5. Согласно обычаю германцев, воины имели право избирать короля, но только из одной определенной семьи. Король имеет больший авторитет, если он является потомком рода героев или военного вождя и если он помазан Церковью. Символом его власти служат длинные волосы (это отголосок мифа о солнечных героях, так как длинные волосы олицетворяют лучи солнца). Он живет вместе со своими воинами в огромном поместье, доходы с которого идут на их жизнь. Королевская резиденция – это настоящая деревня, жители которой занимаются разными ремеслами: от ювелирного дела до ткачества. Франкский король переезжал из поместья в поместье в сопровождении своих leudes (левдов), то есть «офицеров», а в больших сундуках с тройными запорами перевозили его сокровища в монетах, ценных кубках и драгоценностях. По дороге король охотился, ловил рыбу и заводил многочисленных наложниц среди дочерей своих слуг. Если любовнице короля удавалось ему понравиться, она могла рассчитывать стать супругой и королевой; в этом случае предыдущая королева изгонялась и насильно заключалась в какой-нибудь монастырь. Междусемейные усобицы и распри были излюбленным «спортом» франкских королей. Они приводили к разорению страны, которая процветала в мирные времена, гарантированные Римом. Понемногу закрылись школы, и латинская культура была забыта всеми, кроме Церкви и нескольких «королей-маньяков», таких как Хильперик, который хвалился тем, что он латинист и теолог, и хотел прибавить буквы к латинскому алфавиту, чтобы отобразить некоторые звуки, присущие германским языкам. Вначале еще выживали города, находящиеся под защитой епископов, потом и они пришли в упадок. Военная аристократия землевладельцев остается в этот период единственной властью. Эти дворяне-помещики, полуразбойники-полужандармы, защищают своих крестьян от других разбойников. Церковь является тем убежищем, неприкосновенность которого нельзя нарушить, не свершив святотатства, и беглец имеет право там укрываться. Религия остается могущественной, потому что верующие – или, по крайней мере, суеверные – король и высшее сословие боятся вечной кары. Когда Меровей укрылся в Туре возле гробницы святого Мартина, он открыл Книгу Царств, чтобы по письменам узнать свою судьбу, и прочел: «За то, что вы оставили Господа… предал вас Господь, Бог ваш, в руки врагов ваших»;^[3] после этого он плакал горючими слезами. Так через посредство Церкви римский закон еще пытался смягчить жестокость варваров, но, чтобы обуздать звериную природу человека, потребовалось создание новой цивилизации.

6. Меровингская династия королей правила во Франции более трехсот лет – дольше, чем Валуа и Бурбоны. История этой династии нам известна из трудов галло-римского епископа Григория Турского, а также из современных работ Огюстена Тьерри (1840), написанных талантливо, но вызванных к жизни – как и «Germania» Тацита – политическими страстями. Либерально настроенный Тьерри противопоставляет французский народ (Жака Простака), происхождение которого он считает галло-римским, эгоистичной знати франкского происхождения. Противопоставление абсолютно искусственное: крупные землевладельцы были и среди левдов, и особенно среди епископов, находившихся в окружении меровингских королей. Но это вовсе не умеряло их грубости. Григорий Турский рисует нам ужасный мир, где насилие этих полудиких деспотов осуществляется и над их сыновьями, и над их женами, и даже над самими прелатами. «Война двух королев» – Фредегонды и Брунгильды – длилась тридцать лет и представляла собой трагедию, подобную трагедии Атридов. Фредегонда, прекрасная служанка, пленяет чувства короля, женит его на себе, приказывает удавить своих соперниц и продолжает преследовать даже их детей; она является одним из самых отвратительных персонажей истории. Брунгильда, дочь короля испанских вестготов, недруг и золовка Фредегонды, пережила эту выскочку на шестнадцать лет, но та сумела и после смерти одержать победу через посредство толмача своего сына Хлотаря. И Брунгильда, преданная своими левдами, была выдана Хлотарю, приказавшему привязать старую женщину к хвосту лошади, которая, пущенная бешеным галопом, превратила ее в кусок мяса.

Королева Фредегонда. Фрагмент миниатюры Хроники Сен-Дени. XIV в.

7. Таковы разыгрывающиеся во дворцах Меровингов драмы, которые напоминали одновременно и серали, и восточные базары. Толпы наложниц плетут интриги, чтобы на них женились «через кольцо». Отвратительный обычай разделять королевство между сыновьями скончавшегося государя провоцирует при каждом очередном наследовании возникновение братоубийственных войн. Сыновья плетут заговоры против отцов, братья против братьев, и проигравший с обритой головой в знак поражения заканчивает свою жизнь в каком-нибудь монастыре, если до этого его не убили на месте. Воины врываются в церковь во время заседания церковного собора, оглашая воздух призывами к смерти. Один епископ был убит прямо перед алтарем. Однако Дагоберт (629–639) был еще достаточно могущественным правителем, способным вторгаться в Италию, Испанию и Германию. Но после него род Меровингов пришел в полный упадок.

8. Это была печальная, грубая и смутная эпоха, как всякая эпоха, когда рушится старый строй, а люди, уже ничем не сдерживаемые, предаются своим страстям. Галло-римляне лишились администрации по римскому образцу, которая до этих пор осуществляла управление. Варвары разрушили представление о законе, и отныне каждый требует соблюдения обычаев только своего племени; варвары разрушили также и представление о справедливости, происходящей от государства, и отныне, как и Церковь, утверждают, что справедливость творят они. А что же пришло на смену? Чувство свободы? Ни в коем случае. Если у германцев и были некогда добродетели, которые приписывает им Тацит, то они растворились в столкновении с богатой и сластолюбивой цивилизацией. Во что превратилась столь прославляемая преданность? У Григория Турского мы находим только рассказы о предательстве. «Двор Меровингов – это дом терпимости, а Фредегонда – злобная мегера» (А. Пиренн). Каждый король убивает свою жену, своих сыновей; любого человека можно продать за горсть золота. Разврат истощил жизненные силы их рода. Сам Дагоберт, «преждевременно изнуренный своими многочисленными супругами, умирает от старости в тридцать четыре года» (Ф. Функ-Брентано). Совершенно ясно, что такая форма общества не могла существовать долго.

9. Но со смертью одной цивилизации неизбежно нарождается новая. На галло-римской территории некогда выборная королевская власть германцев постепенно превращается в наследственную. В силу воспоминаний об империи она становится вожделенной. Какими бы необразованными ни были меровингские короли, у них сохранялась память о прежней культуре и уважение к ней. Они стремились приобретать произведения византийского искусства, мозаики, восточные ткани. Вокруг них собирается местная и военная аристократия. Она состоит, с одной стороны, из галло-римлян, примкнувших к победителям и сохранивших свои владения, а с другой – из германских вождей, под защиту которых рады были перейти запуганные земледельцы. Но было бы рано говорить о феодализме, потому что senior, «старик», землевладелец и защитник, будущий сеньор, еще не вмешивается в отношения между сувереном и подданными, но постоянные разделы королевства между сыновьями короля ведут к ослаблению власти короны. Страна изрезана наследственными наделами. Бургундия и Аквитания, Нейстрия и Австразия (восток и запад Северной Франции) обретают ясное понимание того, что они являются самостоятельными провинциями. Но еще не умерло и воспоминание о единстве Галлий. Его поддерживает угроза вторжения новых орд (сарацин и гуннов), все еще существующая на границах.

Король Дагоберт I. Миниатюра Хроники Сен-Дени. XIV в.

Золотая фибула. Эпоха Меровингов. VII в.

10. Единство Церкви надо считать примечательным фактором. В самый тяжелый период политической смуты христианская Церковь в целом поддержала «единство своей доктрины и всеобщность своего права». С IV по VIII в. на Востоке состоялось шесть Вселенских соборов, решения которых были признаны Западом. С этого же периода прочно устанавливается и церковная иерархия, а территории различных королевств разделяются на епархии, управляемые епископами. Была некоторая попытка превратить архиепископа Лионского в примата Галлий, в некоего независимого патриарха, наподобие патриархов на Востоке, но она провалилась из-за зависти других городов (Арля, Санса). Епископы были распорядителями церковной собственности, постоянно возраставшей благодаря подношениям верующих и десятине (дар Церкви десятой части доходов верующих) – установлению, существующему еще со времен древних евреев, которое стремится возродить католический клир: «Мы постоянно напоминаем, что по закону Авраама вы должны отдавать Богу десятую часть ваших богатств, чтобы могли вы сохранить себе остальное». Народ уважал епископов, потому что они стали его защитниками, а сеньоры и короли их опасались, потому что в руках епископов было грозное оружие: отлучение и интердикт. Государь, отлученный от Церкви, королевство, подпавшее под интердикт, изгонялись из общества. Но чтобы навлечь на себя подобную опасность, нужны были очень веские причины.

11. Мало-помалу епископы стали поручать священникам церковных приходов заменять их в исполнении священнических обязанностей. Первые приходы были городскими, но во времена Меровингов возникают и сельские приходы с кюре – curati – на постоянной должности. Значительную роль сыграли и монахи. В начале VI в. институт монашества был реформирован святым Бенедиктом, основавшим монастырь Монте-Кассино в Италии; ему принадлежит и выработка знаменитого «Устава» монашеской жизни. В своей работе он проповедовал самоотречение, послушание и особенно – труд. В этом заключалась новизна. На Востоке монахи, одинокие созерцатели, никогда не работали; монахи-бенедиктинцы стали первыми «целинниками» Европы. «Устав» Бенедикта поражает своей мягкостью, здравым смыслом и умеренностью. Во Франции он был введен святым Мавром и стал основой строгого монастырского порядка. Вначале монахи не были служителями культа; когда они превратились в людей церковных, то оказались подчиненными власти епископов, и именно тогда они обратились за помощью к королю, а потом и к папе. В период Средних веков крупные ордены будут зависеть только от папства и войдут в конфликт с национальными церквами. Но в те смутные и темные времена, о которых мы сейчас говорим, монахи, так же как и епископы, способствуют некоторой гуманизации диких нравов общества. Крушение империи, исчезновение чиновников – все это оставило устрашающую пустоту, постепенно заполнить которую должно было установление института епископов, а также феодального и монархического институтов.