Поднятый на рассвете полк выступил в сторону Кёнигсберга отдохнувшим. Встретивший его уже в предместьях барон оглядел шагавшую колонну и покачал головой.
– Скромный проход, герр бригадир, – напомнил он Алексею. – Не надо пугать народ. У народ праздник.
– Может, ещё на цыпочках красться? – проворчал шедший рядом с командиром Гусев. – На то мы и гвардия, чтобы гордо своё звание нести.
Погода радовала: ночью ударил морозец, прояснилось и сейчас на небе светило солнце. Пара вёрст марша по хорошо затвердевшей дороге – и вот серые, невзрачные домишки окраин сменились на добротные. Расширилась и приняла достойный вид та улица, по которой сейчас шла колонна.
– По-олк, стой! – скомандовал Егоров. – Внимание, егеря, заплечные мешки снимай! Шинель в скатку и торочь на боковые ремни!
Дело привычное, летом или в тёплый осенне-весенний день, на долгих маршах скатав шинели, как раз вот так их и увязывали, чтобы не париться. Вечером же, в прохладе, егерям не составляло никакого труда обратно доставать. Но вот чтобы зимой да к мешку торочить! Это было что-то новенькое.
Так же как и все, скинув свою шинель, остался в мундирной куртке и бригадир.
– Внимание, егеря! – крикнул он громко, чтобы все его расслышали. – Идём по городу, как привыкла ходить русская императорская гвардия – весело и гордо! Идём как победители, чтобы нас надолго здесь запомнили! Старший сержант Дубков! Иван Макарович! – позвал он громким голосом ветерана.
– Я, вашвысокородие! – после секундной заминки ответили ему из глубины строя.
– Старший сержант Дубков, ко мне! – рявкнул командир. – Поведёшь со мной полк, Макарович! – так громко, чтобы все слышали, известил он пожилого егеря. – Вспомни, как три десятка лет назад тут победителем шёл! У тебя вон и медаль[8] соответствующая на груди рядом с другими сияет!
– Слушаюсь, вашвысокородие! – вытянувшись в струнку, гаркнул Дубков. – Только смогу ли, Алексей Петрович, не оконфужусь? – проговорил он уже еле слышно.
– Не оконфузишься, Иван Макарович, не переживай, я рядом буду, вместе и пойдём, – успокоил его бригадир. – Вспомни молодость свою, как ты с товарищами тут шёл. Пускай порадуются, глядя с небес. Все шинели скатали?! – крикнул он, оглядывая ряды колонны. – Заплечные мешки за спину! Оправились! Равнение в рядах! Внимание всем! Штыки к ружьям примкнуть! На пле-ечо! Знамя из чехла! Барабанщикам бить гвардейский марш! Раз, раз, раз-два-три! – задал он ритм движения. – Левой, левой, чётче шаг!
Объехав по обочине следовавший впереди полка эскадрон Воронцова, фон Кунхайм подскакал к Егорову и что-то в запальчивости завопил.
– Громче барабанам бить! Громче! – обернувшись, крикнул тот. – С дороги, господин подполковник, не дай Бог затопчем! – И, вырвав из ножен георгиевскую саблю, отсалютовал пруссаку.
В городе было многолюдно. Толпы праздно гуляющих стекались на вытянутую с юга на север Шёнфлиссер-аллею и с интересом взирали на шедшие по ней войска. Впереди длинной колонны двигался конный эскадрон, у всех всадников ружья за спиной, зажатые в правой руке сабли лежат обухом на погоне. Три трубача, следовавших за командиром – красавцем с золотыми крестами на груди, громко трубят в медные трубы. За конными, с дистанцией в десяток шагов, топали двое: пожилой унтер с фузеей на плече и длинным рядом сверкавших на солнце медалей и офицер с саблей в руке и крестами на мундире. Следом за ними шла знамённая группа с обнажёнными саблями и развевавшимся трёхцветным стягом, в центре его под золотой короной реял чёрный двуглавый орёл. А вот и стрелковые роты под оглушительный барабанный бой печатают строевой шаг по мостовой. Лица егерей румяны, на мундирах, на ярких лентах, у многих горят серебром начищенные медали. На зелёных с золотым кантом мундирах выделяются чёрные амуничные ремни и сумки. У всех нижних чинов фузеи и штуцера, блестят на солнце их остро отточенные штыки.
– Раз, раз, раз-два-три! – пробивается сквозь барабанный грохот счёт командиров, и эта мерная поступь тысяч сапог по прусской мостовой. – Раз, раз, раз-два-три!
К старому городу, к пристаням, расположенным на впадающей в море речке Преголь, полк вышел уже через полностью запруженную людьми улицу.
– Öffne dich! Schnell![9] – рявкнул, наезжая на шлагбаум, Воронцов. – Befehl des Kommandanten! Schnell![10]
Стоявший у полосатой палки долговязый унтер заморгал глазами и, махнув рукой, что-то рявкнул своим солдатам. Двое из них, прислонив к будке фузеи, освободили проход и вместе со всеми остальными вытянулись по стойке смирно, пропуская колонну.
– Полк, вольно! – скомандовал Егоров, заведя головную роту на небольшую, окружённую зданиями площадь. – Молодцы, братцы, дошли! Теперь выдыхайте!
– Вольно, вольно! – разнеслось по колонне. Ряд за рядом, плутонг за плутонгом она втягивалась на территорию королевского военного порта.
– Уф, лучше уж целый день по полям маршем топать, чем вот так, строевым по городу и час, – шумно выдыхая, проговорил Южаков. – О-о, гляди-ка, братцы, как тут зябко! А в городе шли, и не заметил.
– Это, небось, ещё по реке сыростью с моря тянет, – предположил топавший рядом с ним Лошкарёв. – Тут море-то, оно вон совсем близко. Потому и корабли прямо в город, как по нашей Неве, заходят.
– Да ладно вам – море, ска́жете тоже, от моря всегда тепло идёт, – не согласился с друзьями Лыков. – Это вы просто на виду, на глазах по городу топали, вот с того и горячились. А сейчас-то чего? Перед кем тут манерничать?
– Рота, стой! – долетела команда капитана Бегова. – Нале-ево! Растянули шеренги. Заплечные мешки снять! Раскатывай шинели и надевай!
– Ну вот, родимая, давай, снова меня греть будешь, – отстёгивая скатку, приговаривал Южаков. – Хорошо нам, егерям, а вот простая пехота так и ходит в дедовых епанчах. Спасибо государыне матушке и князю Потёмкину – позаботились.
Часа два стояли роты на небольшом плацу перед огромными каменными казармами. Время от времени из них выходили команды прусских матросов или солдат в сопровождении унтеров и убывали по своим делам.
– Капитан первого ранга Кледов Сергей Васильевич, – представился, подойдя к Егорову, офицер в плаще и треуголке. – А мне вахтенный доложился, что большая воинская часть под барабанный бой в порт втягивается. Ну, думаю, это наши. Сейчас вот разместят в морской казарме, потом уж и тревожить их буду. А вы всё стоите и стоите, внутрь не уходите.
– Да вот, местное начальство не можем никак найти, – познакомившись, объяснил флотскому Алексей. – Егеря стоят, мёрзнут, и в животе ничего с самой зари не было. Лейтенант только один на месте из пруссаков. Ничего не знаю, как с вами быть, твердит. Дескать, всё начальство уехало к коменданту города как раз перед самым нашим приходом и никаких распоряжений по размещению полка не оставляло. День сегодня праздничный, говорит, может, и завтра оно даже не вернётся, а без него размещать в казармах никого не положено.
– Да-а, странно всё это, – высказал своё мнение Кледов. – Обычно тут порядок у пруссаков, не слыхал я, чтобы прежде такая вот глупость была. Может, насолили вы им чем-то? Я, конечно, офицеров могу и забрать на корабли. Но вот по размещению всего полка, боюсь, пока не получится. Принимаем сейчас воду и провиант на все, на двух такелажные работы проводятся, палубы полностью всяким завалены, на одном в трюме идёт ремонт, да и порядок необходимо соблюсти. Вам ведь было предписано в королевских казармах пока размещаться. Нарушишь – потом карантин всем объявят, а это месяц у причальной стенки стоять под караулом и без права выхода на берег. Так ещё и в Санкт-Петербург, на самый верх, жалобу отправят, а для наших кораблей порт надолго закроют.
– Господин капитан, – подозвал к себе командира первого эскадрона Егоров. – Андрей Владимирович, опять твоё умение свободно изъясняться на немецком нужно. Найди ты того дежурного лейтенанта, который про то, что он ничего не знает, нам твердил, скажи ему, что командир собирается полк в город выводить и потом маршем на восток, к курляндской Либаве, с ним идти. Тут ведь если напрямую, то совсем недалеко, так что через неделю егеря уже в Либавском порту будут, а в нём сейчас тоже наши суда есть. Вот пусть кёнигсбергский комендант и объясняет потом своему королю, почему он с гвардией русской императрицы так вот по-хамски обошёлся, что её любимому полку пришлось к курляндцам идти. Сумеешь красиво всё расписать?
– Смогу, – улыбнувшись, проговорил Воронцов. – А ещё прибавлю, что вы по пути парад хотите устроить на главной городской площади. Чтобы уж совсем пруссаков впечатлить.
– Хм, ну-у парад – это уже лишнее, – нахмурившись, произнёс Алексей. – А, хотя чего уж там мелочиться, пусть будет парад.
Примерно через час из города прискакало несколько всадников, один из них, майор, представившись комендантом военного порта, извинился за досадную задержку с размещением полка союзников и подозвал к себе уже знакомого лейтенанта.
– Гюнтер всё вам здесь покажет и пояснит, где можно занимать казармы, – перевёл его речь Воронцов. – Да, и он говорит, что не нужно никакого шума и лишних хождений, дескать, власти Кёнигсберга и так обеспокоены столь громким проходом чужих войск по их городу. Нам настоятельно рекомендовано находиться внутри военного порта и ждать погрузки на свои суда. Говорит, что всё это лишь исключительно в целях нераспространения болезней, которые всегда свирепствуют во время войн. Во время Северной, ещё в начале века, по его словам, чума унесла жизни практически трети населения города, приходила она до неё и после. Господин майор утверждает, что власти с большим трудом смогли погасить её распространение даже совсем недавно, в самом начале этого года, когда шли активные боевые действия с Польшей. А ведь, помимо чумы, Кёнигсберг и окружающие его земли, как поясняет майор, страдали и от других болезненных поветрий. Именно поэтому, по его словам, генерал-комендант и бургомистр Кёнигсберга настоятельно рекомендуют нашим егерям не покидать своё расположение, в противном случае они грозят, что тут будет объявлен строжайший карантин, а весь этот порт оцепят войсками.
– Капитан Воронцов, переводите майору, – попросил Егоров. – Ваши волнения, господин комендант, нам понятны, мы и сами заинтересованы в том, чтобы сохранить своих людей от любых болезней. Поэтому к вам просьба: дать возможность моим людям помыться, постирать одежду и привести себя в порядок. И ещё у нас, к большому сожалению, заканчивается провиант и фураж. Очень надеюсь, что союзники не заставят полк тут голодать?
– Я всё передам своему командованию, – выслушав перевод, вежливо ответил майор. – А пока, господа, я вынужден откланяться, меня ждут с докладом. Все вопросы по поводу размещения решит дежурный офицер. – Он кивком показал на присутствовавшего при разговоре лейтенанта.
Роты и команды полка расселялись в представленных помещениях до полуночи. Мощные каменные казармы были построены ещё до Северной войны во времена Прусского герцогства. Масляные светильники тускло освещали высокие арочные своды и длинные ряды двухъярусных кроватей-нар. Внутри было сыро и холодно.
– Второй батальон, первая рота капитана Бегова – ваш зал! – гулко разнёсся голос помощника квартирмейстера. – Занимайте места, все нары сдвоенные, широкие, так что надлежит по двое рядом ложиться. Вторая рота капитана Тарасова, вы в нём же, в этом зале, по соседству!
– Размещаемся по порядку! – скомандовал ротный. – Первый плутонг Кожухова – это ваш ряд, за ним следом плутонг фурьера Балакина…
– Горшков, давай первым своих! – крикнул унтер-офицер. – По двое на первые нары снизу, по двое сверху. Пошли, пошли, не задерживай народ!
– Ванька! Южак! Прыгай сюда, мостись справа рядом! – крикнул проскочивший вперёд Лыков. – Давай, давай, а то стопчут в темноте, потом, как уж сутолока спадёт, оглядимся.
Масса народа, размещаясь в огромных каменных помещениях, гомонила. При тусклом свете редких светильников люди натыкались на нары, бранились и толкались. Бегали унтеры и господа офицеры, командуя и пытаясь навести порядок. Наконец все разобрались по своим местам, и стало более-менее спокойно.
– Хождение по казарме прекратить! – донёсся голос батальонного квартирмейстера капитана Воробьёва. – Горячей пищи пока не будет, братцы, доставайте из мешков сухари. Перекуси́те – и спать. Завтра с утра осмотримся, что да как, там и по порциону, и по бане всё будет понятно.
– Эй, Нестор, Елизарка! – постучал кулаком над головой Южаков. – Спускайтесь сюда. Чего, по одному, что ли, грызть харч будете? У меня соли маненько осталось.
– О-о-о, соль – это хорошо, – отозвался с верхних нар Лошкарёв. – А у меня, окромя сухарей, пара картофелин запечённых в мешке. Спускаюсь.
– Братцы, у меня только лишь вода во фляге и сухари, – спрыгнув вслед за ним, доложился Калюкин. – Знал бы, что так будет, тоже бы картофли этой оставил.
– Давай, давай, теснее садись, – пробурчал Лыков, развязывая свой заплечник. – Вода тоже дело хорошее, у меня вон едва ли четверть во фляге осталась. Не знаю теперь, когда свежей наберём.
Каждому причиталось по пять сухарей, половине картофелины и щепотке соли. Ели не спеша, запивая свой скромный ужин водой.
О проекте
О подписке