? – спросил скотовод Аржи. – Если мы не остановим, так ослабим, им же проще. А остановим, так все равно в поход ходили, врага побили, извольте всем орденов отписать.

– Да тут дело такое, – почесал в затылке Бэлл, – товарищ у меня гостил, с верховьев, так говорит, что княже Орбель многоумный что-то там мудрить начал. Скалы взрывает, рабов нагнал на работу.

– И чего? – насторожился я.

– Подозревает народ, что князь задумал Вертлявую в другое ущелье повернуть, она тогда в Быструю пойдет.

– Погодь, погодь, – нахмурился Аржи. – Пастбища наши от Вертлявой питаются, вся вода в колодцах от нее, небось, тоже. Высохнет степь, если ее отвести. Чем князь думает?

– Головой он думает, – мрачно сказал я. – Если степь сохнуть начнет, то и степняки сюда избегать ходить будут, и нас с земли сгонит. Даже не сгонит, а сами уйдем. Что делать будем, когда ни земля родить не будет, ни трава сок не возьмет.

– Это точно, – подтвердил Бэлл. – Князю мы что зуб больной, и спать не дает, и тронуть страшно. К нам бегут, а мы не выдаем. Издольщики землю бросают и к нам перебираются. В общем, без нас ему лучше было бы.

– А нас куда? – возмутился Аржи.

– На кудыкину гору. И с горы в обрыв. Так лучше всего, – ответил Бэлл. – Орбель монофизитствующим первая опора, а мы сами знаете кто, обновленцы. Первосвященник валашский нашу ересь проклятию еще когда предал? Терпят нас тут, связываться не хотят просто.

Это уж точно, любовью к нам княжеская власть никогда не пылала. А после церковного раскола, что с каждым годом все заметней становится, к этому княжья набожность примешиваться начала. Другое дело, что не будь нас тут, то целое войско на рубеже держать придется и содержать, а вот если так, с засухой… а пойдут тогда степняки сюда вообще? Вообще-то пойдут, но никто же не говорит, что князь у нас умный. Поблазнилось дураку, что так он одной стрелой двух уток собьет, вот он и суетится в верховьях.

– А может податью обложит такой, чтобы у нас шкура полопалась, – усмехнулся Бэлл. – Если он по своему желанию сможет воду давать сюда или не давать.

– Так прямо на вражду с вольными и пойдет? – удивился Аржи.

– Пойдет или не пойдет, дело десятое, а вот в тех краях ему у плотины крепость поставить с сильным гарнизоном, и демоны ведают, что мы тогда сделать сможем, – сказал Бэлл, сотворив знак богов при упоминании демонов. – Да и горцев нанять никто не мешает в помощь.

С горцами верно, они за деньги служить будут, причем с радостью. Вроде и одного языка с нами люди, а внутри совсем другие. В горах земли бедные, жил народ всегда скудно, вот и грабили друг друга и соседей или на службу нанимались. Воины они хорошие, да народ плохой – и переметнуться могут, и в спину ударить, только своя выгода их заботит. И если возьмутся охранять предгорья, то тогда все, нам и соваться туда нечего, можно в горах и ущельях с ними до скончания времен резаться.

Тем временем слово снова перешло к нашему сотнику. Он крикнул:

– Господа вольный люд! Властью, данной мне собранием, а также согласно приказу полковника объявляю назавтра сбор и поход. Сотня, обоз и батарея, с полным припасом, сбор и строевой смотр у городка на выгоне к пятому колоколу. В городке остается два десятка нести дозорную службу и инвалидное ополчение. Как с семьями быть на время похода – пусть каждый сам решает, большой опасности пока не вижу.

Опасности я и сам не видел особой, степняков мы и раньше отбивали, с помощью княжьего войска и подавно отобьем, но вот что-то покою не давало. Словно нечто нужное взять забыл, да вспомнить не получается, что именно.

Вид у княжьих офицеров был довольный, как будто и не на войну, а на праздник собираются. У сотника усы как у кота торчат, руки за спину заложил, глаза из-под каски блестят, как пуговицы на мундире. Сотник же своим солдатам что-то командовал, размахивая рукой с зажатым в ней стеком. Те спешно закидывали поводья на головы лошадей, собираясь в путь. Интересно, а драгуны-то из «Серых Воронов», отборные части, княжеский конвой, можно сказать, не к лицу вообще-то им каких-то обычных вестников сопровождать. Это тоже странно. А все, что странно и при этом касается княжеской власти, скорее всего, еще и опасно. Знать бы только, с какой стороны опасность эта самая подкрадывается.

3

– Ты понял меня, сын? – еще раз спросил я, глядя Олвину в глаза. – Если даже покажется тебе, что неправильно что-то вокруг, уходи в городок сразу. Не жди ничего.

– Но что может показаться, отец? – упорно не понимал он.

На этот вопрос я и сам толком ответа не знал, просто как появилось вчера чувство, зудящее где-то в глубине души, так и не отпустило по сей момент.

– Я не ведаю, – честно ответил я ему. – Ты за старшего остаешься, ты и соображай. Как увидишь что-то, что заставит тебя подумать, что так не бывает и раньше такого не случалось, семью в фургон и гони за стены.

– Я понял, – кивнул он.

– Старый мой карабин я тебе оставляю. Сотня патронов к нему есть. Ты за главу семьи, тебе семью и защищать.

Его глаза перескочили на стену, где на ковре висели, поблескивая полированным деревом, несколько винтовок. Посередине мой карабин, с каким мне сейчас в поход идти. Темное, почти бурое дерево, синеватая сталь, восьмигранный ствол. На прикладе кожаные петли патронташа на пять патронов, пробитые по сгибам медными гвоздиками. Красивый карабин, рюгельской работы, не поскупился я на деньги, когда покупал, и бой у него точный. Рядом с ним еще один, деревом посветлее, и ствол круглый, серой стали. Этот попроще, я с ним вернулся со службы в Первом полку легкой кавалерии, отдан был как награда за службу, помимо медали. Он и перешел теперь в распоряжение старшего сына, равно как и висевшая рядом с ним уставная шашка в наседельных черных ножнах, тоже принесенная мной со службы.

– С шашкой каждый день тренируйся, – снова взялся я наставлять Олвина. – Болвана слепи из мокрой глины и на нем. Все помни, чему учил. Как с одного удара от плеча до пояса его срубишь, да так, чтобы в срез как в зеркало смотреться можно было, так и научился, считай. Каждый день стреляй из малой винтовки, хоть охоться, хоть просто по цели. День пропустил – снова наверстывай. Вольный не столько рубака, вольный в первую очередь стрелок лихой, тот, что с седла на скаку в цель попадает. Нам даже рейтары не соперники в этом деле.

Сын снял с ковра простенький с виду однозарядный карабин, открыл затвор.

– И патроны к нему крути, чтобы свободных гильз не было, понял?

– Понял, отец. Кроликам сезон, охотиться буду, мать закоптит.

– Охотиться-то охоться, – усмехнулся я. – Ты до охоты жадный, но про работу не забывай. Помощников тебе нет, городок весь на службе, так что ты один за всех.

– Ну почему за всех, ты уж обо мне не забывай, – вмешалась, наконец, в разговор жена. – Лиана за братом доглядит, а я с лошадьми помогу.

Вот у степняков женщин к коням не подпускают, кочевники считают, что женщина коня испортить может. Даже кобыл доят мужчины у них, а потом сами делают вонючее хмельное пойло из этого молока. А у вольных женщины всему обучены, надо будет, и в седло сядет, и стрелять сумеет, и за конями присмотрит. Арина, половина моя любезная, и из револьвера палить умеет так, что с двадцати шагов шесть яблок с ограды загона сбивает за четыре секунды, так что, случись дурное, не на одного Олвина надежда. Нельзя у нас по-другому, богато живут вольные, сытно, но немного нас, каждый боец на счету.

Ну, семье наставления все дал, какие в голову пришли. Да и семейные у меня опытные, сколько раз я уже в походы ходил – не счесть. Привыкли. Портупею с шашкой пока на плечо, потом на седло перевешу. На груди в ножнах короткий и крепкий кинжал висит, последний шанс. Им и ударить можно, и даже метнуть его, метать дети вольных его с младенчества учатся. На поясе спереди, наискосок, по-кавалерийски револьвер. И к нему двадцать четыре патрона в самом ремне и еще тридцать в чересседельной сумке. За спиной карабин в чехле, в патронташе к нему пятьдесят патронов, да еще столько же в запасе. Голову замотал красным шемахом, это уже наш цвет, нашей сотни. Он у каждой свой, в полку шесть сотен всего, а значит, и шесть цветов шемахов на поле видны.

– Ну, присядем на дорожку, – вздохнула жена.

Сели. Даже маленький Дим притих, прижимая к груди кота. Встали. Я семье поклонился, сказал:

– Удачи вам и покоя, пока ждете.

– Дорог тебе бархатом и в бою удачи, – сказала жена.

Лиану с Димом на руках подержал, Арину расцеловал, Олвина по плечу похлопал и на двор пошел.

Оседлал я на этот раз шестилетнего Кузнеца, коня обученного и сильного. Навьючил его сзади сумами переметными, саквой с овсом и сеткой с сеном, пледом и арканом, в кольца свернутым, взобрался в седло, да и повел коня к городку от поднимающегося из-за холмистого степного горизонта красного, словно кровавого, солнца. Тоже ведь примета так себе, такой рассвет.

4

На выгоне было шумно, пыльно и суетно. Сотня собиралась к походу, пушкари впрягли в передки бомбометов коренастых коней, сильных в тяге и выносливых в беге, и теперь батарея уже строилась вдоль дороги, как раз перед обозом из десятка телег, которыми правили все больше старички-ветераны из тех, для кого воевать в седле уже непосильно было.

Сотник, держа в поводу рослого коня соловой масти, стоял у самой стены форта. Рядом с ним в седлах возвышались знаменный с красным флажком и трубач с маленьким сверкающим горном, висящим на груди. Увидев поднятый флажок, я сразу направил коня к ним, сотник собирал командиров.

– Здравия тебе, мастер сотник! – поприветствовал я его, слезая с коня.

– Здравия, взводный Арвин, – кивнул тот. – Смотри на карту. Полковник сбор полка объявил в Длинной балке, сто верст от нас, завтра к ночи там будем.

– Сами идем или с третьей сотней?

Третья сотня собиралась в следующем городке, до которого от нас двадцать две версты. Случалось нам до места сбора и самим добираться, а случалось и совместным походом.

– С третьей пойдем, – ответил сотник. – Дальше полковник задачу поставит, но так скажу: степняки идут, если верить княжьим людям, вот отсюда, хотят пройти между Хитрой балкой, где черт ногу сломит, и течением Веретенки. Вот в этом месте нас княжье войско будет дожидаться.

– Велико войско-то? – спросил Бэлл, скрестивший могучие ручищи на не менее могучем пузе.

– Драгунский полк подойдет, полк лейб-драгун и три батареи пушек, – ответил сотник.

– Немало, – с удивлением задрал густую черную бровь Бэлл. – Похоже, что княженька и вправду опасается набега, раз такие силы в поход послал.

– Это только там, – усмехнулся Ван. – Еще драгунский полк подходы в эту сторону будет прикрывать, и пехота завтра прибудет. Или набега очень большого ждут, или его высочество решили степняков надолго отвадить.

– А чего вдруг? – поинтересовался я. – Они в последние годы вроде как по-крупному и не баловали, после того, как мы их у Серой балки прижали.

– Не знаю, того мне не ведомо, – ответил сотник. – У полковника спросишь. Ладно, стройте взводы к смотру.

Взводные поскакали к своим местам, на ходу отдавая команды, трубач звонко заиграл сигнал построения. Раздался одновременный топот множества копыт, фырканье, и бесформенная до сего момента куча людей и коней вдруг вытянулась в две шеренги, выровнялась, кони подобрались, ну и я, выпрямившись, занял свое место перед вторым взводом, которым в походе командовал.

– Командиры взводов! К осмотру приступить!

Что у меня в сумках спрятано и на мне висит, то же самое у каждого бойца с собой быть должно. Высокие сапоги с узким голенищем. Серые галифе, изнутри обшитые кожей. Плотная рубаха из серой холстины, а поверх нее парусиновый, с кожей, жилет с подсумками. На плече у меня на этом самом жилете витой алый шнур звания взводного, портупея, патронташ, кобура с револьвером, у седла шашка, всего сто десять патронов к карабину, шестьдесят патронов к револьверу, если больше у кого – не беда, кинжал, плеть витая, ну и всякого походного припасу должно хватать, от овса до мыла. И все это боец должен купить сам, равно как и коня, на котором в поход собирается, и коня этого еще и обучить. Или не быть ему среди вольных, а предложат такому вскоре земли эти покинуть и идти куда глаза глядят, хоть в крепостные в княжество, хоть к свободным городам работу искать, а тут ему не место.

Во взводе кроме меня двадцать четыре человека. Два десятника и четверо звеньевых. Три звена сабельных, а одно – поддержки, у них вместо карабинов гранатометы, похожие на короткие охотничьи ружья с переломными стволами. И у каждого на груди и на поясе по гирлянде толстеньких гранат с хвостами оперения и подсумки с холостыми патронами. Хороший стрелок такой гранатой на триста аршин стрелять может, а кони кочевников, кстати, взрывов пугаются. Артиллерии у тех нет, вот и не умеют приучить взрывов не бояться.

– Десятники, сумки проверить, – скомандовал я уже своим подчиненным.

Одного десятника, длинного, жилистого, одноглазого, звали Пармом в глаза и Циклопом за глаза. Однако его единственного глаза хватало вполне, чтобы замечать любой непорядок в отделении. Второго звали Симером, и был он невысок, кругл, тонок голосом, и борода у него почти не росла, однако переведаться с ним на шашках хоть конному, хоть пешему я бы не пожелал. Мало кто по опыту в нашей сотне мог с ним сравниться, а в скольких он походах участвовал, небось уже и сам счет потерял.

– Первое отделение в порядке, – доложил Парм.

Ну и второе, Симерово, тоже не отстало. И припас, и экипировка, все у всех в порядке было.

– Ковку проверьте еще раз, – добавил я. – У кого конь на походе захромает – на плечах его дальше понесет, а я еще и плетью подгоню.

Передав поводья коня молодому бойцу Барату, я побежал с докладом к сотнику.

– Мастер сотник, второй взвод к походу готов!