Юнне Мориц
Девяностые, девяностые —
Дни кровавые, ночи звёздные…
Грусть отцовская, боль привычная…
Это детство моё горемычное.
Трудно тянутся годы длинные,
И разбойные, и соловьиные…
В подворотнях – пули да выстрелы,
А над грязью всей – небо чистое.
Вот и я, мальчишка отчаянный,
Непричёсанный, неприкаянный.
На глазах детей – слёзы взрослые…
Девяностые, девяностые.
Дома маются, пьют да каются —
Водка горькая, желчь безлунная…
И во мне с тех пор кровью маются
Детство старое, старость юная…
Искупают с лихвой опричники
Смертью горькою жизни подлые…
И так тесно, так непривычно мне,
И так жарко и пусто под небом.
Жить без возраста, жить без времени —
Вот судьбина какая вздорная!
Выбрал Бог да родному племени —
Душу светлую, долю черную.
И не взрослые, и не дети мы —
Разве мало изведал скитаний я?
И столетьями, и столетьями —
Испытания, испытания…
Девяностые, девяностые —
Дни кровавые, ночи звездные…
Кражи, драки – под солнцем яростным…
Это детство моё – старше старости.
Любой, кто засыпает, одинок.
Кто б ни был рядом, ты – в отдельном мире,
Но в той вселенной есть твой городок,
В нём – тот же дом и тот же мрак в квартире.
Бывает, погружаешься во мрак,
А в нём – всё лучше, чем при свете, видно:
Грязь, неуют, за домом – лай собак,
Что скалят зубы, злятся: им обидно
На пустоту, в которой тяжело…
Но за стеной спокойно дышит мама,
Сквозь стены слышишь ты её тепло
Всем существом, своею сутью самой.
Да, ты – дитя. Но, увлечённый тьмой,
Ты постигаешь холод жизни краткой,
Вперив глазёнки в тёмное трюмо
Напротив детской маленькой кроватки.
Там – то ли тень, а то ль твоё лицо,
А то ли кто-то третий, страшный, страшный,
Кто время сна жестоко сжал в кольцо…
Но думать, кто, не важно. Нет, не важно.
…Страшилка это или анекдот,
Воспоминанье, ставшее лишь знаком?
При свете мир давно уже не тот…
Но в темноте он вечно одинаков.
Днём – жизнь, дела: не выйти за черту.
А ночью – тот же детский страх спасенья,
И тот же лай собак на пустоту,
И тот же Третий меж тобой и тенью,
И – сквозь пространство – мамино тепло…
Пропись в клеточку. Ручки. Пеналы. Учебники. Книжки.
В клетку – фартук девчонки,
потрёпанный свитер мальчишки.
В школе мы то дрались, то мечтали быть вместе годами…
Мы за клетками парт в клетках классов сидели рядами.
Нас свобода звала, словно небо – проверенных асов,
Мы сбегали из клеток домов, и занятий, и классов,
И бродили всю ночь, и мечты, словно вина, бродили…
Мы по шахматным клеткам судьбы, как фигуры, ходили.
А потом, не боясь, что понизит судьба нам отметку,
Словно в классы, играли и прыгали с клетки на клетку:
Из мальчишества – в зрелость,
от счастья – к прозренью и плачу,
От него – кто в запой, кто-то – в бизнес,
кто – в храм, кто – на дачу…
А страна – посмотри с небосвода —
вся в клетках огромных,
Словно дни нашей каверзной жизни, то светлых, то тёмных.
Создавали решётку следы от плетей и ударов:
Белый след – от сведенья лесов, чёрный след – от пожаров.
Где теперь те девчонки, что в клетчатых платьях ходили?
Где мальчишки, что, с ними враждуя, их горько любили?
Словно клетчатый лист из тетради, помяты их судьбы:
Кто-то жив и здоров, а кого-то – успеть помянуть бы…
Каждый в клетке сидеть обречён до скончания века:
Кто-то в офисе, кто-то – в тюрьме, кто-то – в библиотеке…
…А кому-то, наверно, родные леса и сады
Прямо в клетчатый фартук земные роняют плоды.
В твоих глазах цветёт вишнёвый сад.
В моих глазах дотла сгорает небо.
Ассоль, ты помнишь, – триста лет назад
Всё не было на свете так нелепо?
Ещё земля не пухла от могил,
Ещё людей на свете много было,
И ветер цвёл, и камень говорил,
И солнце никогда не заходило.
Ты помнишь, как спускались к морю мы,
В глазах плясали солнечные блики,
Тогда, ещё до ядерной зимы,
И как сладка тогда была клубника…
Моя Ассоль, корабль не придёт.
Не плачь. Смотри, не говоря ни слова,
Как надо мною чёрный свет встаёт
Столбом – от лба до неба молодого.
Смотри: всё небо – в алых парусах.
Они цветут, кровавые, как рана.
А позади – мечты, надежды, страх,
И шум волны, и пристань Зурбагана…
Ты знаешь, мы насадим новый сад.
В моих глазах ещё осталось место.
Пусть расцветёт надеждами наш ад,
В котором я – жених, а ты – невеста…
Пусть совершится скромный чумный пир.
Пусть нас обманут глупые надежды.
А завтра Бог создаст нам новый мир,
Но мы в нём будем теми же, что прежде…
Прости меня. Я выдумал тебя,
И этот мир, и ядерную зиму.
Я мог бы жить, не грезя, не любя,
Но мне творить миры необходимо.
Вишнёвый сад цветёт в твоих глазах.
Мы вырубим его, насадим снова.
Ассоль, ты заблудилась в чудесах,
Которые творю я силой слова.
Ты видишь – нет меня, я – тлен, я – прах,
Я создал мир, я растворён в веках,
И нет ни будущего, ни былого,
И небо, небо – в алых парусах…
Наш мир стоит на Боге и тревоге.
Наш мир стоит на жертве и жратве…
У жертвы, выбранной жрецами в боги,
Перевернулся космос в голове.
Его холстов бессмертные ошибки —
Зрачка безукоризненный каприз:
Плывёт над садом облако улыбки,
И в облаке струится кипарис.
Пылает ухо в пурпурном закате,
Кровь виноградников пьянее книг,
И пузырится звёздами хвостато
Ночного неба чёрный черновик.
Сухой голландец, тощий и небритый,
Сам для себя – дурдом, дурман и страх,
Взирает на подсолнечье с палитрой,
Сжимая трубку старую в зубах.
Он слышит сердцем звуки небосмеха,
Он ловит кистью Божий смехолуч,
И ухо отзывается, как эхо,
В ушах листвы и в раковинах туч.
Он совершит святое разгильдяйство —
Мазком к холсту пришпилит высоту.
Джокондовское снится улыбайство
Подсолнухам, врисованным в мечту!
Звенит над храмом небо колокольно,
Чтоб нам зрачки от скуки протереть,
Но всё же вечно смотрим мы – невольно —
Туда, куда так больно нам смотреть!
Прозрачная идёт по склону лошадь,
И жалуется ей сквозь холст Ван Гог,
Что башмаки его устали слушать
Рассказы неоконченных дорог…
Творец в сверкальне сна полузеркален.
С холста струится солнечная кровь.
Мозг гения прозрачно гениален,
И сквозь мозги сквозит сквозняк богов!
2
Вот он идёт – не человек, – дурман,
Дурман небес, чудачества лекало.
Он пьян, давно упал бы он в бурьян,
Когда б за крылья небо не держало.
Он пьян, но не от нашего вина,
А от другого, – горше и суровей.
Кровь виноградников всегда красна,
Как солнце, конопатое от крови.
Он пил всю ночь глухой абсент легенд.
Полынный вкус небес во рту дымится.
Абсент легенд – священный элемент,
Он миражам даёт черты и лица!
А рано утром, только он проспится,
Увидит Бог, живой в его зрачке,
Как солнце сквозь подсолнухи струится,
Бушует, пляшет в каждом лепестке!
Пусть барабанит в жилах кровь-тревога,
Пусть грают птицы, небо вороша, —
Подсолнечье – вот небеса Ван Гога!
Подсолнухи звенят в его ушах!
Художество не худо. Всё – оттуда,
Где метеор – взамен карандашей.
Да, вот такая амплитуда чуда —
От неба до отрезанных ушей!
У меня в гостях весь год —
Хоть ты по лбу тресни! —
Заяц Мартовский живёт,
Распевает песни.
Он – известнейший поэт,
Он – артист прекрасный.
Мне он посвятил куплет,
Я ему – две басни.
Он играет и поёт
Там, где счастье зыбко,
Там, где сам Чеширский кот
Потерял улыбку.
С ним – весёлый Воробей
Пляшет под гармошку.
Дом без окон и дверей
С ним теплей немножко.
А в углу, от книг пустом,
Чужд житейской скверны,
Белый конь сидит в пальто
Сером, безразмерном.
Мудрое его лицо
Говорит о многом,
И звенит в носу кольцо
Вдумчиво и строго.
В домике моём – уют,
Игры, хороводы.
Гномы чай из кружек пьют,
Мажут бутерброды.
Много в жизни есть забав,
Много в небе зноя.
Чай из золотистых трав
Пахнет тишиною.
Длится карнавальный сон,
Длится в каждом слове,
И всё тот же белый слон
Гимн трубит слоновий.
…Знаю, этот сон во сне,
Сказка-небылица,
Как-нибудь приснится мне,
Всё-таки приснится.
Что ещё среди обид
Нужно человеку?
Ларчик заперт. Ключ укрыт.
Перстень
брошен
в реку.
Кто я такой? – Поэт. Брехун. Чудак.
Меня таким придумали – не вы ли?
Ромашками давно зарос пиджак.
И валенки грязны от звёздной пыли.
У времени прибой есть и отбой.
Я установлен, как закон, в природе, —
Не бегая за модой, быть собой,
Ведь солнце, не меняясь, вечно в моде.
Пусть дни текут, как чёрная волна!
А у меня – на берегу заката —
Среди волос запуталась луна,
А губы пахнут космосом и мятой.
Бог поцелуем мне обуглил лоб,
И мне плевать, что обо мне болтают:
Какой неряха, чудик, остолоп, —
Пиджак цветёт, и валенки сияют!
* * *
Благодарна толпа за подаренный грош,
А отдашь ей всю жизнь – не заметит: «И что ж?»
Словно деньги, себя сосчитал я прилежно,
Так потрать меня, Господи, так, как сочтёшь!
* * *
Все цветы в этом мире цветут – для меня.
Солнце утром встаёт над землей – для меня.
Для меня без меня все вокруг происходит,
Значит – нет человека беднее меня
* * *
Или чашу вина, иль меча остриё —
Всем, кто ищет, судьба преподносит своё.
Тот, кто быстро идёт, за судьбой не поспеет,
Тот, кто тихо шагает, обгонит её.
* * *
Распрощался с любовью? Надейся и жди.
Закатилось светило? Надейся и жди.
Что ушло без тебя, без тебя и вернётся.
Жизнь кончается, ты же – надейся и жди.
* * *
Душу жжёт всемогущий коварный огонь.
Да, мне больно. Но пламя живое не тронь!
Чем сильней я сгораю, тем ближним теплее.
Тёплый пепел мой Богу согреет ладонь.
У каждого свой Бог.
У каждого свой Суд.
Но люди из всех эпох
Судьбы на Суд несут.
У каждого свой ад.
У каждого свой рай.
Повесься иль будь распят —
Изволь, поэт, выбирай!
Осина, цикута, крест,
Отрава, петля, костёр…
Одна нам благая весть:
Не нам завершать сей спор —
Спор памяти и судьбы,
Спор ада и горних сфер…
Рабы мы иль не рабы?
Чья лучше – из сотни вер?
Уверуй, трудись, молись,
Воскресни, опять умри…
Но тянет благая высь,
Но манит огонь зари!
Мы ищем в беде побед,
Плывём по теченью спин…
У каждого – личный свет.
А мрак, он на всех – один.
О проекте
О подписке