С финансовыми проблемами Валерию стало справляться чуть легче – нет, розыск, конечно, тоже не золотое дно, но, в отличие от разведки, имея на плечах смышленую голову, подзаработать дополнительно на кое-каких темах можно было – особенно если не увлекаться чрезмерно распитием спиртных напитков с коллегами. А Штукин пить не очень любил – нет, не то чтобы всегда от стакана отказывался, компанию поддержать мог, но до поросячьего визга не нажирался. При этом про него сослуживцы никогда не говорили: «Не пьет – значит, стучит!» Не похож он совсем был на стукача. А то, что парень старается и вкалывает… Может быть, и стали бы за спиной Валеры поговаривать: «Выслуживается, карьеру делает!» – если бы не одно его достаточно быстро замеченное свойство. Несколько раз Штукин проявлял не смелость даже, а какую-то отчаянную, полуавантюрную… храбрость – не храбрость, рисковость какую-то, лихость непонятную, почти хулиганскую. Он один заходил в притоны, легко втирался в доверие к торговцам наркотиками и «закупался», легко звонил блатным от имени черт его знает кого и назначал встречи. Очень часто он, придумывая что-то на каждом шагу, оказывался на грани фола, но всякий раз как-то выкарабкивался. Он словно действительно что-то хотел доказать кому-то… или самому себе.

Однажды, когда он отработал в уголовном розыске уже больше года, Штукин в одиночку попытался задержать трех находившихся в розыске разбойников. Эта история могла кончиться для Валеры очень плачевно (так как после предупредительного выстрела в воздух у него переклинило пистолет), если бы не помощь случайно оказавшегося рядом студента юрфака, некоего Егора Якушева, который вмешался в драку. Злодеев удалось задержать, на «разбор полетов» в отдел приехал Ильюхин. Валера увидел полковника впервые после того памятного разговора. Виталий Петрович своего крестника, конечно, отчитал, но в глубине души был доволен его лихостью, что, конечно, не укрылось от мудрого и внимательного взгляда зама по розыску Виктора Ткачевского. Ткачевский был служакой опытным, понять он, может быть, и не понял всего до конца, но в кое-каких своих прежних выводах еще больше укрепился. С тех пор Штукину как любимцу (а может, не только любимцу, но и протеже) высокого начальства прощалось и разрешалось многое. Надо сказать, что Валера, конечно, это отношение прочувствовал, но никогда им не злоупотреблял и от скучных службистских обязанностей не отлынивал. Да он вообще ни от чего не отлынивал, поэтому и получил в итоге никем официально не продекларированное право на «вольную охоту», то есть право самому искать интересные, необычные темы. А молодые опера получали на это молчаливое согласие от начальства чрезвычайно редко.

Конечно, Штукину весьма помогал его опыт разведчика. Он старался работать нестандартно и как-то раз именно на «вольной охоте» дошел даже до того, что самостоятельно практически внедрился в уголовную среду… Впрочем, начальство его так никогда (к счастью) и не узнало об этой истории, уж больно она была… как бы это поприличнее выразиться… стремная, что ли. Совсем не для начальственных ушей.

Зато вот Денису Волкову, помощнику Юнгерова, эту драму в красках с диким гоготом расписал Крендель – тот самый, который ходил на налет к «графине» вместе с Егором Якушевым. И который сам в этой истории сыграл непоследнюю, прямо скажем, роль. А дело было так.

…Горе-налетчики Крендель и Сибиряк получили как-то раз набой на интересную квартиру, где собирались бывшие фарцовщики, превратившиеся просто в спекулянтов, но – с устойчивыми связями с иностранцами. Навел на эту хату «центровой» жулик и наркоман по прозвищу Патагония. Патагония был, в общем, человеком не злым, но со склонностью к кидалову, а потому часто тер с гоп-стоповцами. Естественно, в разговорах за кофе или пивом возникали темы. Вот так и в тот раз вышло. Патагония рассказывал про «вкусную» хату и даже руками всплескивал от возбуждения:

– Да я лично видел коробок пять с Палехом^[64]. Как заходишь – за туалетом ниша. Это же… Короче – вы делаете, а я уже к вечеру – в Москве. Скину все это добро скупщикам на Арбате. Вы только посчитайте табаш! И главное, это ж совершенно «чистая» тема! Они сами-то кто? Мажоры бывшие, «псевдоамерика». Все на штатников настоящих хотели быть похожими. И что они мусорам скажут? «Отняли у нас злыдни этак под триста палехских шкатулок! У нас родни много, вот мы и накупили презентов…» Не заявят они, отвечаю, в натуре!

– В натуре – будет в прокуратуре, – сомневался Сибиряк (а заодно и сомнением своим понижал долю Патагонии за «набой»).

– Да ладно тебе! – загорелся азартный Крендель. – Делюга плевая. А что? Квартира – проходной двор, влетим туда без проблем. Мажорня, она нутром хлипкая, одним паром из ноздрей угомоним.

Сибиряк поскреб в затылке и отчаянно махнул рукой:

– Делаем! Нехай будет «псевдоамерика». По мне, так хоть «чучундрия». Но гляди, – он погрозил пальцем Патагонии, – шкатулок ежели не найдем, то…

– Отдадим в рабство в деревню под Лугу, – поддержал коллегу Крендель. – Там дед Фадей научит ложки вырезать да бересту плести. Вот там и заготовишь сувениров, а потом сам же их и будешь фирмачам толкать, чтобы с нами расплатиться.

Патагония клятвенно прижал руки к груди.

У Кренделя с Сибиряком на крайний случай в надежном месте были припрятаны обрез двенадцатого калибра да наган, а к нему полведра «маслят»^[65].

Но этот случай на крайний явно никак не тянул, поэтому на дело решили идти безоружными. Откладывать в долгий ящик не стали, и уже где-то через час после разговора с Патагонией Крендель поворачивал рычажок дореволюционного звонка в заветную квартиру. Сибиряк между тем по-хозяйски щупал косяки. Изъеденные временем доски уже еле держались на ржавых гвоздиках, и налетчик презрительно хмыкнул, сплюнув прямо на коврик перед дверью.

– Кто-о? – раздалось за дверью. Это короткое русское слово некто находившийся в квартире умудрился произнести с акцентом. Кстати, этот некто спрашивал явно не для того, чтобы получить ответ, потому что сразу же и распахнул дверь.

– А ты спрашиваешь, почему я всегда в глазок смотрю, прежде чем открыть, – сказал Крендель Сибиряку.

На пороге стоял мужчина характерной американской внешности. Мужчина вежливо улыбнулся и спросил еще раз:

– Кто-о?

– Дед Пихто! – представился ему Сибиряк, толкнул улыбчивого дядю двумя ладонями в грудь и вошел в квартиру.

– Хау ду ю ду? – поинтересовался у фирмача Крендель. Иностранец – а его звали мистером Литлвудом, он владел в Оттаве рыбным магазином – попытался что-то вякнуть. Крендель пнул его совсем слегка, но все равно уронил, и не только его. Мистер Литлвуд ударился о стенку прихожей, на которой висела копия известной картины «Партизаны обсуждают начало операции „Рельсовая война“». Репродукция наделась на мистера, и его сытое, пухленькое тельце сползло на пол, будучи уже обрамленным.

Сибиряк и Крендель состроили друг другу зверские рожи. Крендель наклонился к упавшему:

– Слышь, ты, фраер заморский! Будешь рыпаться – зашахую!

Мистер Литлвуд понял только интонацию и поднял руки вверх.

– Это Ка Джи Би?^[66] – с ужасом спросил он.

– Да нет же, – с некоторой досадой успокоил его Сибиряк. – Мы – бандиты!

Потом они с Кренделем разом влетели в комнату.

– Цоб-цобе!! – заорал устрашающе Крендель и поддал ногой журнальный столик, за которым сидели трое парней. Отдельные стоявшие на столике предметы долетели до потолка, а высота потолков в этой квартире составляла четыре метра двадцать сантиметров. Разлитая по четырем рюмкам лимонная водка пролилась на пол липким дождичком.

– На пол, суки! – гаркнул на хорошем драйве Сибиряк. – Лежать! Расфасую так, что в медсанбате не запломбируют! Рогами в пол!

Эти простые и ясные команды начали исполняться, но как-то медленно и неуверенно, без огонька.

Поэтому Крендель выдал одному из этой троицы (по виду – также американцу) мощный пендель, отшвырнувший жертву лбом в буфет. Буфет выдержал, а американец сполз на пол, перевернулся на спину и в полной прострации начал рассматривать лепнину на потолке.

Двое его собеседников легли на пол, правда, один при этом хмуро буркнул:

– Хотелось бы знать, чем прогневали?

– С какой целью интересуешься? – подскочил к нему Сибиряк, а Крендель гордо выпятил грудь:

– Это налет!

– Мы понимаем, – спокойно откликнулся парень – как-то даже слишком спокойно…

Квартиру Крендель и Сибиряк обшмонали быстро. Добычи было действительно много: шесть коробок с палехскими шкатулками, несколько упаковок военных натовских рубашек, блоки сигарет, видеокассеты и прочая спекулянтская дребедень. Друзья нашли также картонную упаковку с газовыми баллончиками, один из которых Крендель немедленно захотел опробовать на ком-то из лежавших на полу. Сибиряк еле успел остановить напарника, покрутив пальцем у виска:

– Ты че, рехнулся?! А мы? Мы же тоже надышимся!

– Действительно, – согласился Крендель и шагнул к двум лежащим рядком спекулянтам: – Эй, плесень! Гроши где?!

– А самородок с кулак размером не подойдет? – хмыкнул в ответ тот, кто до сих пор еще не проронил ни слова. За этот юмор он получил от Сибиряка ногой под ребра. Между тем Крендель шагнул к «отдыхавшему» у буфета фирмачу:

– Ну а ты чего притих, гость города трех революций? Обиделся, что ли? Ой, какой у тебя клифт козырный! Сымай! Днем шубки ваши – ночью наши!

Иностранец безропотно снял с себя понравившуюся налетчику куртку. Щеки фирмача вздрагивали, казалось, что он вот-вот расплачется. Крендель примерил пришедшуюся впору куртку и обратил внимание на странные гримасы заокеанского гостя:

– Ну до чего вы жадюги! Не жмись ты, у вас там этого говна – на каждом углу…

– Знаю, мать писала! – на чистом русском языке вдруг откликнулся «американец».

Крендель от неожиданности даже рот открыл:

– Так ты… Наш, что ли?

Двое русских спекулянтов оторвали головы от пола с неменьшим удивлением.

– Осей меня погоняют, – «фирмач», кряхтя, начал подниматься с пола. – Слыхали?

В то время это погоняло действительно гремело, в основном в кругах катранщиков и мошенников-гастролеров.

– Ося-Шура? – на всякий случай уточнил Крендель.

– А что, не похож? – Липовый иностранец раздраженно начал массировать себе затылок. Сибиряк шагнул к нему поближе и, всмотревшись в лицо, опознал: с этим гражданином вместе его несколько лет назад заметали с Галеры^[67] омоновцы. Сибиряк светски поприветствовал известного в блатных кругах товарища:

– Рад видеть тебя без петли на шее, бродяга! А чего здесь кантуешься? Мельчаешь…

– Ша, плотва! – огрызнулся Ося. – Перископ-то протри! Бродяги – они «Шипром»^[68] утираются, а не «Картье»! Шваркнуть я хотел эту мишпуху, под «штатника» канал!

Крендель закрыл рот, с трудом сглотнул, вышел в прихожую и вынес оттуда за шкирку мистера Литлвуда:

– А этот?

– Этот настоящий, – успокоил налетчика Ося. – Я его тоже «выставить» хотел.

Крендель разжал пальцы, настоящий иностранец шлепнулся задом на пол и залопотал по-английски. Крендель развел руками:

– Ну, извиняйте! Мы не хотели покушаться на чужое.

Ося протянул к нему руку и нетерпеливо пошевелил пальцами:

– Мой макинтош… А то весь центр будет плохо говорить о ваших манерах.

Крендель со вздохом вернул ему куртку. Ося быстро облачился и тут же нахально предложил:

– В долю падаю?

Крендель аж задохнулся, а двое лежащих на полу подняли головы и переглянулись.

– Вот неугомонные! – вспыхнул Сибиряк и встал на тела пленных – одна нога на одной спине, другая – на другой. Руки он по-наполеоновски сложил на груди:

– Ось, насчет доли-то… Мы же не Третьяковку подломили, тут табаша-то – геморроя больше.

Ося ответить ничего не успел, поскольку под Сибиряком вдруг заворочался резко один из лежавших лицами в пол спекулянтов:

– А ну-ка, сойди с меня, касатик!

– Не понял, – рявкнул потерявший равновесие (в том числе и душевное) Сибиряк, но на всякий случай все же отошел к стене.

– А чего тут не понять! – начал подниматься с пола парень. – Вот я что вам скажу – остопиздело мне это все. Я – оперуполномоченный уголовного розыска Штукин. Вот моя ксива. Тихо! Не делайте резких движений. Срок уже у всех есть! Я внедрен в среду мошенников-спекулянтов!

Валера говорил уверенно, и его слушали внимательно, как прорицателя, на которого вдруг снизошло откровение. Даже мистер Литлвуд притих.

(Насчет внедрения Штукин, конечно же, несколько преувеличивал. Накануне вечером он случайно через своего одноклассника-официанта познакомился с одним бывшим фарцовщиком – ну и решил «внедриться». Хорошая кожаная куртка у него была, азарт имелся – Валерка подумал: «А вдруг с „языка“ чего-нибудь черпану, тему какую-нибудь?» Сказано – сделано!)

– Разрешите, гражданин начальник? – Ушлый Ося, демонстративно спрятавший руки за спину, буквально на цыпочках подошел к Штукину и начал вчитываться в удостоверение. Налетчики застыли, как гоголевские герои в финальной сцене «Ревизора». Мистер Литлвуд, сидящий на полу у ноги Кренделя, снова что-то залопотал. Крендель начал нервно поглаживать его по загривку.

Единственный оставшийся лежать на полу спекулянт заинтересованно поднял голову.

Ося внимательно прочитал все, что было написано в служебном удостоверении Штукина, удовлетворенно кивнул, сладко улыбнулся и даже шаркнул ножкой:

– Верю, товарищ сотрудник! И именно поэтому хочу обратить ваше внимание на следующее: я сегодня с утра искал квартиру любимой девушки, сюда забрел случайно, а тут между собой разбирались какие-то люди, и больше я ничего не помню, потому что у меня есть справка из ПНД. Все то, что вы видели и слышали, – мираж, фантом, галлюцинация и вообще оперская прокладка. Все, граждане судьи. Надеюсь на вашу объективность и беспристрастность, эти качества, присущие всем работникам российской правоохранительной системы, не позволят походя исковеркать судьбу безвинному вахтеру женского общежития номер два завода «Турбинная лопатка»!

Ося закончил свою речь на высокой патетической ноте. Он, кстати, действительно официально числился в кадрах упомянутого уважаемого предприятия.

Стало тихо. Потом снова что-то загукал мистер Литлвуд. Крендель пошлепал его по темечку:

– Погодь, брат… Уважаемый оперуполномоченный, а с какого это тайного формуляра уголовка стала заниматься спекулянтами и мажорами?! Чай, не восьмидесятые годы на дворе?

– Да, – встрепенулся вышедший из ступора Сибиряк, который интуитивно чуял какой-то подвох. – И еще хотелось бы уточнить: а превосходящие силы с автоматами наше логово уже окружили?

– Нет, не окружили, – спокойно ответил Штукин. – Я один. Убивать будете?

– Свят-свят, начальник! – даже перекрестился от такого предположения Крендель. – Нешто мы душегубы какие… Но и, с другой стороны, гуськом в КПЗ сдаваться – тоже как-то несолидно!

Сибиряк вздохнул, как паровоз:

– А может… того – типа разбежались? Типа, был у нас умысел… но своевременно опомнились и встали на путь перевоспитания.

– Ага, – сказал последний инкогнито в комнате, вставая с пола и отряхиваясь. – Совесть проснулась, и все разом охуели.

– А этот окажется из уругвайской контрразведки! – не без сарказма заметил Ося, начавший уже мелкими шажочками подгребать к выходу.

Но вставший мужик оказался не из контрразведки. Он мрачно закурил и забасил, угрюмо зыркая глазами, в которых начали разгораться нехорошие огоньки:

– Надоело! Вы тут все такие расписные да фартовые, один я как бич^[69]. Я вообще не знаю, чья это квартира. Утром проснулся – где я? В «Пулковской» гуляли… Зовут меня Тимошею. Сам я с Севера, с Осумчана Магаданской области. На материк приехал погулять. Вот… гуляю. Утром проснулся – иностранец какой-то лопочет, коробки перекладывает… Потом этот пришел, ему налили, как человеку, а он ментом оказался… Потом стоять-лежать… У меня с похмелья просто сил нет, а то бы гнал всю вашу кодлу до самых до окраин. Я сам старатель, и не такое видал!

Все как-то разом почувствовали в расходившемся Тимоше тугую таежную жилистость и поняли, что он – большого риска человек!

– Хорошая у нас компания… – покачал головой Ося. Он давно уже мог выскочить из квартиры. Но ему вдруг стало жутко интересно.