1.
Месяц барашком с завистью вниз,
Там за рубашку глупый повис.
Карты кварталов в крапе огней
Капают талым, хочется к ней,
Хочется счастья, в пах головой,
В теплые части, клей тыловой.
– Ви поиграем в шутку кричать:
Щас вас пымаем, тит тфою мать!
2.
Фриц на охоте, он не космат.
Людям охота ходы размять.
– Месяц, бедняжка, что там завис?
Звать меня Машка, ехай на низ!
Месяц заплакал звездами, но
Звезды – заплаты на домино.
Наглая Нюрка, пьяный гараж.
Тихо в дежурке хрусть карандаш.
Сияет солнцем сталь литовки,
Клинок как бритва шепеляв.
И смерть свистит, всекаясь ловко
В колени толстомясых трав.
Они от горести кричали,
Зрачком метался узкий бог,
И только голени торчали
Зеленой щеткой из сапог.
Окрест газона, изнывая,
Асфальт по руслам улиц тек
И раскаленные трамваи
Скакали с гиком наутек.
А дирижер махал неслабо!
За ним, с прожорливым мешком,
Одна понятливая баба
Стояла крепким босиком.
Все сильнее греет
Солнце с каждым днем,
В небе утро реет
Мраморным огнем.
Пламенем объята,
Выстрелит печаль —
Жутко и приятно
Вздрагивает даль.
Завтра – с юга ветер,
Оттепель, и боль
Жить на этом свете,
На одном с тобой!
Губы любят скупо,
Очи – горячо.
Я ли – этот глупый,
Дышащий в плечо?
Иду по листьям будто
иду по облакам
чтоб к осенью обутым
припасть твоим ногам
лицом в закат унылый
ногами на восток
назвать своею милой
траву и водосток
как съемка из подвала
и пленку засветив
два кожаных овала
уперлись в объектив
Вот две копейки – простая медяшка
В зимние улицы гонит из дома,
Крутится-вертится диск неваляшка,
Сладко под ложечкой сводит истома,
В уши стекло надувает мозаика
Желтых огней «Жигулей» и метели,
Сердце мое, словно пойманный зайка,
Серенький, в ужасе скачет по телу.
Что я окажу тебе – странно и вечно:
Маленький Кай и его королева,
Разве ты можешь быть так бессердечна,
Если услышишь простые напевы?
Что же ты, глупая сволочь, не видишь
Как я люблю тебя тая, страдая?!
Ты ли обрадуешь, ты ли обидишь,
Господи! Дай, чтоб попал не туда я!
Слезы и солнце морозного полудня,
Осень мою – ржавью плотницких скоб…
Осени больше не будет, как в Болдино,
Белою крышкой накрылся сугроб.
Долго ли, коротко соль закипала бы,
Туго ли мячик мученья глотал,
Вольно ли было выплакивать жалобы,
Губы сжигая о липкий металл?
Мне ли, большому, не плакать об осени,
Пусть и еще обо мне говорят,
Я ли ее из подъездов обоссанных
Не выносил на руках, как солдат?!
Как я люблю ее! Робость у пропасти
Край стерегла до окончания дня,
Что же вы, люди, все мимо торопитесь?
Нет, я здоровый, оставьте меня…
Железная дорога под окнами лежит.
Асфальт течет мазутом, ручьями пот бежит.
Стою я на балконе с коробкой папирос.
А мимо проезжает вонючий тепловоз.
Свистит свисточек тонко, снаряд вперед летит,
Отважная девчонка на буфере сидит.
От пыли золотая на чашечке весов.
И я предполагаю, что нет на ней трусов.
И мне смешно и больно, и сразу член встает,
Она рукой мне машет и песенки поет.
Она не будет больше в Пышме пасти коров,
Ее в Шанхае снимут жандармы с буферов,
В цепях заточат в башню за неоплпату виз,
А вызволит оттуда какой-либо маркиз,
В притонах Сингапура, в колечках анаши
Лимонными ночами коктейли хороши.
Но поезд едет быстро, везет ее в Китай,
Она мне ручкой машет, кричит «Прости-прощай!»
Прощай, моя Маруся, безмозглый мотылек!
Тебя я не увижу, и член на место лег.
Взмахнув полой халата, опять сажусь за стол,
Включаю вентилятор и ручку грызть пошел.
Слагаю я поэму о ядерной войне,
Ответственная тема, и так погано мне!
Есенина листаю рассеянной рукой,
Но он не помогает в тематике такой.
Я пью чифирь из банки, смотрю в окно, а там
Платформы классных танков везут в Афганистан
И часовой угрюмо сжимает автомат,
Нерадостные думы сейчас его томят.
Пропитан китель потом, письмо прислала мать,
Ему курить охота и стремно умирать.
Окровлены кинжалы, раскалены стволы,
Горят на перевалах груженые «Зилы»,
Гремит бесшумный выстрел, в аду не хватит мест,
Но поезд едет быстро, везет его в Термез.
А лично б я не против поехать бить сейчас
Душманов, сионистов и всех, кто против нас!
Увы – судьба иная поэтам суждена,
И я еще не знаю, как сложится она,
И я еще не вижу далеких перспектив,
Но небо стало ниже и лижет брег прилив,
И вот – волненья волны захлестывают мол,
И, вдохновенья полный, я вновь курить пошел.
Вдыхаю, выдыхаю, словесный пышет пыл,
Бегу блокнот хватаю, но все уже забыл,
Печальная улыбка подохла не беда
В аквариуме рыбка в неволе навсегда
И жизнь скучна как совесть, когда боренья нет,
И снова едет поезд и партизанов нет.
Она не молчит, или просто немая —
Она не моя.
Как всякая женщина, ты понимаешь,
Понятлив и я.
На грубом ветру как луна пожилая
С накрашенным ртом.
Напрасно глазами ее пожираю:
Ей скучно о том…
Ей скучно на лестничной клетке Останкино
Царапать глазки,
Ей скучно со мною, но осень-жестянка
Тоскливей тоски.
Я.
– Взгляни: я могуч, я вылажу из кожи,
Чего же еще?
ОНА.
– Еще – ничего, и уже – ничего же,
Оставь этот счет,
Гармонию алгеброй можно поверить,
Но хаос – увы.
Скрипят бесприютно небесные двери
И двери травы.
Я.
– Скажи, но затем ли Создателю молится
Последний поэт?
ОНА
– Эх ты! А считался еще комсомольцем!
Вить бога-то нет!
Гляжу я на небо – а Бога и нету,
Дозволено все.
Какие поэты! Какие планеты!
Какой я осел!
…Посмотришь сквозь пальцы – и больно невольно,
Как вымыли кальций не винные волны
Давясь, я читал скукотищу для взрослых,
И их проверял, задавая вопросы,
И если мне лгали, я знал, что так надо,
И был для себя хитроглазой наградой.
Мечтал я о дружбе с девчонкой хорошей,
И чтоб до полночи играть с ней в Гавроша,
Однако ребята играли в Чапая,
При этом всех девок за белых считая,
Что скучно и грустно, и лучше бывало
Искать в одиночестве клады в подвалах,
Срисовывать башни и шхуны в альбомы
И изобретать преужасные бомбы
Имел я, как водится, больше, чем стоил,
Но меньше, чем был, несомненно, достоин!
И жизнь я презрел, но она, как ни странно,
Не шла извиняться с упрямством барана,
Наверно, на радость веселым и пьяным
Солдатам, матросам, рабочим, крестьянам.
И вот я баранку кручу наизнанку,
Однако изнанка ломает баранку.
И се: посредине реки на коряге
Смотрю, как чужие проносятся флаги.
В разливе весною, святое и злое,
Все было со мною, да только чужое.
(Здесь речь не о том, что чужие медали
И лавры не дали мне спать, истоптали
Всю грудь замечательных личностей ряшки
Во фраках, толстовках и черных рубашках.)
Умище – бессмертен, но грустно в могиле,
Что жизнь твою проживали другие.
Как косы и челки меня ни кружили,
Чужие девчонки с другими дружили.
И станы чужие – чужими руками
В стихах моих жадных с чужими строками.
Звеня, в темноте растворялись окошки,
Ступали на грунт осторожные ножки.
Удушливым летом фабричной слободки
Двойняшки-сиротки румяны от водки,
Прекрасны и кротки близняшки-сиротки,
Но коротки руки, четверошник робкий!
Поставил на лиру, последний свой фертинг
Отдал за билет лотерейный в конверте:
Лелею и холю, как дулю в кармане,
Надеждой живу, но проверить не манит.
Всю правду хочу про себя я изведать,
Но только не горькую, только не это!
Неплохо с прожженною музой в обнимку
Втихушку печатать души порноснимки,
Но слаще в истерике зависти черной
Рыдать над портретом Есенина…
Смеются, выставив клыки,
На клетку напирают грудью,
Волчонок мечет огоньки,
И солнце лазает сквозь прутья.
От зноя в полдень врут часы,
Что сталь ломается однажды,
И пахнут кровью их трусы,
И рот окрашивает жажда.
Но даже если люди злы,
Ты зла не видел, будь доволен,
А клетка – что ж! Кругом козлы —
Не быть же хищнику на воле!
Пускай козлы. А вот – коза,
И ей не страшно здесь влюбиться.
Олешек, карие глаза,
Нетерпеливые копытца…
Никто не знал, что вы – враги,
Кому назавтра есть капусту —
Никто не знает. О, не лги,
Что презираешь это чувство!
Еще слыхал ли ты свирель,
Которой агница внимала?
Да кстати, и других зверей
Еще ты видел слишком мало.
Б. Рыжему
Нам у мамы химии
Всем одно почтение,
Только за стихи мои
Я прошу прочтения.
Не суди по имени
За земными судьями,
Господи, прочти меня
Между строчек суетных,
Между кровью крашеных,
На сметане мешаных.
Ты их жалуй, ряженых,
Не стреляй и бешеных,
Пусть их безобразные!
Это – вещи штучные,
И всегда непраздные,
Оттого и тучные.
Есть у них, у каменных,
С рифмами раскосыми,
Между воплей маминых
Вдохи Твои, Господи.
Я встал. За окнами носом хлюпал
Дождь, загадочное существо.
Он обрадовался и стал глупо
Показывать скучное свое мастерство:
Заполнив пространство и время, промозглый,
Свисая с неба, по людям тек,
Ушами хлопал, без глаз, без мозга,
Шаркал ступнями старческих ног.
По комнатам бегали противные карлики,
Уроды фантазии, аборты строк,
Всю эту нежить элементарную
Дождик смывал – я радостно мок.
Крыши блестели, запахло раскопками
Трои, и тронулся лед наконец.
Так реставрировал город из копоти
Дождь, чистоты слабоумный творец.
«Станешь янки – сделав бизнес,
Иудеем – с обрезанья,
Станешь русским после тризны
Запоздалого признанья,
Выпьешь утреннего снега
Горлом, вспухшим от рыданий,
Задохнувшийся от бега
С похоронками признаний.
Сорок дней любая пьянка,
Ты устал, но стены зданий
Пахнут иодом: где-то ранка
Новой боли непризнаний!
…Ветер взял твой нежный волос
Перенес полукасанье,
Но напрасен прежний голос —
Запоздалое признанье…»
– У дверей ее намедни
Ты царапал на листочке,
Но она не будет медлить,
А вот русским – станешь точно.
О проекте
О подписке
Другие проекты