Глава 3. Куда прикажете идти, ваше высокопревосходительство?

– Палатка уж больно огромная, может, сюда ещё одну походную печь поставить, как сам думаешь, Илья Павлович? – проговорил озабоченно командир полка. – Понятно, что тут у Варшавы послабей, чем у нас в России, морозы, но всё равно ведь три студёных месяца впереди.

– Да и так уже, господин бригадир, две походных печи с обоих концов топятся, – заметил полковой врач. – От них воздух внутри уж больно сильно сушится. Александр Павлович пообещал в первую очередь ещё одним слоем парусину в лазарете положить, так что, думаю, печей довольно. Сильный жар для раненых тоже ведь не очень хорошо, лучше уж такая, как сейчас, лёгкая прохлада.

– Ну, смотрите, Илья Павлович. К вашему госпиталю всегда у нас главное внимание. Если из трёх десятков, что сейчас тут лежат, все в строй встанут, честь вам и почёт. Не жалеете, что столичную кафедру покинули и в родной полк вернулись?

– Не жалею, – ответил тот и улыбнулся. – Здесь такая практика, какой в академии быть не может. А по приходу в столицу лекции можно и так читать, отлучаясь от службы. Вы ведь позволите?

– Само собой, Илья Павлович, само собой, – с улыбкой заверил Егоров. – Я ведь вам обещал. Задумаете расширить штаты лекарей, пожалуйста, как только вернёмся в Санкт-Петербург, представьте бумаги, попробуем всё через нужных людей решить. Как ваши студенты, справляются? – Он кивнул на обихаживавших раненых молодых лекарей.

– Стараются. Двоим уже несложные операции делать доверил. Полагаю, что толк будет. Глядишь, и себе удастся после университетского выпуска кого-нибудь оставить.

– Ваше высокородие, разрешите! – Молоденький подпоручик в драгунском мундире помахал командиру гвардейских егерей рукой из входного проёма. – От главнокомандующего к вам, а вот же не пускает. – Он указал на преградившего ему путь часового.

– Таков уж тут порядок, молодой человек, – ухмыльнувшись, произнёс бригадир. – И из полка-то не каждый штаб-офицер даже сюда зайдёт. Что ж ты хочешь – лазарет. Иду. Ладно, Илья Павлович, по льняному полотну и кудели^[4] распоряжение в интендантство я дам, это мы точно закупим. Спирт и настой мирры для обработки ран и рук тоже, конечно же, поищем, но с этим, сам понимаешь, будет сложнее. Однако ты прав, восполнять убыль, разумеется, всё равно нужно. Хоть походную винокурню вам за собой вози для возмещения убыли спирта.

– А что, это было интересно, – заявил, провожая командира, полковой врач. – А ещё бы проварочный бак на колёсах, наподобие наших полевых кухонь, чтобы в нём грязную бинтовую перевязь кипятить. А ведь и для колёсной прачки тоже можно было бы что-нибудь подобное измыслить.

Да хоть то же исподнее, скажем, солдатам время от времени проваривать. Тогда бы ни о каких вшах разговора бы сейчас не было. Ладно летом, там по теплу все стираются, а уж сейчас, зимой, с этим делом совсем беда. Четвёртую роту Горского позавчера проверяли, так у бо́льшей части уже они есть. В бани бы всех в Варшаву отправить, помыть и всю одёжу постирать, так ведь не разрешают в город солдат вести.

– Да-а, баня нужна, – согласился с ним Алексей. – Если по городскому расквартированию ничего так и не решится, значит, будем походную прямо тут устраивать. Выделим пяток больших палаток и того же парусинового полотна, соорудим что-то наподобие моечной и парной. Кострами камни внутри раскалим, а уж воду в котлах нагреем. В любом случае что-нибудь да придумаем, обещаю. Слушаю вас, господин поручик. – Он козырнул, выйдя и задёрнув полог лазарета.

– Ваше высокородие, велено вам прибыть к генерал-фельдмаршалу, – доложился офицер. – Александр Васильевич сказал, чтобы не мешкали и квартирмейстера с полковым интендантом с собой тоже взяли.

– А что случилось, сам-то не знаешь? – поинтересовался Егоров. – Кого-нибудь ещё, может, из полковых командиров к себе вызывал? Что там у командующего?

– Александр Васильевич ещё затемно весь в делах, – стал рассказывать драгун. – Как обычно, в ночи с бумагами работал. Пару раз чай изволил испить. На рассвете Прошка Дубасов ему пару вёдер ледяной воды от ручья принёс, вот он и окупывался ей, обливался. Потом молитвы пел, а уж там и главный квартирмейстер Давыдов Владимир Семёнович с утренним докладом к нему зашёл. А, да, парнишку ещё из мятежных, которого ночью караул взял, приводили.

– О-о, да-а, мои его взяли! – воскликнул Алексей. – И что с ним?!

– Да ничего, – пожав плечами, ответил подпоручик. – После разговора повелел он казакам в Варшаву его отвезти и рубль серебряный с собой дал. Потом фельдъегерь с конвоем по Рижскому тракту прискакал, ну а там он уж вас повелел позвать. Поеду я, господин бригадир, вдруг ещё какое дело для меня есть, – проговорил драгун. – Вроде Углицкий полк сегодня хотели инспектировать, а может, и ещё кого вызывать придётся.

– Скачи, благодарю, подпоручик. Сейчас и мы вслед за тобой поедем. Никита! – командир полка подозвал к себе старшего вестового. – Бери Федота, бегите к подполковнику Гусеву и премьер-майору Рогозину. Передайте им, чтобы сюда поспешали, дождусь их и потом вместе в армейский штаб пойдём.

– Слушаюсь, вашвысокородие. – Вестовой вскинул руку к козырьку каски. – Разрешите исполнять?!

– Давай. Беги, родной, Александр Васильевич ждать не любит, сам знаешь.

Сильный, громкий голос Суворова был слышен издали.

– Их высокопревосходительство музицирует, – пояснил дежурный майор. – Уже где-то с полчаса. Перед этим из Херсонского гренадерского и Апшеронского мушкетёрского полковых священников к себе призывал и молитвы читал с ними, а потом чаю испил и вот теперь по нотной книге оперу Бортнянского распевает. Сначала словно бы церковные псалмы читал на русском, а уж потом и вовсе на иноземном языке, и с эдаким напевом. Немецкий и французский-то я немного знаю, но это уж точно он на другом поёт.

– Скоро закончит, – буркнул выскочивший из шатра Прошка. – Маненько ещё осталось. Здравия желаем, Алексей Петрович! – Он кивнул, завидев Егорова. – Небось, про вас вот только недавно Васильевич говорил. Жалился, что без гвардейских егерей скучно ему тут будет. Что здесь, в зависленских лесах, самое оно им быть, а не на плацу столичном топтаться. Потом и гонца за вами послал.

Отойдя на десяток шагов в сторону и выбрав нетоптаное место, Дубасов кинул с плеча на снег половики и начал охлопывать их палкой.

– Ох как интересно, – хмыкнул, переглянувшись с полковым интендантом, Гусев. – Что-то тут новенькое. Фельдъегерь с Рижского тракта, столичный плац. Неужто обратно нас отзывают? А ты уже, Александр Павлович, хозяйством здесь успел обрасти.

– Обрастёшь тут, когда в голом поле уже больше месяца стоишь, – проворчал Рогозин. – Хочешь не хочешь, а быт-то устраивать полку нужно. Это вам не бумажки в своём квартирмейстерстве с места на место перекладывать.

– Но-но, вот только квартирмейстерство я попрошу не трогать! – воскликнул возмущённо Гусев.

Голос в шатре стих, и внутрь заскочил дежурный майор.

– Так заводи их! – донеслось из него. – А уж потом и в лагерь к углицким пойдём. За Владимиром Семёновичем пока вестового пошли.

– Заходите, господа, – пригласил егерей майор.

– Ваше высокопревосходительство, командир лейб-гвардии егерского полка бригадир Егоров!

– Главный полковой квартирмейстер подполковник Гусев!

– Старший полковой интендант премьер-майор Рогозин! Представ перед генерал-фельдмаршалом, офицеры доложились.

– Ага, соколики-гвардейцы явились! – подскочив к троице, воскликнул Суворов. – Лица с морозца румяны, в глазах искра горит! Что, хоть сейчас в бой, в атаку или на приступ?!

– Так точно, ваше высокопревосходительство! – хором прокричали егеря.

– Куда прикажете, господин фельдмаршал?! – рявкнул Егоров. – Распорядитесь полк строить?!

– Увы-увы, не вести мне вас более в бой. – Александр Васильевич, вздохнув, развёл руками. – Во всяком случае, тут. Врага нынче в Польше, считай, что и нет, господа, он разбит наголову и рассеян. Остатки от былого воинства ляхов сейчас по лесам в свои уделы пробираются, чтобы опять за ремесленный или крестьянский труд взяться. Варшава за избавление от мятежа и проявленное к её жителям милосердие горячо нас благодарит, а король польский Станислав Август Понятовский письмо за письмом в Санкт-Петербург государыне императрице шлёт со словами любви и признательности и во всём случившемся спесивую шляхту с коварным Костюшко обвиняет. Дескать, жизнь его и его близких всё это время, пока шёл мятеж, висела на самом тонком волоске и только вот сейчас он смог почувствовать себя в полной безопасности. Хитрит, конечно, лис, ну да ничего, императрица разберётся. Ладно, Бог с ним, с этим Понятовским и со всеми поляками. Из Военной коллегии за подписью графа Салтыкова Николая Ивановича депеша пришла, а в ней отдельным пунктом прописано распоряжение об отправке вашего полка к месту постоянной дислокации в Санкт-Петербург. И что немаловажно, путь вам приказано держать через Восточную Пруссию на Кёнигсберг, где и надлежит погрузиться на ожидающие корабли балтийской эскадры. Алексей, к сей депеше ещё и особое письмецо имеется, но не от генерал-аншефа, а от… – И, подойдя вплотную к Егорову, Суворов прошептал имя на ухо. – По старинному стольному граду пруссаков вам надлежит идти парадным строем, с барабанным боем и развёрнутым полковым знаменем. Вести себя, как и подобает русской гвардии, гордо, но не спесиво. С пруссаками у нас, сам знаешь, весьма непростые отношения. Это сейчас по делам в Польше мы с ними вроде как союзниками выступаем, а вот только недавно, воюя с Турцией, удар от них ждали и вынуждены были аж два армейских корпуса для прикрытия западных границ держать. Те корпуса, которых нам так не хватало под Очаковом и Измаилом. Чуть более трёх десятков лет назад наши полки уже шагали по этим землям, ну так и напомните пруссакам о былом! Пропуск для вас выправлен, прогонные средства велено выдать из армейской казны. Не задерживайтесь тут и отправляйтесь так скоро, как только можете. Сколько вам нужно дней на сборы и что нужно для хорошего, быстрого марша? – Он окинул взглядом внимательно слушавших егерей. – Не зря ведь я вас сюда вместе с главным полковым интендантом и квартирмейстером вызвал. Ну, что скажешь, майор? – обратился он к Рогозину.

– Неделя, ваше высокопревосходительство, – после небольшой заминки, посмотрев на командира, ответил тот. – Люди и через три дня могут выйти, как только всё подготовят к маршу, а вот полковое имущество просто так на себе нашим ротам не унести. Нужно уложить в повозки: фураж, провиант, боевой припас и всё прочее.

– А ещё и лазарет везти, – вставил Егоров. – У нас более трёх десятков егерей с серьёзными ранениями в нём лежит. И около сотни с более лёгкими ранами в ротах на облегчённой службе долечиваются. Только-только полевой госпиталь обустроили, для тех, кто там лежит, зимняя дорога на пользу точно не пойдёт.

– Неделя – это много, – покачав головой, проговорил, хмурясь, Суворов. – Меньше чем через три недели большой праздник – католическое Рождество. Весь народ гулять будет, простой люд в большие города на ярмарки и празднование съедется, а кто побогаче, дворяне и местная знать, – на приёмы и балы. Было бы правильно именно в это время вам в Кёнигсберг и входить. А это значит, что дня через три вам уже нужно выдвигаться. Две недели на марш вместе с отдыхом и оправкой. Как раз на Рождество тогда на месте и будете. Ну-у, Егоров, успеете за три дня собраться и за дюжину добежать?

Алексей посмотрел на своих подчинённых и вздохнул.

– Простите, ваше высокопревосходительство, если бы для боя, для атаки и приступа, тогда, конечно, тогда, пусть и рваными, грязными да голодными, с вещевыми мешками за спиной, добежали. А вот для парадного гвардейского похода, да ещё и перед тысячами горожан, ну не знаю, как это возможно. – И он покачал головой.

Суворов посмотрел с прищуром в глаза Алексею и усмехнулся.

– Молодец, бригадир! Перед начальством не тушуешься, на своём стоишь, и если уж говоришь, то по делу. Так что нечего тут у меня прощения просить.

Лазарет, коли обустроились, оставляйте здесь, в этом лагере, вместе со всей его лекарской прислугой. Тут, в Польше, полагаю, армии придётся ещё изрядно постоять. До тех пор, пока эти дипломаты и политики все вопросы решат и все острые углы сгладят. И наши войска под Варшавой есть главный аргумент в любом их споре. Так что к лету отправим ваш лазарет вслед за полком, да по хорошей погоде. К лету, небось, и раненые уже на ногах будут. Так что ничего, не переживай, все в целости к вам доберутся. Можете вместе с лазаретом пока тут и тяжёлый интендантский груз весь оставить. Одним караваном в Россию всё равно пойдут. Охрану я ему выделю, обещаю. А вот так, налегке, да без тяжёлого обоза, мыслю я, не будет уж трудно в Кёнигсберг вам дойти? Теперь что скажете? Годится такое? – И он обвёл ироничным взглядом всю троицу.

– Ещё бы с полсотни вьючных лошадей, ваше высокопревосходительство, – подал голос Рогозин. – Мы бы на них и провиант, и фураж нагрузили. Тогда бы точно быстрее пошли. Свои-то лошади, они ведь для летнего обоза тут останутся.

– Вот что значит хороший интендант! – рассмеялся Суворов. – Никогда не упустит возможности откусить, даже пусть и у фельдмаршала. Будет вам полсотни вьючных, – стал он снова серьёзным. – Ну и вы не подведите. Чтобы показали себя перед союзниками. Пусть мотает на ус тот, кому положено, и думает, что для русского солдата пройти маршем три сотни вёрст зимой невелик труд и он после того всё одно бодр, зол и весел. Ладно, долго вас не задерживаю, сейчас Владимир Семёнович подойдёт и заберёт вас. Там уж сами в главном штабе все бумаги, какие нужны для марша, выправите, причитающуюся дорожную сумму через канцелярию при́мете, ну и все вопросы, какие ещё остались, обсудите. Жаль мне с вами расставаться, ребятки, хорошо вместе служилось. Бог даст, и ещё, может, свидимся, повоюем. Полк провожать я лично приеду, егерей за их храбрость поблагодарю. Матушке императрице рескрипт с благодарностью за её гвардию я уже отослал, он в столице раньше вас уже будет.

– Чирков, плотней мешок укладывай, чего у тебя, как шар, его распёрло?! – покрикивал, проходя около отделения учебной роты, капрал. – Вон у Лутового глянь, всё то же внутри, а та сторона, что на спине, ровная, словно доска. Значит, и нести заплечник удобнее будет.

– Агафон Елизарович, так давали бы ранцы как у мушкетёров, туда уж точно удобней всё складывать, кожа не парусина: и форму держит, и износ у неё меньше, чем тут, да и смотрится ранец не в пример богаче. Не то что этот мешок, словно бы котомка у калик-погорельцев, а не воинское имущество.

– Дурак ты, Чирков, а ведь думаешь, что разумный. – Капрал покачал головой. – Даром что из мещан в рекруты забрит. Вещевой заплечный мешок – самое что ни на есть настоящее воинское имущество. И он к тому же гораздо удобственней для переноски тяжестей, чем тот же солдатский ранец. Потаскал бы ты его для сравнения и сам бы, небось, тогда понял. Так нет ведь, по незнанию и молодости лучше лаять будешь. А я вот три года его носил в мушкетёрах, прежде чем в Валахии егерский мундир надел, потому и знаю, что говорю. Поклажи в ранец гораздо меньше входит, сам он тяжёлый, кожа и так его дублёная, жёсткая, а уж на морозе и вовсе деревенеет. Бывает, на долгом марше так он спину отобьёт, что на неё потом и лечь не можешь. Лямки у ранца короткие, узкие, плечи сковывают и рукам свободы не дают. А уж бежать как с ним неудобно! То ли дело этот наш заплечник. Правильно его уложишь, чтобы всё тяжёлое на дне было, а мягкое к хребтине прилегало, и всё, и красота. Полверсты пройдёшь, поклажа в нём так утрясётся, что прямо по спине её форму примет. С боков ремни под шинельную скатку нашиты, под зацеп парусинового полога али котелка, сзади карман ещё под всякую мелочь. И лямки, заметь, у него большие, широкие, как нужно их подогнать под себя можно. А самое главное, вот сколько ты в ранце веса бы тащил? Небось, и с полпуда бы не было, хорошо, если только треть. А тут чуть ли не целый на себе несёшь. Значит, и больший патронный запас при тебе и фунта три-четыре сухарей али ещё какого другого провианта. А ты ранец, ранец! Укладывай лучше! – Капрал, покачав головой, пошёл по своим командирским делам, а молодой егерь, вздохнув, начал заново перебирать вещи.

– Лучше бы вьючных коней больше дали, – проворчал он, прикладывая к внутренней стенке исподнюю рубаху и портянки. – Всё меньше бы на себе пришлось тащить. Чего уж там одна лошадь на плутонг. Так, кошкины слёзки.

– Да ладно тебе, Данила, и то хорошо, говорят, и того могло бы не быть, – отмахнулся завязывавший горловину своего заплечника Ведунов. – Говорят, сам фельдмаршал повелел казакам табун нам отдать, своих-то свободных в полку мало осталось, они в основном все на обозных повозках али под седлом в эскадронах.

– Вот буду из учебной роты выпускаться, в конные егеря попрошусь, – шмыгнув носом, проговорил Чирков. – Там при лошадях всё одно интересней служить. Хоть возят на себе, а не ногами топаешь. Давай и ты со мной, Прошка? Вместе проситься будем.

– Ну не знаю, – засомневался товарищ. – Ты уж какой раз зазываешь, а ведь там в седле нужно держаться уметь правильно, сбрую всякую знать и прочие премудрости, а я ведь только лишь в санях да в телеге ездил, ну и в ночном выгоне немного на спине.

– Если на голой спине у коня смог удержаться, значит, и в седле усидишь, – важно проговорил Чирков. – У меня батюшка извозным ремеслом на жизнь зарабатывал и к барину одному в пригороде частенько нанимался, ну а я ему помогал. А у того барина кони-то о-го-го какие! Не в пример крестьянским, богатые, не просто для саней али повозки, а и которые даже под седлом ходят. Пока их батюшка обихаживал в конюшне али сбрую на них надевал для барского выезда, я частенько в седле сиживал и даже, было дело, верхом к крыльцу отгонял. И ведь ничего, держался, не слетал даже. Так что пошли, Проша, вместе будем в конных егерях служить.

– Братцы, меня тоже возьмите, – попросился, укладывая сверху сухарный мешок, Шерстобитов. – У меня старший брат у барина в ко́нюхах, частенько к нему в помощь определяли, я и лошадей люблю. Если бы бумажку с крестом не вытянул на волостном сходе и в рекруты бы не попал, так уж тоже, небось, давно бы в конюхи определили. Давайте втроём в конные егеря проситься? Вместе ведь оно завсегда лучше держаться.

– Ладно, Акимка, Бог Троицу любит, значит, будешь у нас третьим, – согласился Чирков. – Вот только в свою столицу из этой Польши придём, а там, старший сержант сказывал, выпуск из нашей учебной роты будет. Всех по строевым станут раскидывать или по эскадронам, а кого-то из умелых в кузнечном ремесле, может, и в пионеры али артиллеристы определят. У нас в отделении неудачных, как он сказал, вовсе нет, все хорошо воевали, значит, и хвосты все волчьи получим. Так что давайте, братцы, и дальше будем вместе держаться?

– Давайте, давайте! – загомонили товарищи. – Как в походе и в бою были мы вместе, так вот и дальше вместе пойдём!

– Спасибо вам, соколы-егеря! – Сидевший верхом на коне фельдмаршал оглядел замерших в шеренгах стрелков. – За ваше умение и доблесть в боях! Там, где штык гренадера врага с позиций не сбил, там ваша пуля путь колоннам проложила. Наказ матушки императрицы унять мятежников нами выполнен, войска их разбиты, а главари схвачены. Можете с честью возвращаться в столицу. Бог даст, так, глядишь, ещё и повоюем вместе?! А, как вы, соколы, повоюем?!

– Повою-юем! Повою-юем! – загудели и заколыхались ряды в зелёных шинелях.

– Вот и я говорю, а уж на наш век врагов точно хватит. Так и ничего, русский солдат всех одолеет!

– Ура генерал-фельдмаршалу! – выкрикнул командир полка.

– Ура! Ура! Ура-а! – ревела тысяча глоток.

– Ура государыне императрице! – взмахнув шпагой, воскликнул Суворов.

– Ура-а-а! – вторили ему егеря.

Рота за ротой проходила мимо Александра Васильевича под бой барабанов. Земля подмёрзла, и слышался глухой топот сапог. Лейб-гвардии егерский полк прощался с любимым полководцем. Надолго ли?