Сущность человека является его – человека – собственным делом. «Вещь веществует» своей природой, и к этому сводится ее сущность. Человек же свое дело – дело своей сущности – делает. Человек делает свою жизнь, свою судьбу, себе самого он делает. Чем человек окажется в конце концов, чем он будет в итоге своей жизни, – это решается им самим. Каждый день и час своей жизни человек решает эту задачу обретения себя, то есть задачу обретения своей сущности. Он делает это главное дело своей жизни, опираясь на свою природу, но он свободно соотносит себя с этой своей природой. Человек может использовать свои природные качества, а может их не развивать, свободно производя от нее свой поступок (от нее, но свой), самоопределяясь в бытии и свободно выстраивая, таким образом, свою сущность. ТОТ, КТО делает это дело, называемое сущностью человека, и есть его личность. Ничто из того, что есть у человека – тело, душа, дух – ни по отдельности, ни даже все в целом не определяет, не образует личности, которая есть как раз тот человек, у кого все это есть в распоряжении. Тот факт, что человек есть личность, ставит человека в определенном смысле вне мирового порядка бытия. То есть в порядок мироздания человек, конечно, включен, притом включен именно конечно, как конечная часть его, существующая в неразрывной цепи природной необходимости, однако личность человека, образно говоря, располагается поперек этой цепи, пересекая этот мир по вертикали.

Если же от этих образных выражений перейти к языку строгой мысли, то следует сказать, что «поперечное по вертикали пересечение законосообразного порядка мироздания» означает, прежде всего, онтологическую свободу человека. Обычно, говоря о свободе, люди мечтают, чтобы «можно было все, а за это тебе ничего», но настоящая свобода состоит вовсе не в отмене каких бы то ни было внешних ограничений и внутреннего самоконтроля. Свобода человека логически как раз предполагает для своей реализации наличие этих внешне ограничивающих условий и реализуется она именно через внутренний самоконтроль. Принцип «делай что угодно, а тебе за это ничего не будет», если его довести до логического конца, означает, что человек не может никак влиять на свою жизнь: любые его действия НИЧЕГО не меняют в его жизни, никак не отражаются на его отношениях с миром.

Свобода человека в настоящем смысле этого слова подразумевает как раз способность определяющим образом влиять на мир и на свою собственную жизнь. Свобода неотделима от «последствий» и ответственности, и обеспечена она отсутствием жесткой детерминации между совокупностью условий, составляющих определенную ситуацию, и экзистенциальным выбором человека в этой ситуации. Какую бы точную калькуляцию обстоятельств, в которые поставлен человек, мы ни провели, вычислить поступок человека невозможно. Иван Карамазов на суде, будучи уже не совсем в себе, рассказывает как бы ни с того, ни с сего то ли случай, то ли обычай: за невестой носят обруч с юбкой, в который она должна вскочить, чтобы ехать к венцу, а она ходит и приговаривает: «Захоцу – вскоцу, не захоцу – не вскоцу». В каждый момент жизни каждого человека неотступно присутствует и всегда на сознательном или бессознательном уровне реализуется этот вот акт воли – «Захоцу – вскоцу, не захоцу – не вскоцу».

Конечно,– поведение человека зависит от его характера. Однако вычисление поступка человека невозможно даже в том случае, если мы учтем не только внешние обстоятельства, но и характер человека, сформированный воспитанием. То есть – даже если в расчет берутся не только наличные здесь и сейчас обстоятельства, но и вообще все обстоятельства жизни человека, начиная с момента зачатия, то даже и такой расчет не может дать однозначного ответа о предстоящем поступке человека. Дело в том, что воспитание невозможно уподобить программированию, невозможно свести спонтанность свободного выбора человека к неизвестности и сложности заложенной программы. Человек всегда и неизбежно сам активен в деле своего собственного воспитания: он принимает одно и отвергает другое, он жадно ищет некоторых впечатлений и попросту проходит мимо других. То есть те впечатления, которые, по Локку, впечатываясь в tabula rasa, якобы и образуют собою всю духовную наличность человека, на самом деле принимаются человеком с самого начала не пассивно, а активно. По меньшей мере, человек «дает санкцию» на приятие чего-либо, а чаще всего сам участвует в том, что принимает. И, конечно, в понимании этого факта нисколько не может помочь ссылка на природные задатки человека, на физическую и духовную наследственность, имеющую элемент случайности. Человек и к задаткам своим относится свободно: в его власти как развивать, так и губить их.

Все сказанное не отменяет, конечно, значимости всех перечисленных факторов. Действительно, от задатков человека очень многое зависит в том, кем и каким он будет. Действительно, воспитание играет огромную роль в становлении человека: именно благодаря ему это становление происходит. Действительно, обстоятельства, в которых здесь и сейчас оказался человек, задают определенное «поле» действия, определенные «правила игры», более того, всегда оказывают давление на выбор человека. Да, все это так, но даже демон Лапласа, видящий разом весь мир и даже обладающий знанием о движении каждой частицы мира в каждый момент прошлого, даже при наличии у него бесконечной вычислительной способности не смог бы со стопроцентной вероятностью предсказать ни один жест человека. Процессы, происходящие в мире, он, может быть, и мог бы предсказывать наверняка, но не поступок человека. Поступок входит в мир извне, из иного измерения можно сказать, вновь переходя на образный язык. Корнем поступка, субъектом свободы является ЛИЧНОСТЬ, в мире присутствующая, но миру не подчиненная, обладающая в нем статусом экстерриториальности. В этой-то «экстерриториальности» личности, в экстраординарности ее существования и заключается основание человеческой свободы. Сила воли, сила личности может быть разной, но в любом случае именно она – личность – решает: с какими обстоятельствами при выборе линии поведения считаться, а с какими нет, какие возможные последствия приемлемы, а какие нет, идти ли на риск именно вот здесь или нет, согласиться ли на верную выгоду, пойти ли на верный убыток, пожертвовать ли своей жизнью, попросить ли милостыни и милости, дать ли их, карабкаться ли вверх по скалам, плыть ли по течению, идти ли чистым полем, жить ли в келье, ночевать ли в борделе, лечь ли в лужу. Отказ от свободы тоже свободен, поэтому, будучи личностью, человек всегда в ответе за себя. Каким окажусь я в грядущий момент – это мое дело, – многое «происходит» с людьми, входя в их жизнь извне, но моя сущность – это мое дело, и к сознательному деланию этого дела я как раз и призван. Отказ же от дела, измена призванию – тоже поступок, алиби у личности быть не может. Слабая личность тоже личность, и слаба она только потому, что позволила себе быть слабой. Эта ее слабость имеет лишь феноменальный, по сути дела фиктивный характер, она всегда способна обнаружить в себе силу, притом черпает она эту силу и не из обстоятельств, и не из воспитания, и не из природных задатков, – не из этого мира вообще.

Очень важно отметить, что попытки уничтожить в человеке личность неизбежно ведут к уничтожению человека и как природного организма тоже. Немецкие фашисты весьма целенаправленно экспериментировали в концлагерях, пытаясь полностью подавить в человеке свободную волю, и в том случае, когда это удавалось, результат был обескураживающий. Теряя свободную волю, человек терял всякую волю вообще. В норме у человека в каждый момент на телесном, душевном и духовном уровне возникают различные желания и потребности, требующие своего удовлетворения. В отличие от животного, которое движется «по равнодействующей» этих своих желаний (чаще всего, – реализуя самое сильное), человек имеет личность, которая свободно, исходя из самой себя, выбирает, какое именно желание из возникших в данный момент реализовывать именно сейчас, а какое отложить на время или насовсем, которая решает, в каком направлении двигать свою экзистенцию в налично данных условиях.

Так вот в том случае, когда в человеке удавалось подавить эту свободно решающую инстанцию, в нем просто переставали возникать желания вообще. Человек не превращался в животное, не жил «по равнодействующей» природных потребностей, поскольку в нем просто отмирали потребности. Много дней не евший человек абсолютно апатично смотрел на поставленную перед ним еду, он не только не прикасался к ней (что можно было бы объяснять условным рефлексом), у него даже не выделялась слюна (то есть, пропадали безусловные рефлексы), он просто не хотел есть. Нужен был приказ извне, чтобы он съел еду, без этого приказа он просто умирал от голода, безразлично глядя на еду, нужна была команда, чтобы он начал делать хотя бы что-нибудь, у него же самого никаких побуждений не было. Разрушение личности ведет к глубочайшему повреждению природы человека. Будучи «не от мира сего» личность является необходимым условием нормального функционирования даже «чисто природных» систем в человеке. Человек не только не есть животное, его даже нельзя в него превратить, – при ампутации личности ампутируется сердце.

Ясное понимание того, что такое личность, принципиально необходимо для любых гуманитарных исследований и построений, без такого понимания они вырождаются и начинают, в конце концов, человека уродовать. Личность не появляется у человека в некий момент его жизни, человек всегда уже есть личность. Становление человеческой личности не есть «построение» ее, – скорее раскрытие, подобное тому, как раскрывается цветочный бутон. Личность вырастает изнутри самой себя. Та помощь, которую воспитатель может оказать ей в этом ее произрастании, заключается, во-первых, в обеспечении свободы роста через различные виды творческой деятельности, а во-вторых, в поддержании ее «питания» через религиозно-нравственное воспитание: воспитывать – и есть вскармливать духовно. Религиозная и нравственная жизнь – это и есть тот источник, из которого личность черпает свою неотмирную силу. Однако необходимо ясно сознавать, что участие в этих духовных сферах может иметь чрезвычайно разный характер, и при этом, соответственно, различными будут и принципиальные характеристики личности. Выработка ясной ориентации в религиозной сфере особенно важна как в силу предельности и абсолютности предстояния, совершающегося в ней, так и в силу противоположности, порой диаметральной, с которой различные религиозные учения трактуют событие этого предстояния и делают из него следствия, имеющие фундаментальный характер в экзистенциальном самоопределении личности. Ошибка здесь может бесконечно дорого стоить.

2. Смысл жизни личной и общественной

Проблема смысла жизни существует в современной философии весьма парадоксальным образом. С одной стороны, безусловно признается, что эта проблема имеет огромное значение, для большинства людей она вообще осознается как главная, центральная, а порой даже единственная проблема философии. Кроме того, XX век дал весьма сильную традицию экзистенциальной философии, ориентированной как раз на проблемность «живого переживания жизни». Но, с другой стороны, проблема смысла жизни практически не разрабатывается в философской литературе.

Достаточно взять в руки любой учебник философии, чтобы убедиться в том, что современная философская мысль ничего не говорит на эту тему учащейся молодежи. Учебник, конечно, не является, строго говоря, научным трудом, но не ради ли учебников в том числе осуществляются все научные исследования и философские размышления. Педагогическая направленность относится к сущностным чертам философии, которая и начиналась когда-то в диалоге учителя и ученика, и по сей день именно ради выработки и передачи определенного духовного опыта философствует философ.

Проблема же смысла жизни как нельзя более принадлежит к тем вопросам, с которыми к философу могут обратиться «простые» люди и молодежь в первую очередь. Более того, эта проблема – как раз тот вопрос, к постановке которого философ должен настойчиво подводить людей, пробуждая и побуждая их к сознательному выстраиванию своего мировоззрения. Если бы эта проблема была, действительно, разработана в серьезной философской литературе, была бы совершенно необъяснима нераскрытость темы смысла жизни в литературе учебной. Ведь чаще всего смысл жизни – единственное, что нужно человеку от философии (если кому-то что-то от нее вообще бывает нужно).

Но все дело в том, что сами «философы», то есть люди философски грамотные, интересующиеся философией и преподающие ее, не могут внятно ответить на этот вопрос. И даже у философов без кавычек и, может быть, даже с большой буквы, то есть у тех мыслителей, которые философию движут вперед, которые сами движимы философской Мыслью, не так-то просто найти ответ на столь важный философский вопрос: «В чем смысл жизни?» Дело доходит уже до того, что сам этот вопрос звучит уже почти неприлично «по детски», как звучал бы вопрос к ученому-астроному: «Сколько звезд на небе?» То есть предполагается, что серьезные взрослые люди, настоящие философы такими вопросами не занимаются. Как ни парадоксально, это так и есть.

Даже философы-экзистенциалисты, которым, казалось бы, «на роду написано» ставить и решать проблему смысла жизни, вовсе не так часто обращаются к ней, и даже эти обращения маловразумительны. Пожалуй, самый яркий пример постановки проблемы смысла жизни в экзистенциальной философии мы можем видеть в творчестве Альбера Камю. Ведь он прямо объявляет вопрос о смысле жизни главным и единственным настоящим вопросом философии. И ставится этот вопрос им предельно остро: «Есть лишь один поистине серьезный философский вопрос – вопрос о самоубийстве. Решить, стоит ли жизнь труда быть прожитой, или она того не стоит, – это значит ответить на основополагающий вопрос философии. Все прочие вопросы – имеет ли мир три измерения, существует ли девять или двенадцать категорий духа следуют потом»².

Нельзя не согласиться с этими словами, нельзя не признать за ними предельную глубину. Но что же предлагает Камю в качестве ответа на этот вопрос? Надежда на некий смысл жизни, надежда на то, что некая «превосходящая жизнь идея» способна этот смысл ей сообщить – все это, согласно Камю, «гибельное уклонение» и «жульничество», мир и жизнь есть абсурд, и вовсе не обязательно пытаться избавиться от него при помощи самоубийства или вышеупомянутой «надежды». Надо в этом абсурде жить, и именно только такая жизнь в ясном предстоянии абсурду может обеспечить подлинность существования³.

Однако, несмотря на все заверения Камю, что «надо представлять себе Сизифа счастливым»⁴, несмотря на все возможное и вполне понятное сочувствие его интеллектуальному мужеству и человеческой боли, позиция философии абсурда не способна дать сколько-нибудь удовлетворительного ответа на вопрос о смысле жизни. И экстравагантные слова о том, что такой ответ вовсе и не нужен, что он означал бы «гибельное уклонение» и дезертирство, не могут все-таки заглушить того чувства – как сердечного, так и интеллектуального, что смысл жизни нужен человеку, и что основанием подлинного существования может стать только ясный положительный ответ на этот вопрос.

Это же самое интуитивное чувство говорит, что никакой ответ, а тем более настоящий, не может быть окончательным решением проблемы смысла жизни, не может «снять» эту проблему. Но жажда Ответа, – не такого ответа, чтобы кто-нибудь отвлеченным образом отвечал на твой отвлеченный вопрос, а жажда такого смысла, который бы отвечал на твой жизненный запрос, смысла, который ложился бы на сердце, прояснял бы разум, освежал бы чувства, – эта жажда очевидна. С этой очевидности и стоит начать наши размышления.

Человек, очевидно, имеет потребность в смысле жизни. Даже те самоубийцы, о которых так много пишет Камю, своим самоубийством доказывают значение и власть этой потребности в жизни человека. Самоубийство, действительно, представляет собой некое «признание», но Камю, на наш взгляд, недостаточно полно его расшифровывает. Полностью оно звучит примерно так: «Я смысла жизни не нашел (или -имел, но потерял), я не вижу (больше) в жизни смысла и отчаялся его обрести, а без него жить мне невыносимо». Камю желал бы игнорировать эти последние слова, но они звучат независимо от его желания, и они являются самыми главными, в них суть.

Не из сознания отсутствия смысла жизни приходит человек к самоубийству, как верно подчеркивает Камю, – никакой связи здесь еще нет, самоубийство является следствием невыносимости