– Да откуда я знал, что вообще шум будет? – заорал Дежнев и стукнул кулаком по столу, но тут же снова притих. – Прав ты, конечно, – сознался он. – Дурацкая была идея с самого начала. Мне вдруг стукнуло в голову, что если Лесник увидит вокруг сторожки своей кучу людей в спецкомбезах, масках, с оружием, он быстрее расколется. Да и не один он мог там быть. Я к тому времени уже почти совсем уверился, что Лесник и есть наш искомый Оракул. Значит, могли у него там быть гости. А даже если и был он один, то с таким оружием, что сил моей группы могло бы и не хватить. А ребята из «Каскада» – не лохи-мусора. Такие же дворец Амина брали в Кабуле, а там охраны было – до чертиков, сам понимаешь…

– Тогда что же там произошло? – спокойно спросил Вольфрам. – В «Деле» об этом как-то слишком вскользь говориться.

– А я не знаю, что там произошло, – как-то особенно скрипуче ответил Дежнев и даже скрипнул зубами. Глазки его нехорошо блестели из-под бровей. – Все шло по плану до тех пор, пока каскадовцы не вышли к сторожке. И тогда загорелся лес, и в пожаре погибли восемьдесят три человека.

– Восемьдесят, – поправил его Вольфрам. – Я читал, что троих выживших увезли на «скорой» в больницу.

– Знаю, – проскрипел Дежнев. – Двое умерли по дороге. Одного врачи, правда, вытащили буквально с того света. Но он остался на всю жизнь калекой, к тому же, полностью потерявшим память. Я проверял.

– Петр, а ты понимаешь, что бойцы такого уровня, как подразделение «Каскад» просто по определению не могли погибнуть в заурядном лесном пожаре? Тем более, все поголовно?

– Это был непростой пожар, – мотнул головой Дежнев. – Лес загорелся сразу со всех сторон. Я со своими людьми в это время находился в фургоне дистанционного наблюдения вместе с командиром отряда «Каскад» и техниками. На операцию я взял с собой не всю группу, а только двоих, Павлова и Сушкевича. Данные по ним можешь найти в деле. Свою аппаратуру мы, понятно, не могли развернуть при посторонних, поэтому я полагался на технику каскадовцев. Командир первого отделения как раз сообщил, что они вышли на визуальный контакт с избушкой, когда загорелся лес. Я со своими парнями был в спецкостюмах с силовым полем, поэтому пожар не мог нас остановить…

* * *

6 июня 1981 года

Фургон дистанционного наблюдения, установленный в «Урале» с усиленным двигателем, стоял на поляне буквально в десяти метрах от леса. Когда вспыхнул пожар и фургон заполнили дикие крики погибающих спецназовцев, бесстрастно переданные рациями, Дежнев сделал знак своим людям, и они втроем быстро вышли из на улицу. Густо пахло дымом, болью и страхом. В пятнадцати шагах впереди пылало и билось на ветру пламя. Быстро пройдя поляну, Дежнев и его бойцы включили силовые поля костюмов, когда в лица уже пахнуло жаром, и тут же скрылись в пламени и дыму.

Защитное поле было само по себе невидимым, но окружающее становилось чуть смазанным, расплывчатым и нереальным, и после его включения следовало немного постоять, привыкая к этому. Вот только времени привыкать у Дежнева не было. Они втроем сразу ринулись вглубь леса, сквозь полыхающие густые заросли.

Дежнев сразу обратил внимание на странности этого пожара. Огонь с гулом шел по ольшанику, сжимал в объятиях колючие деревца боярышника, с жадностью пожирал мох, толстым слоем покрывавший землю, а в тех местах, где не было мха, горела сама земля. Дежнев с напарниками не рисковали задохнуться, хотя дым висел густыми полотнищами, сквозь которые простреливали длинные, в десятки метров, языки пламени. Но сквозь защитное поле ни пламя, ни дым проникнуть не могли, а маленький баллон со сжатым кислородом, подававший воздушную смесь внутрь поля, был рассчитан на час для человека, занимающегося интенсивной работой. Заблудиться они тоже не рисковали. У каждого на левой руке был навигатор, исполненный в виде часов. Навигаторы были настроены на избушку в центре леса, и пульсирующая зеленая точка на циферблате указывала направление, подобно тому, как стрелка компаса всегда показывает на север.

Они шли быстро, напрямик, раздвигая полыхающие кусты защитными полями. И через восемь минут ходьбы в таком темпе им стали попадаться бойцы отряда «Каскад». Вернее, то, что от них осталось. Это были не люди, не трупы, даже не обгорелые трупы. Пепел и угли – вот что осталось от людей. Пепел и угли среди размягчившихся бронежилетов, смятых шлемов и десантных «калашей» с «потекшими» от жара стволами. Удивительно, что боеприпасы ни у кого не рванули: магазины автоматов и гранаты были на вид целехонькими, хотя их владельцы обратились в прах. И это тоже было загадкой, но Дежнев не стал обращать внимания на такие мелочи. Он стремился в центр леса, к избушке.

Еще минута, и они втроем вышли на поляну, куда и стремились. Вот только ни полуразвалившейся сторожки, ни самой поляны тут больше не было. Взору Дежнева открылось абсолютно пустое пространство диаметром около сотни метров, покрытое толстым слоем серого пепла. И не было здесь абсолютно ничего: ни деревьев, ни кустов, ни домишки, ни самого Лесника – цели их поисков. Встроенные в спецкостюмы приборы молчали, не отмечая ни радиации, ни полей, ни органики. Ничего. Пусто. Все, что было на этой поляне, аннигилировало, окончательно кануло в небытие.

Дежнев ковырнул носком сапога пепел. Под ним лежал ровный слой шлака – все, что осталось от выгоревшей, очевидно, до базальтового основания, почвы. Финита. Приплыли. Ловить здесь больше было нечего. Искать – тоже некого. И зеленая точка на циферблате коммуникатора больше не горела и не пульсировала. Она погасла за полминуты до того, как Дежнев вышел к поляне. Лесник, на биополе которого коммуникатор, собственно, и был настроен, больше не существовал. Ушел в небытие вместе со всем остальным. И теперь уже Дежневу было окончательно ясно, что именно он и был искомым Оракулом, так что «Дело» можно было закрывать.

А те твари, которые управляли Оракулом, направляли его или просто помогали ему, больше сюда не сунутся. Капитан Дежнев, работавший в «Консультации» с самых первых дней ее основания, был убежден, что Оракул был связан с какими-то инопланетянами. Но вот с какими, и каковы были их совместные цели, теперь уже не узнать.

Дежнев пожал плечами. Ловить здесь было некого, спасать – тоже. Жалко было ребятишек из «Каскада», влипнувших в эту заваруху по его, капитана Дежнева, полной вине, но ничего изменить уже было нельзя. Оставалось уйти тихо, по-английски, не прощаясь. Что Дежнев и сделал, запросив по спецсвязи у Центра телепорт прямо из леса.

Так вот и получилось, что трое неизвестных подложными документами втравили целую роту «Каскада» в непонятные разборки в лесу, где почти все бойцы и полегли. А неизвестные, прямо на глазах ошалевшего командира отряда майора Головина, спокойно вошли в пылающий лес, в самое пламя, и бесследно исчезли. Прилетевшие позже спасатели и гэбисты, которым осталось собирать по лесу горячие еще угли, бывшие совсем недавно живыми людьми, не обнаружили никаких следов странной троицы. Головину оставалось поверить в невозможное. В то, что Заказчик с двумя подчиненными, сознательно и добровольно совершили самосожжение, что никак не вязалось с теми впечатлениями, которые они оставили по себе…

* * *

1 июня 1983 года

– Я был убежден, что Лесник был Оракулом и погиб в том лесу, – повторил Дежнев. – Убежден стопроцентно. Поэтому я закрыл «Дело» Оракула, подвел неутешительные итоги по так кроваво провалившейся операции «Невод» и стал ждать результатов внутреннего расследования. От работы меня временно отстранили. Месяц спустя следствие пришло к выводу, что в моих действиях не содержится ошибок или нарушений. Я все сделал правильно. Всё.

Дежнев повысил голос. Полуденное солнце едва пробивалось сквозь запущенный сад и давно немытые окна, так что на лице отставного оперативника лежали тени.

– Петр Степанович, я и не думаю тебя ни в чем обвинять, – негромко сказал Вольфрам. – Но почему же ты тогда не остался в «Консультации»?

– Я ушел на пенсию. Сам. Добровольно, – отрывисто сказал Дежнев. – Благо, возраст мой давно уже это позволял. «Консультация» ведь все же спецслужба, тайная, но официальная, и, как любая спецслужба, попадает под действие закона о военных подразделениях, в первую очередь, в разделе о пенсиях. А военный любого ранга может уйти на пенсию после двадцати пяти лет служения Родине. У меня к тому времени намотало уже тридцать семь таких годков, так что я просто воспользовался своим правом.

– Я все это знаю, – кивнул Вольфрам. – Но ПОЧЕМУ?

– В первую очередь, потому, что я ошибся, – голос Дежнева скрипел, как нож по сковородке. – Лесник вовсе не был Оракулом. Оракул просто подставил его вместо себя, а сам затаился. И два месяца спустя возобновил свою рассылку предсказаний. А я к тому времени уже закрыл его «Дело» и сдал в архив. Из архива его, конечно, вытащили и вновь открыли, но это уже без меня. Я понял, что окончательно постарел и неспособен адекватно оценивать события. Это конец оперативной работе. А подшивать бумажки в Центре – это не для меня.

– Я все это прекрасно понимаю, – сказал Вольфрам. – Сам такой. Но все-таки, что-то ты мне не сказал. Не зря ведь Куратор объявил, что именно во время проведения «Невода» был упущен какой-то артефакт. Кураторы зря говорить не станут. Значит, у них есть такая информация.

– Ну, Кураторы тоже не все знают, – проворчал Дежнев, – иначе не было необходимости в «Консультации». Они не боги. Впрочем, даже боги способны на ошибки, если верить мифологиям.

– И все-таки?.. – настаивал Вольфрам.

– Не было там никаких артефактов, и быть не могло, – отрезал Дежнев. – Там вообще ничего не было, на этой треклятой поляне. Полная аннигиляция. Один пепел и шлак.

– Пепел и шлак, – задумчиво повторил Вольфрам. – И три человека, которые сумели выбраться из этого ада. Правда, двое из них умерли по дороге в больницу. Но вот третий…

– Полный инвалид, – оборвал его Дежнев. – Катается в инвалидной коляске, мочится в шланг и, главное, ничего не помнит о событиях в лесу. Вообще ничего. Я сам проверял психосканером. Полный нуль, в основном, базовые рефлексы. Он даже говорить разучился.

– Понятно, – криво усмехнулся Вольфрам. – Ну что ж, спасибо тебе, Петр Степанович, за откровенный разговор. Ну что, теперь настал час потехи? – и тронул ногой звякнувшую стеклотарой сумку.

– Чаепитие отменяется, – проскрипел Дежнев. – Устал я. Все же, возраст не тот, отдыхать часто требуется. Ты уж не серчай, старлей…

– Понятно, – вздохнул Вольфрам, быстренько попрощался и покинул не слишком гостеприимное жилище.

Но все таки что-то тревожило его, не давало покоя. Какое-то смутное ощущение, что он упустил нечто важное, что услышал, но на что не обратил внимание. Ладно, отмахнулся Вольфрам, запись беседы есть, в Конторе прослушаю еще раз, может, что и всплывет.

Но уже на платформе, дожидаясь электрички, идущей в славный город Вирск, Вольфрам сообразил, что это было. На прощание Дежнев назвал его старлеем. А ведь Вольфрам представился ему просто по имени, не упоминая звания. Что это было? Просто догадка, или…

ДЕЛА КРУПНЫЕ И МЕЛКИЕ – 3

(«СС ОП»)

Второе Главное Управление КГБ СССР.

Из донесений от 01.07.1983 г.

Из записи допроса Павлюкова Н.А.

«– … мы должны были провести ночной магический обряд на месте бывшего дома Ипатьева.

– Для чего?

– Чтобы пробудить…

– Ну, продолжайте, что замолчали? Или вы считаете, только сумасшедший сотрудник госбезопасности мог плести такую ахинею?

– Но ведь он…

– Послушайте, милейший Николай Андреевич! Если вы продолжите в таком же духе и будете дальше бекать и мэкать, я закончу эту беседу, и разговаривать вы будете с другими сотрудниками и в совершенно иной обстановке. Как вам обвинение в клевете на наши доблестные органы?! Все изменится, едва вы окажетесь за дверями этого кабинета. Никто не сможет гарантировать вам безопасность… А я могу! Вы понимаете это?!

– Да…

– Итак, продолжим. То, о чем мы сейчас говорим, имеет в какой-то мере особое значение. Поэтому договоримся так. Вы мне выкладываете все как есть и все, что помните, а я уже отделю зерна от плевел. Расскажите еще раз о тех ощущениях, которые вы испытывали во время… так называемого обряда. Что это было. Голоса, предчувствия?

– И то и другое вместе…»

Отдел особых расследований ВГУ КГБ. Полковник Алексеенко.

В ночь с 11 на 12 июня 1983 года

Ровно за полчаса до полуночи Сорокин разбудил остальных членов экспедиции, умаявшихся за день прогулкой по городу и проспавших весь вечер, несмотря на жару, духоту и неприятный запашок в заброшенной сторожке. Хмурый и загадочный Максютов расстегнул ремни тяжелого тюка, который притащил из машины, и раздал каждому по плотно набитому рюкзаку.

Павлюков взял свою ношу и крякнул – рюкзак был небольшим, но оказался неожиданно тяжелым, словно набитым свинцовыми гантелями.

– Ничего, тут недалеко, – подбодрил его Сорокин.

На улице стояла совершенная темнота. Луны на небе не было, она должна была взойти только к трем часам ночи, насколько знал Павлюков, улица Карла Либкнехта, протянувшаяся за пустырем, равно как и пересекающая ее Клары Цеткин, была не освещена ни единым фонарем. Усыпанное по летнему крупными звездами небо казалось бездонным в своей черноте.

У Сорокина и Максютова оказались мощные фонари. Два луча света прорезали темноту пустыря, указывая дорогу прямо в середину зарослей крапивы. Никто не ворчал, но все, кроме двух ведущих, переглядывались в темноте и недоуменно пожимали плечами.

– Осторожней идите, товарищи, – предупредил Сорокин. – Здесь могут быть выбоины, не упадите…

Тут же Кеша, самый молодой из членов экспедиции, пошатнулся и взмахнул руками, издав невнятное ругательство. Правда, он тут же извинился перед строго поглядевшей на него Екатериной Семеновной, но после этого инцидента почему-то пропала всеобщая скованность, все почувствовали себя увереннее и бодрее.

Посреди пустыря Максютов остановился, скинул свой рюкзак на землю и глухим, монотонным голосом велел остальным сделать то же самое. Потом он взял поочередно каждого за руку и отвел в какую-то определенную точку.

– Все нормально, все нормально. Скоро вы все поймете, – сказал Сорокин. – А пока что прошу всех делать то, что просит Арнольд Петрович.

Павлюков отметил, что их расставили так, что они оказались в трех углах звезды, с размахом лучей метров в восемь. Что-то это смутно напомнило ему, но что, но не мог догадаться и морщил в безуспешных попытках лоб.

Загадочный Максютов тем временем достал из рюкзака и собрал какой-то прибор на высоком фотографическом штативе, похожий на теодолит, но не горизонтально, а под тупым углом вверх. Потом он несколько минут то и дело смотрел в него, а потом делал какие-то записи или вычисления в записной книжке, а Сорокин светил ему фонарем. Потом Сорокин вернулся на свое место, а Максютов раздал всем толстым черные свечи.

– Спички у всех есть? – спросил он глухим своим голосом, словно у человека, который давно ни с кем не разговаривал и сейчас вспоминал, как это делается. – А вот курить пока воздержитесь, – предостерег он Штерна, неугомонного курильщика, который пользовался каждой минутой, чтобы задымить очередной сигаретой. – Я вас надолго не задержу.

Штерн с досадой растоптал так и не зажженную сигарету каблуком. Максютов перенес штатив и установил его так, что он встал в незанятый угол правого плеча звезды, а сам, держа в руке какую-то плоскую и широкую то ли чашу, то ли блюдо, встал в острие центрального луча. Звезда была завершена.

Это же пентаграмма, пронеслось вдруг в голове у Павлюкова, и он вздрогнул, словно его пронзал налетевший невесть откуда холодный ветер. Но ветер ему лишь показался. Ночной воздух был совершенно неподвижен и тяжел, стало душно, как перед грозой. И словно в подтверждение этого далеко у горизонта бесшумно вспыхнула дрожащая зарница.

– Зажгите свечи, – донесся до него голос Максютова.

Павлюков чувствовал, как по лбу медленно катятся тяжелые капли пота, но почему-то не мог поднять руки, чтобы смахнуть их. Действуя размеренно и четко, как автомат, он зажег толстую черную свечу, а внутри у него в это время все дрожало и трепетало.

Черные свечи и пентаграмма – а пятиконечная звезда, по сути, не что иное, как незавершенная пентаграмма, – являлись непременными атрибутами черной магии, а также входили в состав Черной Мессы. Как историк, Павлюков знал примерную суть этих ритуалов. Как современный человек и советский ученый, он не мог относиться к ним иначе, чем как к примерам мракобесия и средствами управления одураченными, напуганными толпами. Но зачем это нужно здесь и сейчас, он представить себе не мог, но не мог и воспротивиться этому. Даже если бы он сумел взять контроль над своим внезапно вышедшим из повиновения телом, оставалось еще впитанное с рождения повиновение человеку власти, представителю всемогущей Конторы под известной всем аббревиатурой КГБ, которым являлся руководитель экспедиции Сорокин.