Глава 2

Вазян сидел и размышлял обо всей этой тупой и непонятной ситуации. Его не попросили в очередной раз заполнить анкету, он не сидел в большой очереди ожидая, когда к нему подойдет менеджер и начнет задавать вопросы, почему покинули место прежней работы.

Более того, он пил пиво с представителем фирмы, которая ищет подходящие кандидатуры. Может быть, нужно было отказаться? – размышлял Вазян – и тогда этот Гриша стал бы по другому вести с ними беседу. А то, что случилось, явно не укладывалось ни в одну стандартную схему. Хотя все-таки работа им была предложена, но и сама эта работа была такой же, как это нелепое собеседование. Непонятные иностранцы, развлечения и ничего конкретного. Пока Вазян усиленно размышлял о произошедшем, к нему за столик подсел подвыпивший мужичок. Он, прищурившись, наглым, недобрым взглядом посмотрел на искусствоведа.

– Я с 13 лет спину гну – выпалил он зло, сжав левую руку в кулак, и слегка потряс им.

Затем замолчал и принялся скрипеть зубами. Жвалы на его угрюмом лице заходили ходуном. Скрип зубов и грозный вид пьяного мужичонки произвел на Вазяна пугающее впечатление. Арнольд занервничал, но виду не подал. Пульс его участился, мысли в голове заскакали, как голодные блохи.

– Всю Россию продали, всю разворовали – устав скрипеть зубами, вновь подал голос мужик – где теперь рабочие руки, нет их нигде. Куда ни плюнь всюду одни барыги, менеджеры, певцы, художники, поэты сраные, да артисты, мать их, а рабочих нет. Стыдно быть рабочим, не престижно. А я сызмальства вот этими руками – мужик показал Вазяну свои крепкие натруженные руки – копейку добываю, каждый рубль трудовой с потом и кровью. И что же мне за это, почет и уважение? Нет. Мне за это шиш с маслом – мужик поднес к лицу Арнольда кукиш, дабы наглядно подтвердить истинность своих слов.

– И как мне после этого не пить?

– Да – задумчиво сказал Вазян – все как у Некрасова, «он до смерти работает, до полусмерти пьет…».

– Чего? – встрепенулся мужик. В интонации его речи, явно прослеживалось агрессивность и неприятие собеседника.

– Так просто подумалось – попытался оправдаться Вазян.

– Ты в армии служил? – мужик буравил Арнольда своим тяжелым, пьяным взглядом.

– Нет – покачал головой Вазян.

– Больной? – не отставал от него мужик.

– Нет, в институте учился.

– Ученый, значит. И что за наука? – наседал пьяный.

– История культуры – произнес Вазян, особо выделяя слово история, так чтобы было понятнее мужику.

– История – одобрительно кивнул мужичок – это хорошо. Скажи мне историк, почему трудовой человек в дерьме таком живет, где справедливость?

– Не знаю – сквозь зубы произнес Вазян, и чтобы как-то скрыть свое волнение глотнул пива.

– Должен знать, коли историк, а вот не знаешь. Хреновый, стало быть, ты историк, коли не знаешь, говно, стало быть, ты, а не историк. А я вот знаю – не унимался мужик – все знаю.

Почти кричал он, отчитывая Вазяна. Люди, сидящие за столиками, стали обращать на них внимание.

– Нет в этом мире справедливости, нет. Да и Бога тоже нет никакого. Не укради сказал Христос, а ведь воруют, все разворовали и живут себе припеваючи. А что же Бог, ничего. Они сначала наворуют у народа, а затем поставят церковь, якобы грехи замолить, опять же для народа благо. А денег-то затратят на это благое дело, считай меньше чем на своего пуделя. А что же Бог, ничего. Я двадцать пять лет на одном месте, а что взамен? Хрен взамен, денег вот, на водку только и хватает. Я же не раб, а рабочий, а на деле раб, самый что ни на есть раб. Кто виноват? Сам и виноват. Свобода, свобода, а на кой она сдалась ваша свобода, что мне от нее жить легче стало? Сто пятьдесят сортов водки появилось и триста пятьдесят два колбасы и куда они мне, за каким таким, я спрашиваю тебя, если я даже один сорт и тот с трудом могу себе позволить купить. Нет, от голода слава богу не помираю, семью кормлю и одеваю, но понять не могу почему же так нас лихорадит, все тяготы на наши плечи. Сволочь эта жирует, а мы пашем с утра до вечера, на кого пашем, на них упырей, чтобы они могли на островах банановых со своими блядьми отдыхать? Чтобы сынок их в Кембридже учился, а они десять вилл имели по всему свету, и вот ради всего этого я должен жилы рвать, горб свой гнуть?

Мужик со всего размаха ударил кулаком по столу. Пластиковый стакан Вазяна подпрыгнул и упал набок, пиво из него вылилось.

Вазян приподнялся из-за стола, для того чтобы уйти. Пиво было разлито, пьяный бред рабочего ему порядком поднадоел, да и, собственно говоря, пора уже было идти.

– Куда – рявкнул мужик, вошедший в раж – сядь, я еще не закончил.

– Заканчивайте без меня – превозмогая страх, произнес Вазян.

– Ты чего сявка, вякать вздумал, сядь я сказал, историк недоделанный.

Пьяные глаза мужика налились кровью, толстая жила, разделяющая лоб пополам, вздулась и было заметно, как она пульсирует.

– Всего доброго – монотонно произнес Вазян и направился к выходу, под прицелом любопытных глаз посетителей кафе.

– Пидор гребанный.

Услышал он, брошенную ему в спину, словно финский точеный нож, фразу. Народ притих, все устремили свои любопытные взгляды на Арнольда, будто вопрошая его – «ну что трусливый заяц, ответишь ему или бросишься наутек?»

Вазян пошмыгал носом, поморгал глазами, развернулся, сделал пару шагов в сторону неприятеля и со всего размаха заехал мужику в ухо. Удар был такой силы, что пьяный рабочий грохнулся на пол. Вазян победным взглядом терминатора осмотрел публику, театрально закурил и развернулся в направлении выхода.

– Ваши документы.

Перед искусствоведом стоял милицейский наряд. Сержант – мужчина лет сорока и двое молодых парней, еще не имеющих никакого звания.

– Поднимите его – скомандовал сержант.

Помощники подняли матерящегося мужичонку на ноги.

– Итак, ваши документы – грозно произнес сержант, злорадно пялясь на Вазяна.

Арнольд пошарил в карманах и достал студенческий билет. Сержант недоверчиво взял корочку, как-то брезгливо открыл ее и начал читать вслух, добавляя свои комментарии.

– Арнольд Вазян, да, странно, что не Шварцнегер. Более существенного ничего нет?

Вазян был на грани обморока, за годы учебы в университете у него выработалась стойкая неприязнь к работникам правоохранительных органов. Лишь только ему случалось увидеть милиционера, как его спина в тот же миг покрывалась легкой испариной, сердце начинало интенсивно стучать, в горле пересыхало, а в коленках образовывалась дрожь.

– Я не понимаю – пролепетал, словно нашкодивший ребенок, Вазян.

– Чего именно вы не понимаете? Мне нужен документ, удостоверяющий вашу личность: паспорт, права, документ, на котором стоит печать МВД.

Вазян сглотнул подкативший к горлу ком.

– Пройдемте – сухо произнес сержант – этого тоже в машину – скомандовал он ребятам.

«Красивый город» – думал Арнольд, сидя в милицейском бобике. Из окна патрульной машины его взору предстала ночная Москва. Горящие разными огнями витрины магазинов, рекламные плакаты, залитые неоновым светом, спешащие по домам прохожие, гуляющие иностранцы, целующиеся влюбленные пары, машины, светофоры, фонари и чудесная архитектура старой Москвы, все это проплывало мимо Вазяна, как в каком-то фантастическом сне. «Должно быть, непросто приходится архитекторам – подумал Арнольд – нужно придумать, затем начертить, все комнаты, каждую завихрющку, воссоздать на бумаге, а после воплотить в жизнь, так чтобы стояло веками. И вот через сто лет, а может и двести, я еду в этой машине и любуюсь этим домом. Все-таки велика сила искусства». Вазян улыбнулся, но тут же черная мысль, обрушившаяся на него словно проливной дождь, заставила его занервничать.

«А что если меня везут на Лубянку и дело касается вовсе не этого пьяницы?» – подумал Вазян.

На его лбу проступил холодный пот, руки стали нервно трястись.

«Иностранцы, контракт, КГБ, шпионаж, мать твою, вляпался».

Вазян зажмурился, закрыл ладонью лицо, чтобы хоть как-то спрятать внезапно нахлынувшее волнение.

– Гнида буржуйская – скрежетал зубами мужичок – давить таких надо. На рабочий люд руку поднял, загрызу суку.

– Заткнись там – рявкнул сержант.

Мужик сжал челюсти и громко заскрипел зубами, сверля Вазяна ненавистным взглядом.

В отделении милиции Арнольда завели в кабинет, а униженный пролетарий остался сидеть в коридоре.

Вместе с Вазяном в комнату вошел сержант и один из молодых милиционеров, вихрастый белобрысый здоровяк с глазами спаниеля.

– Садись – сказал сержант.

Вазян присел.

– Петя – обратился сержант к коллеге – чего там у нас по наркоманам?

– Вроде в этом месяце план сделали, даже сверх нормы. На прошлой неделе притон накрыли, генерал лично поздравил.

Сержант пристально посмотрел на Вазяна.

– По кражам?

– Дак э-э, много висяков – пробубнил Петя – но этого-то вроде в кафе взяли, хулиганка.

– Хулиганка – задумчиво произнес сержант – портите вы нам показатели молодой человек. Что у вас там стряслось? – обратился он к Вазяну.

– Я просто сидел, этот подсел ко мне, начал нести непонятно чего, кричать я рабочий, рабочий, затем пролил мое пиво и стал меня обзывать.

– Как обзывать? – перебил его сержант.

– Он – замялся Вазян – ну, гомосексуалистом меня назвал, только в грубой форме.

– Пидором, что ли?

Вазян нелепо кашлянул.

– В общем, я ему и врезал – выдохнул Арнольд, произнеся последнее слово практически шепотом.

– Не понял – переспросил сержант – что сделал?

– Ударил – негромко произнес Вазян, чуя за собой неизгладимую вину, и опустил глаза. Напряжение было таким чудовищным, что Арнольд был готов вот-вот расплакаться, словно кисейная барышня.

– Я не хотел – добавил искусствовед, шмыгая носом – он сам вынудил меня.

– А я вот тебе сейчас нехотя засуну в задницу эту резиновую палку, а затем достану и заставлю облизать.

Сержант достал из кармана платок и звучно высморкался. Арнольд опустил голову, ему было страшно и стыдно. Он стыдился своих слез, которые уже не мог сдерживать. Они, словно моросящий дождь, предательски текли по его щекам, и падая, впитывались в одежду.

– И что мы молчим, Арнольд Шварцвазян?

Арнольд вытер ладонью мокрое от слез лицо.

– Я не знаю что сказать.

Сержант, открутил колпачок с шариковой ручки, достал стержень и принялся ковырять им в ухе.

– Где и кем вы работаете?

– Учусь в аспирантуре. Я искусствовед – пробормотал Вазян в нос.

– Искусствовед – загоготал сержант – сделай мне минет.

Вазян молчал, слезы куда-то пропали сами собой, лишь соленые разводы от них слегка пощипывали раскрасневшиеся щеки. Арнольду был ненавистен этот кабинет, мерзкий сержант с бульдожьей рожей, и даже молодой вихрастый милиционер, который по большому счету ничего плохого Вазяну не сделал. И, напротив, тот пьяненький мужичонка, которому Вазян заехал в ухо вдруг предстал перед ним в ином свете. Арнольду стало жалко этого уставшего, раздавленного жизнью и вечными проблемами рабочего человека. «Ведь по большому счету он не виноват – думал Вазян – он выбрал себе профессию по душе и отдается ей без остатка, пашет, как папа Карло, а получает гроши. Что же ему человеку труда делать, куда податься, нужно кормить семью, поставить на ноги детей, да просто получать за свой труд, и жить не думая о том, откуда завтра брать деньги сыну на завтраки. Чтобы хоть раз в своей жизни он смог с семьей съездить в Турцию или Египет. Наболело у человека, вот он и высказал, а то, что я встретился на его пути, бывает. Прости меня мужик» – мысленно покаялся Вазян, смотря в пол.

Арнольд родился в обычном провинциальном городке. В его биографии не было чего-то необычного, все, как у большинства российских граждан, детсад, школа, отец алкоголик, мать на трех работах, друзья, первая сигарета в 13 лет, первая рюмка вина в 14, первый секс в 16. Отучившись 11 классов, Вазян решил поступать в институт, но провалился. И самое обидное в этом было то, что первые два устных экзамена он сдал на отлично. Непреодолимым барьером для него стало сочинение. Вазян, как и девяносто процентов абитуриентов, писал на свободную тему. Он марал бумагу размашисто, легко и вдохновенно, мысли, буквы, фразы вылетали из него, как патроны из автомата Калашникова. Когда его мама пришла в институт подавать апелляцию, преподаватель лишь развел руками и предоставил ей самой прочесть сочинение сына. На двадцать четвертой грамматической ошибке она сдалась.

– Извините – досадливо сказал экзаменатор – вашему сыну было достаточно написать на троечку, но, увы, этого не произошло. Мама Арнольда покачала головой, вздохнула и вышла из комнаты. Осенью Вазян устроился дворником. «Поколение дворников и сторожей» – напевал он, всякий раз махая метлой, утром и вечером. В свободное время читал книги, готовился к новому штурму непокоренной вершины. Но и на следующий год результат был тем же, хотя сочинение он написал на тройку, проходной балл был уже выше, чем в предыдущем году. Мама Вазяна, видя его склонности к гуманитарным наукам и тягу к всякого рода писанине, в это время он стал писать стихи и коротенькие рассказики, устроила его на работу корреспондентом, в небольшую сельскую газетенку. Большое село – районный центр, где располагалась редакция газеты, находилось километров в десяти от города и Вазяну приходилось каждый день ездить на автобусе туда и обратно. Это слегка утомляло будущего искусствоведа, несмотря на сложности, новая работа и сотрудники редакции ему пришлись по душе. Арнольду выдали фотоаппарат, с которым он шатался по селу, фотографируя то облезлых собак, то покосившиеся заборы, а то и просто лепешки, оставленные крупным рогатым скотом на дороге. Фотокорреспондента из него не получилось и ему, скрепя сердце, доверили написать небольшую заметку о вновь открывшемся кафе в здании кинотеатра. Вазян взял блокнот, ручку и отправился в кинотеатр. Приветливая хозяйка кафе, встретила его радушно, напоила чаем и весело, задорно и очень эмоционально осветила эту тему. Статейка получилась скорее рекламного характера, нежели зарисовки на тему общепита, однако, она привлекла внимание главного редактора. Он сухо похвалил молодого сотрудника и послал его на ферму, за репортажем о путях повышения молочной продукции и эффективности молочного скота. Вазян тяжко вздохнул и отправился на ферму. Дальнейшие его газетные опусы вращались вокруг сельскохозяйственной темы: удои, привес свиней на откорме (взрослых и молодняка), приплод КРС, расширение курятников до яйцефермы и производство яиц в промышленных масштабах, фермер на селе проблемы и решения. Проработав там до весны, летом Вазян вновь подал документы на поступление в институт. На этот раз это был факультет журналистики. Статьи про коров и сельские угодья, очерки о проблемах села, предоставленные им на творческий конкурс, были довольно низко оценены приемной комиссией. И, хотя все экзамены он сдал без троек, благодаря собственной матери, договорившейся с преподавателями, это не помогло, ему не хватило одного балла и все из-за коровок.

Несколько лет физического труда и душевного отчаяния, чуть не сделали из него алкоголика. Скучная, унылая жизнь провинциального городка все больше и больше тяготила молодого человека. Ему хотелось стать знаменитым, богатым, общаться с поэтами, писателями, музыкантами, художниками, вращаться в высших кругах элиты. Он запоем глотал книги, пил водку и плакал. От тоски и одиночества, за два дня перед своим очередным днем рождения Вазян вскрыл себе вены. Попытка суицида не удалась и Арнольд твердо решил изменить свою жизнь, перебравшись в Москву.

В столицу он поехал под предлогом поступать в вуз. Мать всплакнула украдкой, но что уж тут поделаешь если сын все решил. Она хоть и не верила в успешный конец предприятия, втайне надеясь, что ее любимый Арно поживет месяц-другой в Москве и вернется в родные пенаты, благословила его и отправила с Богом поступать.

Всем на удивление и себе в том числе, Вазян поступил с первого раза. Хотя отделение было заочное, но это даже вышло на руку Арнольду, ведь в Москве нужно было где-то жить, что-то есть, а родственников поблизости не было. Вазян устроился на работу все тем же дворником, затем грузчиком, а после продавцом книг. Окончив вуз, Арнольд поступил в аспирантуру, где к этому времени и учился.

«Я люблю этот город – думал Вазян, сидя на жестком стуле и смотря в пол – он не всех принимает в свой лагерь. Многие приезжают покорять его, но бесследно канут в Лету, растворяясь в асфальтовом болоте этого города, иные едут, чтобы заработать много денег, они возвращаются домой с пустыми карманами, другие собираются учиться, у каждого своя цель.

Но как бы там ни было, далеко не все приезжающие остаются здесь жить. А я остался, я живу в этом городе, люблю этот город. Нет, ни за скверы, улицы и фонтаны, а за то чувство свободы, которого нет ни в одном провинциальном городишке. Я чувствую себя свободно, иду по улице курю сигарету и понимаю, что никому во всем этом огромном мире нет дела до меня, а мне до них, вечно снующих, бегущих, спешащих, кричащих, гудящих, деловых людей. Каждый живет, как умеет. Одно плохо, жить так, как хочется не получается. И, вообще, можно ли у нас в стране жить, как ты хочешь? Вот возьмут эти милиционеры и забьют насмерть своими дубинами и насрать им на то, что я хочу. Или завтра объявят очередной дефолт, кризис, перестройку и кому какое дело, чего хотят люди. Живите так, как можете, а не можете – то и не живите. Уж всяко лучше, чем так, как этот урод, всю жизнь ныть, пошел бы да повесился, все равно в Бога не верит».

– Ладно – рявкнул Сержант – откатай ему пальчики для картотеки и поступай как знаешь.

– А что с тем? – спросил Петя, кивнув головой на дверь.

– Того в клетку давай, завтра с утра разберемся. Чего у нас там по маньякам, проанализируй, потом доложишь.

Сержант поднял трубку телефона и набрал номер. Долго молчал, нервно ковыряя пальцем стол, затем дернулся, словно от разряда статического электричества и заговорил.

– Привет. Да. Да. Да. Все. Ну сказал же все. Да. Да. Скоро буду, купить чего? Хорошо. Да. Да. Хорошо. Хорошо куплю. Ладно. И это тоже куплю. Да. Не забуду. Все, все выезжаю – раздраженно крикнул он и со всей силы хлопнул трубкой о телефон.

– Так и хочется порой забрать ее в участок и так отхуярить, чтобы… Ладно, все, рули тут, до завтра.

Сержант ушел. Петя снял у Вазяна отпечатки пальцев и отпустил его. Домой Арнольд добрался уже поздно ночью, не раздеваясь, лег на диван, включил телевизор и тут же провалился в сон.