4

Саша медленно брел по набережной Москвы-реки, с любопытством озирая раскинувшуюся вокруг Первопрестольную. В Москве он, конечно, бывал, но все это было так давно… Теперь же, в свой первый самостоятельный визит во вторую столицу Империи, все ему виделось другим. Может быть, потому, что он был уже не тем восторженным подростком, как раньше?

Против ожиданий, дорога «на войну» оказалась не столь простой, как он ожидал, – мало того, что путь в Афганистан лежал странным зигзагом – через Москву и далекий Ашгабат, – нестыковки начались буквально сразу… Кто бы мог подумать, что транспортно-пассажирские рейсы в Туркестан настолько редки и к тому же зависят от каких-то загадочных «прибытий груза». А он-то, после всех бюрократических проволочек и треволнений прощания с близкими, думал, что все трудности уже позади, собирался к вечеру уже представиться новому командиру…

Но худа без добра не бывает, и образовавшееся до отлета «окно» юный поручик (перевод в армию автоматически повысил его в чине) решил посвятить изучению Москвы. Тем более что спонтанное решение поехать к черту на кулички, сперва принятое по единственной причине – как более разумная и пристойная альтернатива пуле в висок, – по зрелом размышлении обросло иными доводами и резонами.

Нет, Александр по-прежнему был уверен, что вражеская пуля или клинок его не минует, и уже в первом бою, покрыв себя славой, он падет смертью храбрых. А та, для кого и предназначалось все это, узнав о безвременной смерти поручика, смахнет слезу. Но… К примеру, тот же Лермонтов. Да, он тоже погиб, правда, не в бою, а на дуэли, но не в этом дело. Он прославил себя навеки.

Поэтому еще в Санкт-Петербурге, в магазине «Мюр и Мерилиз» была приобретена толстая тетрадь в прочном клеенчатом переплете, которой предстояло стать дневником нового первопроходца. И зародыш этого дневника, призванного обессмертить имя Бежецкого, уже имел место! Целых три страницы красивым убористым почерком! Дальше дело пока не пошло – не будешь же посвящать потомков в бюрократические тонкости перевода из гвардии в армию, заставлять их читать подробности о пересчете жалованья, выправке дорожного литера, пошиве мундира… Это мелко и недостойно Истории. А возвышенного, увы, пока было маловато.

Снежок приятно поскрипывал под подошвами ботинок (дворники здесь, во второй столице, оказались лентяями – не чета питерским), неяркое зимнее солнышко играло на куполах Ивана Великого и золотых орлах Кремля. Открывающийся вид просился на открытку. Чем, собственно, и пользовались иностранцы, отличающиеся от москвичей странноватой одежкой и не нашими манерами.

– О, руссиш официр! – К Саше кинулась пожилая пара в каких-то невообразимых расцветок дутых куртках и смешных панамках на головах – это при русском-то ядреном морозце. – Кенен зи битте… Э-э-э, – в затруднении почесал затылок немец. – Фото… Фото махэн!

Тут уж не нужно было иметь за плечами институт иностранных языков, чтобы уяснить очевидное. Александр улыбнулся радостно закивавшим, будто китайские болванчики, старикам, осторожно вынул из трясущихся рук дамы фотоаппарат с огромным объективом и сделал несколько снимков: немцы на фоне Кремля, немцы на фоне реки, опять Кремль, но в других позах…

– Данке шён! Нохайнмаль фото? На па… мять… – с трудом выговорил турист, указывая на место рядом с супругой, но поручик поспешил откланяться.

Эта встреча с путешественниками не стала для Бежецкого лишь забавной сценкой: ловя в объектив радостные морщинистые физиономии на фоне храма Христа Спасителя, он с раскаянием подумал, что так и не собрался до отъезда сходить в церковь, помолиться, исповедоваться на всякий случай… А все его несобранность: откладывал на потом, собираясь отдать дань вере в родной церкви Бежецких, расположенной на территории имения, да не получилось – настоятеля, отца Варсонофия, вызвали куда-то по неотложным делам, а задерживаться Саша не мог… Зато ничего не мешало это сделать немедленно.

Перейдя реку по Никольскому мосту, молодой человек поднялся по ступеням, ведущим к храму. Только не в главный, «парадный» зал, а в скромную Георгиевскую церковь, расположенную в основании здания. Несколько лет назад он уже бывал там вместе с отцом и до сих пор помнил низкие, какие-то уютные своды, навевающие мысли о старинных боярских теремах, запах воска и ладана. Почему-то сейчас, перед дальним и опасным путешествием, ему захотелось пообщаться с Господом именно так, приватно, а не чувствуя себя крошечной букашкой…

Бросив серебряный гривенник в церковную кружку, Саша взял тонкую желтую свечку и прошел, стараясь не слишком стучать каблуками, внутрь…

* * *

– Извините, у вас не занято?

Средних лет человечек, одетый в темное пальто и котелок, указывал пальцем на пустующее рядом с Сашиным кресло. Народу в зале ожидания аэропорта было немного, и пустых мест – предостаточно, но что же делать, если человеку приспичило сесть именно сюда?

– Не занято. Присаживайтесь, пожалуйста, – вежливо ответил юноша, собираясь снова прикрыть глаза и задремать.

Рейс в очередной раз отложили, видимо, загадочный «груз» так и не прибыл, но время было позднее, и хлебать киселя двадцать верст до Москвы на попутке или такси не только не имело смысла, но и не хотелось физически. По дороге из Санкт-Петербурга Саша так и не сомкнул глаз, взбудораженный грядущим, а теперь молодой здоровый организм брал свое. Да и не любитель был он, если честно, «ночной жизни».

– Куда направляетесь, коли не секрет? – прожурчал с соседнего кресла вкрадчивый голосок. – Уж не в Афганское ли королевство, часом?

– А вы откуда знаете? – Сон как рукой сняло: вот еще не хватало, чтобы сосед оказался каким-нибудь шпионом, как в дешевых телевизионных детективах.

– Как же не знать? – дробненько захихикал человечек. – Когда отсюда почитай половина туда едет. Гонят вашего брата, молодой человек, на убой ни за грош. Туда – молодых и здоровых, кровь с молоком, а обратно – если и не в ящике железном, то о трех ногах. Если вообще с ногами.

Бежецкий внезапно ощутил болезненный укол в сердце: собираясь пасть геройской смертью в первом же бою, он как-то не подумал, что в сражениях бывают не только невредимые и убитые, но и раненые. И нередко – так тяжело, что потом остаются калеками на всю жизнь. В голову сами собой полезли страшные картинки: безногие нищие, униженно просящие копеечку на церковной паперти, одноглазый и обезображенный ужасным шрамом ротмистр Калганов, ведший в училище тактику, однорукий инвалид Федотыч, служивший привратником в соседнем имении…

– Меня никто не гнал, – с трудом развеял он жуткие видения, роящиеся в наполовину уснувшем мозгу. – Я сам, добровольно еду.

– Зачем же? – ахнул, по-бабьи прикрыв рот ладошкой, незнакомец. – Неужто денег посулили?

– И не из-за денег.

– Тогда наверняка по несчастной любви, – убежденно сказал сосед. – Мол, коли не любит постылая, суну голову под пулю басурманскую – и поминай как звали!

Александр снова подивился прозорливости человечка, а тот уже совал ему в руку тоненькую книжечку в бумажной обложке.

– Почитайте, почитайте, молодой человек! Тут все как есть описано…

Но только пальцы успели прикоснуться к шершавой, плохого качества бумаге, как над ухом кто-то гаркнул фельдфебельским прокуренным басом:

– А ну, пшел отсюда, скнипа барачная!..

Саша вскинулся было оскорбленно, но слова, как оказалось, адресовались вовсе не ему.

А соседа уже не было на месте, бочком-бочком, как-то по-крабьи, так и не стерев с лица криво наклеенную улыбочку, он пробирался к выходу, споткнулся о выставленную в проход ногу в сверкающем – хоть глядись в голенище – сапоге, но удержал равновесие и под хохот, свист и улюлюканье порскнул в автоматические двери.

– Что ж вы это, поручик, со смутьянами разными тут лясы разводите? – Хрипатый бас принадлежал коренастому драгунскому ротмистру лет сорока на вид, щеголявшему Святым Станиславом в петлице расстегнутого на несвежей сорочке мундира и изрядно притом бывшему подшофе. – Или сами из них будете? Только перекрасились по случаю? А ну – отвечать мне как на духу!

– Да как вы… – задохнулся Саша, судорожно шаря рукой по поясу. – Как вы смеете, ротмистр? Да я вас на дуэль!..

Кровь бросилась ему в лицо, и, вероятно, он выглядел настолько убедительно, что драгун тут же сменил тон:

– Па-а-ардону просим, обознались! Ротмистр Морошевич! – впечатал офицер выбритый до синевы подбородок в ворот сорочки и четко, даром что пьяный, прищелкнул каблуками. – С кем имею честь?

– Кор… поручик Бежецкий, – ответил, встав на ноги: все ж таки хоть и не по форме одет офицер, а старше по чину.

– Недавно, поручик, а? – подмигнул, впрочем, совсем добродушно, ротмистр. – Еще путаемся?

– Месяца не прошло, – честно признался Саша.

– За что произведены? – продолжил допрос драгун, плюхаясь на место сбежавшего «скнипы». – Ничего, если я присяду? А то шампань в местном буфете явно нижегородского разлива… Это я к тому, что по возрасту вы, сударь…

– Из гвардии, – пожал плечами юноша, решив не обижаться понапрасну. – Переводом в армию.

– Да ну? Серьезно? И за какие такие грехи? Картишки? Женщины-с?

– Ни то ни другое. Я сам, добровольно написал прошение…

– Так вы герой? Не сердитесь, поручик, просто в наши продажные времена… И куда направляетесь?

Бежецкий пожал плечами и сообщил, после чего ротмистр вскочил на ноги (ну не вскочил – поднялся, пошатываясь) и заключил засмущавшегося молодого человека в крепкие объятия, обдавая сложным ароматом водки, колбасы, французского сыра и чего-то еще. Кроме шампанского почему-то.

– Так чего же вы сидите тут в одиночестве, мой герой! – заорал он на весь зал. – Идемте со мной сейчас же! Тут рядом собралась весьма приличная компания – сплошь наши, ни одного штафирки^[15], – я просто обязан выпить с вами, поручик, на брудершафт!

И увлек, приобняв за плечи, поручика за собой, остановившись на миг лишь для того, чтобы швырнуть книжечку «скнипы» в урну, и умудрился, несмотря на подпитие, не промахнуться метров с трех.

– Там ей и место, поручик! – убежденно заявил он. – С этими социалистами…

– Так это социалист был? – оглянулся непроизвольно Саша на двери, за которыми сгинул незнакомец: в его семье демонстративно сторонились политики, но при одном упоминании всяких «эсеров» и «эсдеков» дедушка Георгий Сергеевич кривился, словно невзначай раскусил гнилой орех, а отец хмурил брови и играл желваками на щеках.

– Социалист, анархист, либеральный демократ – какая разница? Я бы всю эту разношерстную сволочь зашил в мешок и утопил. А перед тем десяток кошек туда засунул! – расхохотался ротмистр. – Слыхали, была в Китае такая казнь в старину? Кошки воды боятся, дуреют и…

Ротмистр с такими подробностями и тяжеловатым солдатским юмором расписал оное китайское зверство, что впечатлительного юношу едва не замутило. Офицеры уже входили в небольшой ресторанчик, где за столиками коротали время в одиночку и компаниями другие бедолаги, ожидающие задержанных рейсов.

– Прошу любить и жаловать, господа! – подтолкнул Сашу к нескольким офицерам, сдвинувшим вместе три стола, на которых карты и деньги причудливо чередовались с бутылками, закусками, пепельницами, полными окурков, и почему-то лакированным парадным ботинком, тоже набитым до отказа окурками. Тут же, на сдвинутых стульях, дремал хозяин обуви – юный, может быть лишь чуть-чуть старше Александра, мичман, зябко натянувший на голову воротник своего «вороного» мундира. – Поручик Бежецкий, вчерашний лейб-гвардеец, проездом из Петербурга в Кабул.

– Стакан поручику! – прогудел здоровенный, сутулый, похожий на медведя, ради шутки облаченного в мундир, пехотный капитан. – Присаживайтесь, сударь, у нас тут по-простому…

Кто-то любезно подставил Александру стул, без всяких церемоний скинув с него ноги мичмана, слава богу, спавшего разутым (тот даже в такой неудобной позе не проснулся, продолжая похрапывать), кто-то сунул в руки чайный, до краев налитый стакан…

– Виват поручику!

Выпитая залпом водка обожгла горло, и в голове почти сразу зашумело…

* * *

– Молодой человек! – Чья-то рука трясла Сашу за плечо. – Вы не опоздаете на свой рейс?

Он с трудом сфокусировал зрение на зажатых в руке картах, но масть и картинки все равно плясали перед глазами, то скрываясь в облаке каких-то темных звездочек, роящихся в глазах, то становясь четкими, чуть ли не объемными. Червовая дама кокетливо улыбалась ему слева, заставляя пикового короля сердито хмурить брови, значки бубен, крестей, пик и червей играли в чехарду, выстраиваясь в вообще невозможные комбинации вроде двенадцати пикобубен или двадцатки треф. За столом, кроме него и давешнего ротмистра, оставалось всего двое офицеров, но один из них мирно спал лицом в тарелке с квашеной капустой, колебля дыханием приставший к губе листочек, а второй, не обращая ни на что окружающее внимания, упорно пытался согнать со скатерти изображенную на ней тропическую бабочку. Остальные, включая мичмана в носках (ботинок с окурками оставался на месте), куда-то пропали.

«Зачем я здесь? – мучительно попытался вспомнить Александр, но все попытки вызывали лишь головную боль и приступы тошноты. – Зачем так напился?..»

– Отстаньте, – не глядя, попытался он стряхнуть с плеча чужую руку. – Не ваше дело…

– На ваш самолет объявлена посадка. Пойдемте.

– Зачем? Я никуда не лечу…

– Пр-р-равильно! Пошел вон, штафирка! – подал голос ротмистр, приподнимая все пустые бутылки по очереди и покачивая их в воздухе, тщетно пытаясь найти хоть одну, из которой можно выцедить хотя бы каплю спиртного. – Д-давай лучше выпьем, Саша!..

Чьи-то руки подхватили поручика под мышки и решительнейшим образом дернули вверх, ставя на ноги. Карты были бесцеремонно выдернуты из руки и швырнуты на липкий от пролитого стол.

– Пойдемте. Где ваши вещи?

– П… п… по какому праву?

– По самому полному. – Невидимый доброхот едва не волоком потащил юношу к выходу.

У самых дверей Саша вдруг понял, что еще немного и случится конфуз.

– Постойте… – задушенно выдохнул он. – Мне необходимо…

Доброхот вздохнул и увлек страдальца в закуток с ватерклозетами.

– Делайте свои дела, а я отлучусь на минуту, – последовал приказ, но Саша уже не слышал…

Когда желудок был опустошен до дна, Бежецкий наконец обрел способность более-менее связно мыслить. Но лучше бы и не обретал: перед мысленным взором пронеслись карты, собственные руки, щедро отсчитывающие купюры из не слишком уж обширных запасов. Выдернутый из кармана кошелек продемонстрировал сиротливый бумажный рубль и горстку мелочи. Исчезли даже два золотых империала из потайного кармашка, врученные перед отъездом дедушкой «на крайний случай».

«Что я наделал!.. – ужаснулся поручик. – Я же все свои деньги проиграл!.. А как же… До жалованья ведь еще… Катастрофа!..»

Дверь распахнулась, и на пороге возник толстяк лет пятидесяти, лысоватый и краснолицый.

– А-а-а! Пришли в норму, поручик?