Руины в данном случае служат знаком чуждости, «иностранности» не только потому, что они — остатки невозвратного прошлого, но и потому, что принадлежат другому народу и говорят с поэтом, только когда он ставит себя на место другого и чувствует его потерю, будучи при этом сам не способен вызвать в памяти подходящее прошлое. Память появляется за счет эксгумации чужого, и в этом допускающем двойное толкование присвоении иностранной истории заключена одна из специфических черт размышлений о руинах в русском романтизме.