Хронос кенос^[1]

За невидимую Стену

Заглянув в начале самом,

Пустоту великой сцены

Ощутишь в себе, как драму.

Пожалеешь, что судьбине

Поколенья жизнь отдали.

Капли красные рябины

Заржавели, как медали.

На притуле – кот Василий,

На столе кухонном – брашно.

О любви как высшей силе,

И задумываться страшно.

«Ещё вчера плакун-трава…»

Ещё вчера плакун-трава

По Оболони зеленела.

А если б так, что нам за дело

До городского волшебства?

И празднеств шумных круговерть

Даёт таинственные всходы.

Зима, чья анаграмма – смерть,

Взаймы не просит у природы.

Салюты, вопли, кутежи.

Когда же наконец морозы

Наточат острые ножи

На коллективные психозы?

Звучит церковный антифон

Под голубыми небесами.

Подростки с круглыми глазами

Молчат и дышат в домофон.

Сал, Бер, Йон, Рош

Поспела рожь. И рожа расцвела.

И птица распушила перья.

Кто я теперь? Незапертая дверь

Или живой образчик двоеверья?

Кто я тогда, потом я – что за херъ?

Я – бер лесов, мёд ведающий лев,

Во льдах любви сосущий лапу,

И стая тонкоклювых корольков,

Которых отправляет по этапу

Неумолимый лодочник Тальков.

«Я – ветхий Адам…»

Я – ветхий Адам.

Все ребра покамест целы.

Небесные реки

Туманны и драгоценны.

Я волен и глуп.

Неведома мне кручина.

Я сам по себе

Есмь следствие и причина.

И всё на мази.

Пустыня вздохнёт однажды,

И явится Ева —

Взаправду тогда возжажду.

«Пусть ветер утихнет в ветвях…»

Пусть ветер утихнет в ветвях

От возгласов наших нестройных.

На непроходимых путях

И тайно объявленных войнах —

Опять неизвестный солдат

Свинцом под лопатку ужален.

При жизни лишённый наград,

Посмертно с лихвою одарен.

Кому наши птицы поют,

По ком второпях умолкают?

Как будто конечный приют

Последнюю связь обрывает.

Сон

Гремуча праздничная тишь —

По крыше дождь стучит подковою.

А ты в две дырочки сопишь

И башни видишь с Иеговою.

Ветхозаветная стена

Зияет свежею промоиной.

И ни покрышки нет, ни дна

Неведомо какой убоине.

Камыш египетский высок.

Долины зеленеют ровные.

Облит испариной висок,

И крылья за спиной огромные.

«Дух мятётся. Ворон грает…»

Дух мятётся. Ворон грает.

И поныне Мировая

Длится, всё не утихает,

Дхарма свищет у виска и

Сердце – язва моровая

Или яма долговая —

Повторяет, умирая:

Эвоэ! Земля сырая!

«Оставить влажный след в морщинке…»

Оставить влажный след в морщинке

Ещё не старой старой девы.

В её французские косынки

Щекой зарыться охладелой

И наблюдать, как мостовыми

В штиблетах модных и кондовых

Снуют, что мнимые больные,

Носители идей бредовых.

В семье господ равновеликих

Себе взыскующие места,

О Бильгамесе с львиным рыком

Не знающие ни бельмеса.

«Карпатские горы родили мышь…»

Карпатские горы родили мышь.

Признавшись, что быть не могло иначе,

Взлетай на воздушном повыше крыш,

Дыши кислородом в камыш казачий.

Носи наизнанку, навыворот

Тулупы сомнений, овчины страсти,

И, зная, что сбудется, наперёд,

Подыскивай фото в гранитный паспорт.

Художник

Как ныне Сологуб уклюжий

Обосновался в «Волчьей Яме»

И холст белилами утюжит.

За ним Подол с монастырями

Зияет рваными краями,

Разлоги, ямы и ухабы,

Хароны, девы с чешуями,

Великий Гильгамеш с Хумбабой

И ведьмы киевские следом

На тайное стремятся брашно.

Мир снова юн и неизведан —

Лишь зарисован карандашно.

«Радуйся, человече…»

Радуйся, человече:

В мерзостях не замечен,

Не одарён парчами,

Не усыплён речами.

Крачет над степью кречет.

Голову вешать неча.

Корень травы медвяной

Всякую лечит рану.

Будет слеза струиться,

Как по стволу живица —

Лучших времён предтеча.

Радуйся, человече!

Сирокко

Сирокко морщинит поверхность вод,

Приносит южную грусть;

В какие пустыни какой народ

Держит сегодня путь?

В жарких краях, где течет песок

Вместо святой воды,

Сделай последний сладкий глоток

Из чаши синей звезды.

Пирамида

Мой внутренний Аджимушкай —

Бойцы решили биться насмерть.

В чужие мысли, понапрасну

Наведываясь, не вникай.

Был Маслоу – будет Кузьмичёв.

Как пасынку и апатриду,

Ему воздвигнут пирамиду

Из плохо пригнанных стихов.

«Стань мне ближнею…»

Стань мне ближнею

или дальнею,

хоть Полиною,

хоть Наталиею.

Промелькни в окне

отражением,

зазвени голово-

кружением,

чтоб приснилось мне

чёрной осенью,

будто семенем

в землю бросили —

и пророс я не

то колосьями,

не то прочею

бурой озимью.

И лежу себе

под сугробами

с лихоманками

и ознобами,

над судьбой своей

верховенствуя

до весеннего

равноденствия.

Vita Longa

«День прошёл…»

Е. Мордовиной

День прошёл,

            не оставив следа.

На круги

            возвратилась вода.

Твоих плеч

            сюрреален изгиб.

Миру мир!

            Дезертиру гип-гип!

Морю мор!

            Корабельный причал

Мою жизнь

            навсегда укачал.

Ты плыла

            по просторам аллей.

Паруса

            были крови алей.

Но дугой

            мир иной надо мной

И Мальчиш-

            Кибальчиш озорной

Ни обол

            не берет, ни пятак.

Говорит:

            «Проходи просто так!»

«Листья, исчезающе легки…»

Листья, исчезающе легки,

Над землёй черствеющей кружатся.

Жёлтые мигают огоньки,

Будто самолётов маяки,

Что, взлетев, уже не приземлятся.

Снятся им бездомные звонки

Телефонов дисковых казённых,

Фонарей чугунных светляки,

Гипсовые жухлые венки

И аллеи голые влюблённых.

Листьев неземная круговерть,

Изменений внешних постоянство.

Братьев наших наименьших смерть

Заставляет до весны говеть,

Жечь в кострах увядшее убранство.

Киевская осень

Прозрачная приходит осень,

Контора пишет, ветер носит.

Бунтует пламенный грузин.

Здоровый дух в астральном теле

Встать не торопится с постели,

Хлебнувши холода низин.

В кострах, как ведьм, сжигают листья.

Дымок от них исчезнет быстро,

Блажен, кто ближним нелюбим.

Его бесплодная природа

Не увядает год от года

И равноангельна, как дым.

«Море не замерзает, не застывает лава…»

Даше Суворовой

Море не замерзает, не застывает лава.

Кролики косоглазо пялятся на удава.

Алая вспышка слева. Противогаз натянут

Конец ознакомительного фрагмента.