– Да уймите же наконец эту дуру! Террористы, устроившие сегодняшний взрыв, будут найдены и обезврежены. Когда мне понадобится ваша помощь, а она понадобится обязательно, я сам приду и попрошу. А сейчас – расходитесь по домам. Не надо ничего предпринимать, оставьте это дело профессионалам, мы… – Мне было очень трудно говорить. Мы – уже не звучало. Баба Яга приходит в себя в тереме, Митька… Эх, Митя, Митя…

– Летит! – совершенно сумасшедшим голосом заорал кто-то, и с ночных небес в шарахнувшуюся толпу упал непонятный предмет.

При ближайшем рассмотрении все признали в нем обычный лапоть. Минутой позже рядом грохнулся второй.

– Ой, бабонь… оп! – Похоже, тетке действительно заткнули рот.

Все подняли глаза вверх. На самом коньке нашего терема, невероятно изогнувшись, висела долговязая мужская фигура. Судя по ритмичному качанию, она намертво зацепилась штанами.

– М… м… Дм… Митька?! – прозрев, заорал я.

– …а …атюшка …икита …ваныч! – протяжно раздалось сверху.

– Ты живой?!

– …ока… а! …нимите …еня …риста …ади! …ропадаю!

– Граждане! – воспрянул я. – Вот и пришло ваше время помочь родной милиции. А ну, у кого дома самая большая и крепкая скатерть – тащи сюда!

Через пять минут воодушевленные горожане стояли у нашего терема, растянув за края целых шесть больших, расшитых петухами, льняных скатертей с бахромой.

– Митяй! Все готово, падай!

– …оюсь! …друг …е …оймаете? – Высота гасила его крики, да и орать носом вниз, ногами вверх не очень удобно.

Я повернулся к Еремееву:

– Фома, можешь пальнуть из своей пищали?

– Сбить его, что ли? – не понял он. – Дак… на таком расстоянии не промахнусь.

– Не дури! В него стрелять не надо. Просто пальни для острастки… Митька! Слушай меня! Сейчас стрельцы дадут залп и пулями прострелят тебе… ты чем зацепился-то?

– …танами! …олько …не …треляйте …ристом …огом …олю!!! – перепуганно заверещали сверху.

– По штанам! Прямой наводкой! Целься! Пли!!! – командирским голосом опытного артиллериста рявкнул я.

Раздался слаженный залп… в воздух. В ту же минуту с крыши нашего терема, вопя, слетел младший сотрудник лукошкинского отделения милиции. Митька угодил на чью-то растянутую скатерть, два раза подпрыгнул и был подхвачен заботливыми стрельцами. Народ ломанулся потрогать воскресшего героя. На сегодняшнюю ночь Митька, несомненно, занимал ведущее место в графе популярности. Я облегченно вздохнул и позволил Еремееву увести меня в дом. Нога болела страшно, и голова кружилась. Надо позаботиться и о себе. Делом займемся завтра…

Сквозь приоткрытое окно опять доносилось треклятое «ку-ка-ре-ку». Не открывая глаз, я нашарил на стуле у кровати свои штаны, торопливо ощупал карманы с тайной надеждой обнаружить в одном табельный пистолет. Он не доживет до того дня, когда вылупившиеся цыплята скажут ему: «Здравствуй, папа!» Увы, чуда не произошло… Горластая скотина проорала побудку еще раз, спрыгнула с тына и величественно прошествовала во двор. Я со стоном сел и опустил ноги в теплые тапочки. Моя форма, как положено, висела на стуле. Брюки целехоньки, выстираны и отутюжены, к таким «бытовым» чудесам я давно привык. Сама Яга этого не делает, у нее какой-то договор с домовым насчет подобной работенки. А вот то, что на ноге не было и следа вчерашнего ушиба, – несомненная заслуга моей домохозяйки. Видимо, когда я отключился, она, невзирая на собственные страдания, занялась моей «раной». А может, не сама, может, кота ко мне направила, он у нее на все руки мастер. Или на все лапы? Или не на все, а на две передние? Тьфу! Что за чушь лезет в голову? Я встал, наклонил рукомойник, поплескал в лицо водичкой – вроде полегчало. Все, пора за дела.

Одевшись, я толкнул дверь – заперто. Не понял юмора… Толкнул посильнее – за дверью что-то мягко бухнуло об пол. Потом моим глазам предстал заспанный стрелец, видимо, во сне он подпирал дверь спиною.

– А-а-м-м… Доброго утречка, батюшка сыскной воевода!

– Ты что здесь делаешь?

– Вас от лиходеев сторожу, как Фома Силыч приказывали.

– Еремеев, что ли? – раздраженно буркнул я. – А почему спишь на посту?!

– Виноват, ваше благородие! Ненароком… и не заметил как, но всю ноченьку, аки филин, бдил!

– Ладно, свободен. Возвращайся к начальству и доложи, что все нормально. Да, встретишь Еремеева, передай ему, чтоб он порядки свои в отделении не устраивал. Я не младенец, нечего ко мне нянек приставлять.

Парень поклонился, забрал стоящий у лестницы бердыш и убежал. Я медленно спустился вниз. Голова гудит… На Фому неизвестно зачем собак спустил, он же как лучше хотел… Все наперекосяк! Яги в горнице не было. Стол пустой. Выглянув в сени, я убедился, что и Митька куда-то слинял с утра пораньше. Все против меня! Полез в печку, хотел достать углей, разогреть самовар, но зацепился штаниной за ухват. Сначала упал он, больно стукнув меня по пальцам руки, а потом заслонка, которую я, естественно, выронил. Грохоту! Я тихо взвыл и в полном отчаянии опустился на скамью.

– Никитушка! Сокол ты наш ясный, да что ж это с тобой деется? – Баба Яга неслышными шагами просеменила из своей половины и обняла меня, утешая, как ребенка. Я уткнулся носом в ее цветастую душегрейку, и мне стало так легко, так тепло, как бывает только в раннем детстве на руках у бабушки.

– Здорово, бабуленька! – донеслось из сеней. – А я вот с утра на рынок сбегал, яблочков спелых Никите Иванычу принес.

– Да не ори ты, неслух! Али не видишь, до чего враги нашего воеводу-батюшку довели? Измотался совсем человек, на себя не похож, а ты и рад спозаранку горло драть?!

– Прощения просим. – Митька на цыпочках подошел к нам, в скорбной позе стал рядом.

– Никита Иваныч, уж вы не переживайте, не берите близко к сердцу… Одолеем мы их, супостатов! Вы мне только пальцем ткните, который обидел, а уж я из него всю борзоту-то на раз повышибаю!

– В самом деле, занялся бы ты этим, Митенька. Участковый наш – человек хрупкий, умственной работой перегруженный, где ему за всем уследить. Я так думаю, пусть уж он нонче дома отсидится, а ты сам милицейскую службу справь. Проверь, где, чего, за порядком присмотри, чтоб знал народ: мы на посту. А там вечерком и доложишься.

– Рад стараться, – не веря такому счастью, тихо проскулил мой напарник. – Да я, да за такое служебное доверие…

– Стоп! Сбавь обороты, герой. – Я собрался и вырвался из добрых бабкиных рук. – Не хороните меня раньше времени. Да и в санаторий для инвалидов записываться рановато. Давайте-ка завтракать, ну и по ходу посоветуемся о наших делах.

Митька разочарованно сник. В его жалобном взоре еще отсвечивала вожделенная кокарда. Яга, наоборот, охая, бросилась к печке доставать горшок с гречневой кашей, топленое молоко и пироги с грибами. Я только сейчас обратил внимание, что длинный нос нашей старушки был забинтован тряпочкой и украшался маленьким бантиком сбоку. Видимо, ее «ранения» были не в пример серьезней моих. Несмотря на возможный комизм ситуации, смеха это не вызывало, даже наоборот, здоровое раздражение и желание всерьез разобраться с негодяями, так издевающимися над заслуженной пенсионеркой. Митьку с пирогом и миской каши отправили в сени. Сколько я ни боролся с этой старорежимной дискриминацией, Яга была неумолима. Конечно, основной темой разговора за столом являлся вчерашний взрыв.

– Ты как хошь, участковый, а только это немцы твои нас подорвали! Нет им моего доверия, не было и нет! Вот погоди, не спорь… Посол энтот, Кнут Плеткович…

– Гамсунович, – поправил я.

– А мне, знаешь ли, без разницы, – взвилась бабка, – что ж он, немчура поганая, мне нос портить будет, а я молчи?! Да я ему… он у меня… я ж до самого царя дойду, чтоб засвидетельствовать…

– Это все эмоции, к тому же абсолютно не подтвержденные реальными фактами. С чего вы вообще взяли, что Шпицрутенберг имеет к этому отношение?

– Так ты сам посуди. Чьи охраннички на твою светлость покушались? Его! Кто нас пойлом горьким с запахом дурманным поил? Он! Кто тебя в кабинете задержал, пока его подручные покушение готовили? Опять он! А кому все это было выгодно? Ему же, басурманину!

– Глупости! – Я твердо отмел все возможные инсинуации. – Посол слишком дорожит своим местом и безропотно сдал двух телохранителей при малейшем намеке на его личное участие в нападении на работников милиции. Угощал он нас кофе. Между прочим, очень хорошего качества. Если не нравится, не пейте. И в кабинете он меня не задерживал, это моя бредовая идея посоветоваться с иностранцем насчет прогрессивных реформ в стране. Он за это время никуда не отлучался, никому никаких приказов не отдавал, мы все время были с глазу на глаз.

– А кто ж тогда знал, что мы из слободы домой пойдем?

– А куда мы могли пойти, на ночь глядя? В ресторан или библиотеку?!

Баба Яга некоторое время сосредоточенно молчала, выстраивая в уме новую версию обвинения, но, ничего не придумав, сдалась:

– Ничего не могу с собой поделать… А только чую: не русские это люди под нами мостик разнесли. Наш злодей, он ведь как… Ножик под ребро запустить, кистенем из-за угла ошарашить, удавку на шею набросить, а то и попросту оглоблей вдоль хребта ломануть – всегда пожалуйста. Но чтобы такое…

– А если шамаханы? – предположил я.

– Навряд ли… Уж они-то так сильно по загривку схлопотали, что теперь нескоро к нам нос сунут. Чтобы взрыв устроить, здесь ведь и точность, и расчет, и знания нужны. Немецкий склад ума – вот как это обзывается. Без них, нехристей, тут не обошлось…

– Хорошо, не будем сбрасывать посла со счетов, оставим как рабочую версию. Тогда дело о пропаже черной ткани придется задвинуть в дальний ящик. Есть более неотложные задачи: наша безопасность, например.

– Царя оповестить надобно.

– Надо, но не хочется… Вы ведь его знаете, начнет кулаками махать, всех немцев в тюрьму, посла на каторгу, охранников на дыбу, там покаются… Я тут бьюсь-бьюсь над установлением в городе хоть какой-то законности, и все коту под хвост? В условиях диктатуры милиция работать не может. Мы просто выродимся в очередной фискально-карательный орган.

– Ох, Никитушка, – вздохнула Яга, – не лез бы ты в политику, себе дороже. Служил бы помаленьку, и все.

– Не могу, душа болит…

Мы помолчали. По большому счету она права, каждому надо заниматься своим делом, а нести прогресс в Древнюю сказочную Русь совершенно бесперспективно, да и небезопасно…

– Значит, на сегодня план действий таков… Митька!

– Ям… чавк… ам… нь?! – выжидательно донеслось из сеней.

– Давай завтракай поскорее, поработаешь курьером. Я составлю докладную для царя, передашь лично в руки. Потом сгоняешь в торговый квартал, найдешь погребальную контору Шмулинсона и пригласишь его ко мне в отделение, повестку я выпишу. Именно пригласишь! Вежливо, с поклонами, а узнаю, что опять угрожал за неявку «смертью безвременной и геенной огненной», – накажу.

– Умн, – наконец прожевал наш старательный товарищ и обиженно буркнул: – Да рази ж я совсем без понятия? Я ж по злобе и мухи не обижу…

– Угу, а кто плотника Лепехина в короб с опилками по самую шею засунул?

– А… у… а вы как узнали?

– На то я и участковый. Доложили уже. – Поморщившись, я достал из планшетки лист бумаги: – Вот его заявление, полностью признает себя виновным в том, что в пьяном виде обозначал цвет милицейского мундира как мышиный. За таковую дерзость и был опущен в опилки со стружками младшим сотрудником отделения. Вину свою осознал, прощения смиренно просит, и чтоб Христа ради, голову ему за эту провинность не рубили. Твоя работа?

– Моя, – гордо выпятился Митяй, – а пущай теперь милицию уважает.

– Подведешь ты своими угрозами всех нас под монастырь… Ладно, задание понял?

– Как не понять… Исполню в точности, не извольте сомневаться. Разрешите выполнять?

– Погоди, сейчас докладную напишу.

Когда Митька умчался по делам, мы с Ягой тоже начали собираться. Во-первых, стоило осмотреть место вчерашнего теракта, возможно, колдовские способности бабки и укажут истинный след. Во-вторых, вернуться и допросить охранников посла. Они наверняка только косят под незнание языка, но при правильном допросе непременно расколются. И в-третьих, вечером провести разъяснительную беседу с гражданином Шмулинсоном Абрамом Моисеевичем. В смысле, чтобы он разъяснил мне кое-какие непонятные моменты. Вроде бы все…

Еремеев догадался поставить на охрану места преступления двух стрельцов. Они спроваживали любопытных и шугали соседских ребятишек, чтоб не затоптали следы. Беглый осмотр подтвердил мои худшие подозрения – никаких улик. Подобрав пару обгорелых щепок, я не обнаружил характерного запаха пороха. Что же тогда так рвануло? Динамит, бертолетова соль, пироксилин, нитроглицериновая смесь, пластиковая или водородная бомба? Баба Яга шныряла по канаве едва ли не на четвереньках, подбирая совершенно непонятные для меня камушки, листики, угольки… Когда она вылезла из-под единственного уцелевшего бревна, даже белая повязка на ее носу была перемазана сажей.

– Пошли в дом, участковый, там переговорим…

После умывания задумчивая бабка опустилась на скамью, наморщила лоб и долгое время молча о чем-то размышляла, передвигая по столу собранный в канаве мусор. Я приготовил бумагу и карандаш, а потом сидел тише мыши, ожидая, пока она настроится…

– Значит, вот как все оно было… Злодеи нам всем верную смерть приготовили. Уж как они прознали, когда мы через мосток пойдем, – про то мне не ведомо… А только сунули под него котел чугунный мало не в три ведра! Под котел тот разрыв-травы положили – целый пук! Бегун-травой на десять шагов дорожку выстелили и в начале Степкин огонек поставили. Ну, а что потом было – про то ты не хуже моего ведаешь…

– Минуточку, – запротестовал я, – может, вам действительно все понятно, но я из всей этой ботаники ничего так и не уяснил. По-вашему выходит, что нас пытались подорвать какими-то лютиками-ромашками?!

– Ты думай, че говоришь-то! – Яга даже покраснела от незаслуженной обиды. – Не знаешь, так уж молчи.

– Нет, молчать я не буду, а вот вы объясните мне все популярно. Так, чтобы и я сам понял, и к делу подшил серьезный документ, а не обгорелый гербарий.

– Пожалуйста… – поджала губки бабка. – Чему вас только в милиции учили? Слушай, значит… Про разрыв-траву у нас даже дети малые знают. Растет она в лесу, от иной травы сразу не отличная, листы крестиком, цветочки красненькие, а вот только брось ее в воду – все травинки по течению плывут, она одна – против! Тут ее в руки бери да храни до поры. Потому как ежели разрыв-траву на замок, на засов али еще на что железное положить – она тот предмет на куски порвет!

– А… котел вроде был чугунный, – напомнил я.

– И чугун порвет, от него даже куски еще мельче посыплются. Оттого трава эта ворами разными пуще золота ценится… Добыть ее нелегко, а польза великая.

– Так, про воров я записал. А каким образом это биологическое оружие активизируется?

– Чего?!

– Виноват… Ну, в смысле, как добиваются того, чтобы она сработала? Кидают травку на замок и прячутся куда подальше, чтоб взрывом не зацепило?

– На то бегун-трава на дне канавы и положена была… Помнишь, Митька тебе еще на огонек указал? Так вот это цветок был махонький, Степкой-огоньком кличут. Он сам на одном месте не цветет, все по другим травам шастает, словно искорка огненная перебегает. А ежели им в человеческий след ткнуть, то цветок того человека завсегда сам отыщет. Вот враги наши чего и удумали… Котел под мостом уложили, разрыв-травы под него бросили да на Степкин огонек и заговорили.

– А где они Митькин след взяли?

– Эвон где… да он своими лаптями такие следы у забора наоставлял – любо-дорого поглядеть. Злодеям только и дела, что на след этот как бы ненароком цветок уронить, да подобрать, да на бегун-траву выложить. Как наш парень на мосток ступил, так Степкин огонек к нему и ринулся…

– Добежал до разрыв-травы, она сдетонировала, взорвала чугунный котел, который, в свою очередь, и разнес конкретный мостик, – аккуратно дописал я. Абсолютная белиберда! Но пока нет научного объяснения, будем держаться этого. – Вот только мне не вполне понятно, почему террористы ориентировались именно на Митькин след?

– Про то не ведаю, – развела руками Баба Яга. – Могла бы приврать, да не хочется. Вот разве мыслишка у меня одна была, как ее… гипотеза! Что, ежели соглядатай наш, по лавкам гуляя да про тряпки расспрашивая, ненароком углядел чего не следовало?

– Очень может быть, но что именно?

– У него и спроси.

– Как? Подойти и поинтересоваться, не видал ли он, часом, чего-то такого, о чем мне сказать подзабыл, а нас из-за этого «чего-то» едва не подорвали? Ну, он враз такого навспоминает – мы за неделю не разгребем.

– Тоже верно, – согласилась Яга. – А теперь давай время не тянуть, потому как…

В дверь постучали.

– Ты ждешь кого, Никитушка?

– Нет, а вы?

– И я нет.

– Войдите! – хором попросили мы.

В горницу торжественно вступила целая армянская делегация. Две старые толстухи с черными усами, еще молодая женщина с зареванным лицом, двое стройных юношей призывного возраста, худущий дед с трясущейся головой, трое ребятишек мал мала меньше и четверо взрослых мужчин, скорее всего слуг.

– Вы по какому вопросу, граждане? – недоуменно повернулся я.

Вместо ответа они дружно бухнулись на колени и стали бить лбами о пол. Терем зашатался… Я не преувеличиваю – на столе, подпрыгивая, звенела посуда!

– Прекратить немедленно! – взвыл я, пока Яга успешно перехватывала спрыгивающий самовар.

На минуту стало тихо, но только на минуту. Едва я перевел дыхание, как вся толпа так же дружно ударилась в слезы. Рыдали все – от мала до велика. Искренне, старательно, от души…

Мне пришлось орать снова и даже топать ногами, пока они наконец не замолчали, жалобно глядя на меня печальными, укоризненными взглядами.

– Что случилось? – очень тихо спросил я. – Отвечайте по существу, одним голосом. Если кто еще раз заплачет – злой дядя-милиционер посадит того в тюрьму. Все поняли?

– Да, гражданин началник… – горько вздохнула молодая женщина. – Милости твоэй пришла просить для мужа своэго Кирокосьянца Арон-джана.

– Какой милости? Но… я же его не арестовывал, никаких обвинений не предъявлял, о чем вы просите?!

– О прощэнии, началник… Ради дэтэй, ради матэри эго и тети с дядэй, ради мэня, безутэшной, – прости эго, дорогой участковый! Вэли своэй уважаэмой бабушкэ с нэго заклятьэ снять.

– Опять не понял… Какое заклятье? – Я беспомощно повернулся к Бабе Яге.

Она смущенно завозилась и поманила меня пальцем:

– Никитушка, видать, слова-то те, что я ему в запале сказала, – к месту пришлись… А что, хозяюшка, муженек-то твой совсем пьяный лежит?

– Совсэм… – скорбно закивала жена Кирокосьянца. – Как за стол сэл, как все выпил, так и упал – нэ поднимаэтся. Совсэм пьяный…

– А глазоньки у него не окосели?

– Окосэли, совсэм окосэли. Пьяный лэжит, никого нэ узнает, а глаза совсэм косыэ…

– Ладно, помогу горю вашему. На вот, пузыречек возьми, на тряпочку капни да мужу под нос и сунь. Небось протрезвеет… А как очухается, скажи, чтобы впредь милиции в работе помогал, а не застольями отвлекал от дел серьезных.