Тут же в дверь номера вкрадчиво постучались. Олег Михайлович лично принес поднос, на котором остывало шампанское в серебряном ведерке со льдом, ловили блики хрустальные фужеры и радовали взгляд иноземные фрукты.

– Пожалуйста, это вам.

– Ой, Олег Михалыч, ну зачем вы!

– Это я заказал, – раздался бодрый голос из ванной. – Настя, там бумажник на тумбочке, заплати, пожалуйста.

«Зайчику в день рождения», – обрадовала золотистая открыточка под прозрачным пластиком бумажника.

Настя с трудом сдержала порыв – схватить его паспорт и проверить – не женат ли добрый молодец… Да и что толку – отсутствие штампа не освобождает от любовной ответственности. Зайчику в день рождения! Все понятно и без паспорта. На подобные подарки способна только любовь. А она-то, она! О чем вообще думала? На что рассчитывала? (Говорила мама, предупреждала дуру непутевую!) Мысль, что она – мимолетное провинциальное развлечение для московского семьянина острой иголкой впилась в трепетное сердце. Эх! Поглумился над девичьей честью!

Насупившись, храбрая журналистка рассчиталась с Олегом Михайловичем, убрала сдачу и, расстроенная, присела на кровать, прямо на телевизионный пульт.

– А у нас – реклама! – бодро заорала панель.

Настя вздрогнула, выключила телевизор. Из ванной вышел свежевыбритый Золотов в спортивном костюме и новых носках, предвкушая романтический вечер.

– Сюрприз, – он метнулся к натюрморту с шампанским и фруктами, – отметить новоселье!

– Я за рулем. И мне пора, извини, – тоном Снежной королевы попрощалась Настя, поднимаясь с кровати и направляясь к дверям. – Зайчик!

Золотов фишку просек мигом, заглянул в бумажник и поморщился. Ах, Антон Романыч! Что ж ты так неаккуратно! Мстишь мне, что ли? Дистанционно. Без памяти лежа. И самому не до личной жизни, и мне решил картинку подпортить. Это ж провинция – здесь семейные узы пока еще чтут. Надо срочно спасать положение.

– Ой, Настюш, – бросился он вслед Снежной королеве, – это сеструха мне подарила! Помнишь, я про нее рассказывал? Она меня с детства зайчиком называла, я же младше.

Вот так – только начнешь новую, честную жизнь, как тут же приходится врать и выкручиваться. Диалектика.

– А мама у вас зайчиха, да? С длинными ушами.

– Да клянусь! Правда! – не сдавался честный парень Золотов. – А ты что подумала? Что ты для меня командировочное увлечение?

Он подошел к ней вплотную и заглянул в глаза. Еще немного – и польются ручьи по девичьим щекам.

– А это не так?

Вместо ответа он пододвинулся еще поближе, коварно, по-партизански приближаясь губами к ее губам. Подтолкнул к кровати и аккуратно опустил. Снова на пульт.

«Чтобы славно отдохнуть, я беру с собой на юг полотенце, маску, ласты… Сиалекс!!! А что?! А вдруг?!! Сиалекс! Уверенность всегда с тобой!..»

Не всегда…

Настя вздрогнула и вскочила с кровати, смущенно поправляя цветастый сарафан.

Зайчик, понимая, что возможность упущена, выключил предательскую рекламу, встал, подошел к окну и раздвинул шторы. Обозрел открывшийся пейзаж.

Во дворе гостиницы на полотняном матрасе качелей дворовая кошка с упоением поглощала чью-то стельку, выуженную из мусорного бака.

– А хорошо здесь у вас… Практически – Турция…

* * *

В это же самое время в настоящей Турции на балкон отеля вышла другая зайчиха. Ирина Плетнева. В банном халате на голое тело. Ей повезло больше – они в номере телевизор не включали, даже пульт не помнили где лежит. И про сиалекс не узнали… Следом выполз большой заяц Деризубов. Тоже в халате.

– Красиво. Сто лет на море не был, – легкая тень романтики наползла на мужественное лицо сурового контрабандиста.

– Я тоже. Последний раз со своим ездили. Только не сюда, а в Кемер. Страшно вспомнить. Представляешь, Коль, он мне и там ухитрился изменить.

Если по-честному, то никто никому не изменял. Плетневу вообще не до этого было. Он дул пиво и играл в волейбол. Но Ирочку напрягала опасная близость от мужа нахальных волейболисток в бикини, поэтому отдых периодически разбавляли бурные сцены ревности.

– А почему терпела? – мягко поинтересовался Коля.

– Боялась, если честно… Слабой женщине трудно одной. А так хоть гнилая, но опора.

Лукавила Ирочка – никакой опоры, даже гнилой, она в муже давно не видела. Считала, что именно она для него опора. А он – просто инфантильный увалень. Но с харизмой. За эту харизму она замуж и выскочила, да и пора уже было – скоро тридцать, а штампика не имелось. Лучше быть разведенной, чем старой девой. Но не разводилась. Втянулась, если можно так сказать.

– И сейчас боишься? – оторвал от невеселых дум Деризубов.

Воспоминания о Плетневе каждый раз заставляли Колю напрягаться. Причем совсем не из-за камней. Даже если бы брюлики вернул, если бы покаялся и в ногах валялся, то все равно следовало его примерно наказать через расстрел. Чтобы не отсвечивал на горизонте, не мешал личной жизни.

– Нет, теперь не боюсь. Я с тобой рядом ничего не боюсь. – Ирина доверчиво прильнула к владельцу камней, слегка распахнув халатик.

Могущественный и грозный заяц от таких слов и от близости вожделенного тела снова громко сглотнул. Хотел затащить ее обратно в номер, на кровать и немножко утешить, почитав Блока. Но был он человеком конкретным, поэтому любил определенность.

– А зачем тогда ищешь? – хрипло уточнил он.

– В глаза хочу посмотреть, – с затаенной обидой ответила Ирина и прощебетала, – Коль, а там много камней было?

– Можно купить два таких отеля и на апартаменты останется, – проворчал Деризубов. – Стал бы я его искать из-за мелочи! Черт дернул ему поверить! Гудкова, дебила, послушал.

– Только не убивай Антона, ладно?

– Ладно.

Деризубов ощутил себя всесильным вершителем судеб – в его власти казнить или миловать. Но в то же время чувствовал, что ради этой хрупкой женщины готов поступиться принципами. Даже под угрозой потери авторитета.

– Самый большой камень – твой. Когда вернем.

Заяц Коля глядел на нее с нежностью и похотливым восторгом. Когда-то он и сам был не чужд сантиментам, да жизнь, паскуда, переломала всю романтику, как злой ребенок игрушки.

– Пойдем к морю.

– Вообще-то я моря боюсь, – призналась Ирина, на этот раз совершенно искренне, – в детстве чуть не утонула. В сети запуталась. Как русалка. Орала, как резаная, хорошо услышали, вытащили. Теперь только в бассейне, да и то у бортика.

– А ты представляешь, – радостно припомнил Деризубов – есть и у них кое-что общее, – я тоже однажды чуть не захлебнулся! В шторм решил поплавать! Гы-гы-гы…

Ирина повернулась к нему, пронзила лазерным взглядом:

– Наверно, это судьба…

И они слились…

* * *

– Когда? И что конкретно предъявляют?! Понял. Ладно, Маша, ладно… Не плачь. Держись, Маша. Пока.

Городничий Виталий Иванович Марусов, положив трубку, сразу же нажал кнопку селектора и вызвал к себе верного, но не быстрого разумом Ланцова.

Тот появился мгновенно, словно ждал под дверью. Такие способности достигаются долгими тренировками.

– Я Машке звонил, Генкиной жене! В Москву. Отгулялся Генка! В Лефортово!

– Хорошо хоть не в Бутырку. В Лефортово терпимо, – успокоил помощник.

– Издеваешься?!

– Да правда – лучше. Василь Романыч из финансового отдела как-то…

– Какая разница?! – перебил Марусов. – Главное – арестовали! Понимаешь теперь, почему этот следак носом землю роет?!

Городничий сунул руку под пиджак, потер грудь в том месте, где оглушительно билось пламенное сердце.

– Понял, что запахло, в «обратку» пошел.

Виталий Иванович отметил про себя, что Ланцов его здоровьем ничуть не обеспокоился, даже валидол не предложил, воды стакан не поднес. Значит, и руку в тревожный момент не протянет. Никому нельзя верить!

– Хрен там! Не Генка его к нам послал! Врубаешься? А чтобы реально накопал! Я эти эфэсбэшные штучки знаю… Прихватят за одно, а потом довески шьют.

– То-то он мялся, когда я его про шефа спросил, – припомнил помощник.

– Конечно! И копать будет не только по лекарствам! Это так, повод!

Да, ситуация складывалась – забавней не придумаешь. Конкуренту не пожелаешь!

– Боюсь, из-за другого все дело. – С плохо скрываемым страхом мэр взглянул на зама и тяжело опустился в кресло.

– Из-за чего? – напрягся Ланцов, вместо того чтобы поддержать подельника по распилу бюджета.

Непонятно было, что следует делать дальше, как себя вести. То ли Марусова держаться, то ли, наоборот, дистанцироваться и открещиваться. Мол, я не я и хата не моя. Принудили. В заблуждение ввели. Помощник – человек подневольный, что скажут, то и исполняет.

– Я тут одного инвестора послал подальше, – мрачно признался городничий, – московского. Хотел у нас стеклозавод по дешевке выкупить.

– Так надо было продать, всё равно стоит.

– Умник! Так все распродать можно. Самим пригодится! А сразу после этого ревизоры и понаехали. Не бывает таких совпадений.

– А что, инвестор – уважаемый человек?

– Более чем, – нехотя признал Марусов и добавил решительно, взяв себя в твердые руки: – Ладно, кто бы проверку ни прислал, меры принимать надо. Найди старшего Пузина и закройте вопрос с материалами по тендерам.

– В каком смысле?

Марусов подумал, что Купидон достиг пика своей карьеры. Дальше ему не прыгнуть – туп.

– В прямом.

– Я не очень понимаю…

– Ваня, ты идиот или прикидываешься?! Уничтожьте все материалы! Всё уничтожьте! Совсем!

Городничий жестом показал объем опасных материалов. Объем был велик.

– Просто так не получится. Материалы в архиве, архив под охраной, – тупил Ваня.

– Ну придумай что-нибудь! Детский сад какой-то! Да, и в больнице хоть косметический ремонт сделай. В той, где Плетнев лежал. Как бы он еще в здравоохранение не полез. Деньги найду.

В эту минуту дальнейшая судьба помощника была решена. Даже при самом оптимистичном раскладе будущее ему светило проблемное. Марусов решил разобраться с делами и Купидона потихоньку слить. Найти нормального, чтобы соображал быстрее. А этот – отработанный материал. Плохо только, что знает до хрена. Но ничего… Знать – не значит сказать.

– Короче, подойди к делу творчески. С огоньком!

Иван Михайлович вовсе не был идиотом. Просто в нужный момент умел им прикидываться. Что характерно, эта его способность очень помогала в жизни.

Выключив кнопку записи на смартфоне, он едва заметно поклонился и вышел вон.

* * *

Мелкий романтик Дима Федоров разглядывал разложенные по столу фотографии с любопытством профессора лингвистики, случайно залезшего на порносайт. А неплохо, наверно, было бы такую штукенцию Насте подарить. Хотя романтизм романтизмом, но лично он, Дима, выбрал бы что-то более существенное, например моторную лодку, чтобы с любимой на рыбалку плавать.

Фотографии были аналоговыми, бумажными. Для подшивки в уголовное дело. На каждой запечатлён, проявлен и закреплен ювелирный артефакт. Одни кокетливо выглядывали из уютных бархатных коробочек, другие сверкали сами по себе, без тары и фантиков. Федоров подумал, что наверняка фотографировала их длинноногий эксперт Зиночка Козина – только девушка способна так снимать бриллианты. Словно для каталога. И вертикально, словно фаллические символы.

Но в каталог фото пока не попали, а оказались в камере для допросов следственного изолятора<N>N<N>1 города Великозельска, где и были предъявлены младшему Пузину.

– Еще раз повторяю, – арестант раздраженно зыркнул на произведения фотографического искусства, запечатлевшие шедевры искусства ювелирного, – я понятия не имею, как это оказалось в моем доме. Наверно, сами и подбросили. Где мой адвокат? Я без адвоката говорить не собираюсь.

Пузин красоты снимков не оценил, небрежно сгреб в кучу, словно азартный игрок карты, и сдвинул на другой конец стола, в сторону Федорова.

– Ты сколько угодно можешь требовать адвоката, заявлять, что ты святой великомученик, жертва политического аборта и тоталитарного режима, – в десятый раз повторял Дима, чувствуя, что роль попугая – не его амплуа, и поэтому начиная заводиться, – только ты уже здесь. Здесь ты и останешься. Усекаешь? Всё – машина запущена. И никакой адвокат тебя не спасет.

Пузин не оставлял надежды выйти на свободу и верить в неизбежность наказания никак не хотел. Ничего, дядя поднажмет, поднимет связи. Племяша родного не бросит. Тем более что племяш знает много. И не только про лекарства.

– А ты бежал бы лучше в хозтовары, рукавицами запасался. Помнишь, как двор подметал? Теперь одним двором не отделаешься, – мстительно заметил Пузин и в воображении нарисовал апокалиптическую картину: все три этажа мусарни маршируют с метлами наперевес. – Нет, ты теперь будешь у меня сортиры уличные чистить. И на москвича управа найдется, не таких ломали. Еще и звезд на погонах недосчитается за превышение, олух.

– Не, ну ты точно дурак, – усмехнулся Дима, в свою очередь представив с метлами городское руководство и лично младшего Пузина, – какая управа? Сам ты олух! О себе бы сейчас подумать, а ты о чистоте сортиров. Жизнь, Влад, – штука хрупкая. Как ваза. Упадет и разобьется.

Пузин напрягся так, что глаза выпучились вполлица, как у гадящего той-терьера, и уставился на Федорова в ожидании разъяснений. Что еще за намеки дешевые? Какие вазы?

Дима нащупал болевую точку и принялся бить прямо в нее:

– Неужели не хватает куриных мозгов понять, что умереть от сердечного приступа в камере так же просто, как и подавиться сухариком? Особенно когда ты ничего не успел нам рассказать. Утром сокамерники проснутся, а ты остываешь с загадочной улыбкой на устах. А дядюшка твой любимый и возразить не посмеет.

Влад, конечно, знал, как убирают свидетелей, в том числе и в изоляторе, но на себя роль жертвы не примерял.

– Я не собираюсь ничего рассказывать, – повторил он, но уже с легким сомнением, – понял?

– Ага, я-то понял, но, боюсь, не все про это знают, – легко согласился Дима. – В этом-то и беда. Ты же член сплоченного, дружного коллектива…

– Сам ты член!

– Я вообще-то другое имел в виду, но и это тоже. Ты меня не перебивай. Так вот, если коллектив может пострадать от одного члена, то есть гражданина, то этому гражданину, то есть члену, не поможет никакой адвокат. Скорее даже наоборот, усекаешь?

Пузин, надо отдать ему должное, когда хотел, соображал быстро. Дядюшка до сегодняшнего дня был не в курсе налетов. И вряд ли одобрил бы подобные шалости. И про членов мент не гонит, правду говорит. Пузин помрачнел еще больше и тон разговора сменил.

– Ты ведь, Влад, обычная прокладка… Слышал про такой термин?

Влад, конечно, слышал. И речь не о бабских аксессуарах. Хотя суть та же самая. «Прокладками» на деловом языке называют господ, через фирмы которых уводятся бюджетные деньги. Сам чиновник не может и находит «прокладку». Периодически их меняет. Или убирает.

– Сам ты прокладка!

– И сменить прокладку – проще некуда, – спокойно продолжил Федотов.

Да. Пузин это понимал. Но, главное, понимал другое. За дело взялась Москва. И мент прав – свои могут не прикрыть. Скорее, наоборот…

– Вы мне тоже не поможете, – заметил он с такой безысходностью в голосе, будто при острой боли получил номерок к стоматологу через две недели.

– Как знать, Влад, как знать, – Дима внутренне расслабился и незаметно выдохнул. Сам себя похвалил за грамотную беседу, придал голосу строгости и продолжил растолковывать: – Не убирают тех, кого нет смысла убирать. Кто не является носителем эксклюзивной информации. Ты же не первый год замужем, сам понимать должен. По сравнению с этими художествами, твои шашни с лекарствами – так, мелкие грешки. И на людей, которые вместе с тобой в грабежах замешаны, у папы твоего управы нет.

Дима направил указующий перст в сторону снимков. Они лучше всяких слов подсказывали, за что ночью в камере на голову легко может подушка опуститься. Воздухонепроницаемая. И вспомнил мелкий романтик, о чем шептались серьезные люди, – у Владика Пузина при пожаре очко играет, в смысле – трусоват парнишка и, чтоб шкуру свою спасти – дядю родного не пожалеет. Да что там дядю! Отца!

– Вот эту штучку, – Дима ткнул пальцем в одно фото, – вы взяли на улице Большевиков у антиквара. В прошлом году перед Рождеством. Были с тобой Витя Бритва и Коля Кудесник. Сегодня планирую их навестить – и думаю, кое-кто из членского коллектива встревожится.

– Откуда знаешь? – Пузин, теряя апломб, все больше походил на вокзальную торговку семечками. – Не докажете!

Все, поплыл племянничек, слюной брызжет, словно фонтан «Писающий Самсон». Дима в предвкушении успеха приосанился и приготовился слушать, откинулся на стул, чтобы фонтан не забрызгал. Чувствовал, что до победы осталось полшага. Главное – не тормозить.

– Докажем, докажем, главное есть – чем. А вот Коля и Витя подумают о мальчике по имени Владик. И, подумав, огорчатся. А огорчившись, обидятся. Ибо, как сказано в Писании: преступление, совершенное группой, есть отягчающее вину обстоятельство.

Мальчик по имени Влад представил, как лежит на шконке бледный, холодный, с открытыми глазами и вывалившимся языком. Или с перерезанным «Жилеттом» горлом. Настройся на лучшее! А бездушный следователь составляет протокол осмотра трупа сухим казенным языком, что еще обидней.

– И потом, – осторожно присовокупил Дима, выдержав роскошную мхатовскую паузу, – Москва умеет не только закрывать, но и прикрывать. Москва – крыша надежная. Одним словом, Влад, выбирай. Усекаешь? Москва! Как много в этом звуке…

Пузин напряженно зашевелил извилинами – работа мысли красноречиво отражалась даже на побледневших ушах. Чем дольше размышлял, тем больше рационального находил в словах мента.

– Ладно… Но мне нужны гарантии.

– Обязательно!

Из изолятора мелкий романтик прилетел к Золотову с просветленным ликом. Принес благую весть.

– Есть! Пузин пошел на контакт! – затрубил он весенним лосем, врываясь в тринадцатый кабинет. – На протокол пока ничего не дает, гарантий требует, но это не суть. Главное, бубнит. По лекарствам интересного много. Тему ему, разумеется, дядюшка подкинул. Мол, нужен свой человек вести бизнес. Он же не предполагал, что Владик разбоями увлекается.

– Кстати, а зачем Владику разбои при легальных доходах?

– Марку держать! Имидж! Короче, выписывай постановление на выемку материалов, и гоним в архив.

– То есть ты намекаешь, что появятся новые арестанты? – с тоской во взоре уточнил мистер Фейк.

– Ну это как пойдет. А есть уверенность, что пойдет.

– Тут по одному Пузину работы на год, – кивнув на пачку дел, заметил Золотов, – вам, операм, легко говорить. А я сюда не на всю оставшуюся жизнь приехал. Я, если ты забыл, в другом месте проживаю.

– И что ты предлагаешь? – Просветленный лик потускнел.

Если сейчас калининградский следак рогом упрется, то все – плакало дело. Никто больше не возьмет на себя смелость против системы переть, пусть она и мелкая система местного, великозельского розлива. Пузин выйдет, как пить дать выйдет. И что дальше? О том, что последует дальше, думать Федорову не хотелось. Чистка сортиров – цветочки из того, что ему маячило в перспективе.

Вячеслав Андреевич не мог не заметить перемен в лице нового напарника и соперника в амурных делах. Мысли Димины, казалось, пробегали по лбу светящейся строкой – вроде надписи над дверью парикмахерской: «стрижка горячими ножницами, пенсионерам скидки».

Золотов немного подумал, определяя свое место в истории. А место это называется «довыпендривался». С другой стороны, сбежать никогда не поздно.

– Хм, ладно, поехали.

…Колченогий УАЗ, ухабы, архив.

Вернее, ухабы все еще были, а архива уже нет.

Вместо него – три выгоревших окна на первом этаже закопченного двухэтажного дома. В воздухе ошметки сажи, запах гари, хлопья пожарной пены и черные лужи.

– Это что, пожар, что ли? – Федоров первым выпрыгнул из машины, бросился к обгорелому окну с выбитыми стеклами.