Летающее крыло

– Спокойно Гельфер, спокойно, – шептал мальчик, поглаживая правой рукой шелковистую голову ретривера. Левой рукой он прижимал к глазам отцовский 20-кратный цейссовский бинокль, направленный сквозь щели охотничьего шалаша на обычное бретонское болото, которое когда-то было озером. Солнце уже выкатывалось из-за леса, растапливая туман и контуры родового замка, принадлежащего его отцу – потомку нормандских баронов, стали очень отчетливыми. Над зубцами полуразрушенной стены кружили вороны. Собака припала к земле, хвост её вибрировал. Гельфер ждал:

– Сейчас прилетят дикие утки, опустятся с шумом на воду, хозяин припадет к малокалиберной винтовке с оптическим прицелом, свистнет, чтобы стрелять уток в лет – сидящих на воде бить неспортивно, одна птица обязательно рухнет в камыши, теряя на лету перья, он бросится вперед и принесет её хозяину, целый год после этого чувствуя на зубах трепещущее окровавленное тельце…

На этот раз вместе с утками прилетело несколько диких гусей, которые закрыли собой стаю уток. Ждать было некогда, солнце уже стояло высоко и ему ничего не оставалось как свистнуть, птицы с шумом взмыли вверх, и гуси были по-прежнему между ним и утками.

– Как они но разному взлетают! Утки поднимают голову, а гуси опускают и при этом их крылья треугольником отброшены назад, совершенно разная техника, гуси в несколько раз больше, а скорость много выше!

Охота закончилась и будущий создатель Конкорда заторопился домой, где ему нужно было доклеить корпус картонного «Спитфайера»

…Мальчик боялся высоты. Когда он поднимался по лестнице, он всегда инстинктивно прижимался к стене и старался не встречаться глазами с зовущей к себе пустотой воздушного живого пространства, вокруг шеи которого как питон навивалась лестница. Высота его всегда пугала своим зовом, которому он не смог бы сопротивляться, если бы не было так страшно шагнуть в пролет…

…Тем удивительнее было то сладкое ощущение свободного полета над землей, над стадионом, надо всем, что уже месяц было составной частью его жизни. Он даже не подозревал, что это так замечательно – лететь, парить, и по своему желанию менять высоту. Стоит только захотеть… Он не чувствовал тяжести тела, он ощущал, что его мышцы одновременно расслаблены и удивительно сильны и упруги и как-бы накачены тем воздухом, которым мы дышим и который поднимает аэростаты и поддерживает крылья самолетов, не давая им упасть на Землю.

Он парил над землей и ему хотелось найти то дерево, с которого он частенько смотрел на Кронштадт сквозь старенький полевой бинокль, который так удивительно приближал купол собора и делал его неотличимым от купола Исаакия. Это была старая могучая береза, одна из многих в аллее, которая вела к старинной финской усадьбе (от дома остался только гранитный фундамент и там можно было накопать много ржавых гвоздей) От середины ствола до кроны ветвей не было – от них остались только короткие сучки – и он думал всегда, что если бы не это, то с самой верхушки можно было бы даже разглядеть пирсы и причалы Кронштадта и фортов. Однако березу было трудно найти среди множества похожих деревьев и он поплыл в сторону поселка…

Скользя над крышами он увидел, что всё-всё распланировано с удивительной геометричностью и жесткой канцелярской точностью. Улицы строго параллельны и перпендикулярны друг другу. (Это было неожиданно – с земли казалось, что поселок застроен хаотично и улицы извиваются и сливаются в беспорядочные клубки, не подчиняясь никаким законам.)

Хорошо лететь!

Между тем он медленно просыпался и чем больше он снижался, тем тяжелее и неуправляемее становилось его тело, и когда он, наконец, коснулся земли, то открыл глаза и с недоумением увидел, что лежит на спине на обычной раскладушке и прямо ему в лицо сквозь волнообразное чистое оконное стекло светит яркое утреннее июльское солнце. В левой половинке окна была крона березы, а в правой ольхи. Листья были неподвижны и казались нарисованными на стекле.

Неожиданный нарастающий грохот возник из ниоткуда, словно внезапно появившаяся из глубокого туннеля электричка. Непереносимый вой нарастал, достиг максимума, внезапно стал тихим и исчез. За окном, как на экране, проскользили три сверкающие тени с блестящими откинутыми назад крыльями, на которых рдели необычно большие красные звезды.

Звено истребителей – первенцев реактивной эры пронеслись словно стрелы выпущенные из многоствольного арбалета невидимого охотника, притаившегося в той дальней сосновой роще по одному ему ведомой цели…

Мальчик открыл окно. С первым вялым дуновением бриза прилетела бравурная мелодия. (Динамик у магазина включили. Значит уже девять, – подумал он.)

«Все выше и выше и выше стремим мы полет наших птиц…» Мальчик знал, что этой песне больше десяти лет и иногда он задумывался, почему её никто не поет на улицах. Даже летчики-фронтовики пели другое, а эту только по радио по случаю праздников.

Потом долетели слова «Сталинские соколы… слава… советские авиаторы…»

– Ага, – вспомнил мальчик. – Сегодня День Авиации. Надо пойти дядю Колю поздравить.

Дядя Коля сидел у дровяного сарайчика. Мальчик издалека увидел его круглую спину обтянутую выгоревшей и застиранной гимнастеркой, под мышками которой были большие темные полукружия пота, похожие на ручки инвалидных костылей. Дядя Коля сидел сгорбившись и лениво, но беспрерывно шевелил локтями, двигал руками вверх и вниз, производя какие-то пассы в небольшом пространстве вокруг плеч и головы. Капельки пота на маленькой лысинке прямо на темечке смешно посверкивали под утренним солнцем.

– Дядя Коля доброе утро, – вежливо произнес мальчик. – С праздником Вас.

С близкого расстояния он наконец разобрал, чем занимается дядя Коля – бывший фронтовой летчик. С крыши сарая свисала рваная рыболовная сеть и дядя Коля латал дыры при помощи специального приспособления, похожего на большую канцелярскую скрепку. На коленях он держал моток пряжи.

– Ну, привет, видел? – он мотнул головой в сторону неба.

– Чего? – не понял мальчик.

– Да этих долбаных реактивных, – выдохнул дядя Коля водочный запашок и положил на пенек надкусанный шматок сала.

– А, видел, конечно. Во здорово!

– А чего здорово-то? – передразнил его дядя Коля и рывком повернулся к нему опухшим лицом. Мальчик увидел темно-красный пятиугольник ордена и квадратик багрово-желто-красного знамени несуществующей страны ЗАТЯЖЕЛОЕРАНЕНИЕ.

– Меня такой вот стре-еми-и-тельный и саданул над Померанией. Нашел чему радоваться, – грубо ответил дядя Коля и мальчик в который раз прослушал историю нелюбви бывшего фронтовика к реактивной авиации.

Нашему-то бате «героя» надо было позарез, а войне уже пиздец не сегодня-завтра, а командир полка без «героя» и решил он завалить одного немца в свободной охоте, пока еще не объявили ничего. А где для него «мессера» или «фоккера» возьмешь – уже три дня ни одного не видели, дело-то к концу шло… А летать-то за бабами да водкой забыл как. Ну, взял три звена прикрытия, чтобы его защитили в случае чего и сунули ему немца прямо в рот. Только кнопку нажать… И надо же, выскочил как по заказу на нас немец из-за тучки, и странным он мне показался (а я прикрывал нашего снизу) каким-то горбатеньким, что-то необычное в нем было, что-то в нем сразу насторожило меня. А Батя кричит:

– Это мой! Это мой! Прикрой, прикрой так твою перетак и так далее… (Потом-то мне стало все-таки интересно – откуда немцу было взяться и куда он летел.) Вошел, короче, Батя в пике, а немец сделал иммельман и на какой-то необычной скорости, мы и ахнуть не успели, вышел прямо мне под брюхо и как трахнет со всех пушек, и все по мне. Как я на земле оказался не помню, и как парашют дернул не помню. В госпитале сказали, что повезло мол, это был реактивный мессер, а мне-то не легче. До сих пор осколок сиди в самой жопе и помеха этому самому делу… Машинка, то-есть, не работает. Хорошо, что двух девчонок успел перед войной заложить… Что-то там такое, б- бля, нарушено…

Дядя Коля помолчал и спросил:

– Ты мою-то вчера видел?

Мальчик не ответил. Хотя он вчера видел как его-то вечером тискалась в кустах с местным "говновозом" – отчимом Вовки. (Вовка был старше мальчика года на три и обычно туманно отвечал – видимо научили – «папа по коммунальной части». Как-то оказавшись в одной очереди в магазине рядом с отчимом приятеля мальчик осторожно втянул воздух, стараясь уловить запах дачных уборных. Однако от одежды мужика несло табаком и луком.)

Мальчик промолчал и ожидал (как уже бывало), что дядя Коля попросит его сбегать в магазинчик за маленькой и Беломором. Эти предметы всегда выдавал ему из-под прилавка мордатый продавец, который тоже служил в авиации, но не летчиком, а парикмахером. Дядя Коля каждый раз приговаривал:

– Пусть, бля, грехи замаливает, пусть стыд ложкой хлебает, бздюля с ножницами… Однако каждый раз строго спрашивал:

– Не забыл спасибо сказать?

– А вот Кожедуб сказал на лекции, что реактивные не лучше моторных, – нерешительно произнес мальчик. Он давно хотел пораспрашивать дядю Колю, да случая не предоставлялось.

– Ну!? – выкрикнул бывший летчик. – Ну? Сам Кожедуб? Ваня своих всегда решал сам, за спины не прятался. Ва-ня всег-да сам, сам, – со злобой повторял дядя Коля с силой протаскивая иглу сквозь зияющие дыры в рыболовной сети.

– Сам!!

– Так ведь и давно это было… Семь лет назад. Если бы нам, к примеру сказали, что у немцев есть реактивные, мы бы опасались…

– Ко-о-о-ля! – раздался женский крик. – Винегрету хочешь?

– Ага, – удовлетворенно проговорил дядя Коля. – Моя! Знает как подойти. Дай-ка мне руку встать.

Дядя Коля поднялся со стула. Еще молодой и сильный, ноги он ставил как-то с трудом и раньше мальчик думал, что дядя Коля ходит на протезах как лётчик Маресьев. Но оказалось, что ноги у летчика свои, но странно тонкие и немощные. Чтобы стоять на ногах и как-то передвигаться, нужно было туго пеленать икры специальными бинтами.

– Ну, пока, орел-сокол ясный, – произнес дядя Коля и упал бы, если бы не придавил плечо мальчика.

– Крепыш ты, удовлетворенно сказал инвалид. – С мышцой. Я всегда правым беком был, а ты?

– Предпочитаю центральным защитником. Бегать не люблю, – аккуратно выговорил мальчик.

– Это-то верно, верно, – приговаривал дядя Коля, двигаясь в сторону двухэтажной дачи. – Верно, мать твою, бегать не люблю, – бормотал он. – Да, слышь-ка, ты хотел журнальчики посмотреть. Там в сарае целый чемодан. Можешь не отдавать.

(Мальчик давно просил соседа отдать ему кучу старых «Огоньков», лежавших без пользы под столом в сарайчике, под ржавыми лейками, и прочей садовой рухлядью, принадлежавшей хозяевам дачи. Над столом была прибита сапожными гвоздями большая фотография – обложка одного из журнала, на которой т. Сталин приветствует пролетающие над ним самолеты на параде в Тушино. Самолеты образовывали фразу «СЛАВА СТАЛИНУ». Сталин и его окружение глядели вверх, прикрывая глаза от солнца.)

Мальчик очень ценил Огонек, однако не за литературные его достоинства – с его точки зрения читать там было нечего, кроме последней страницы, а за высокие качества плотной бумаги, резко отличающейся по устойчивости на сгиб от тетрадочных листов. Самолеты, которые можно было сделать из такого материала выдерживали множество запусков, не то что сделанные из тетрадочного листа. К тому же учителя всегда нудили «где же остальные листы»?

– Спасибо, дяколя! – крикнул мальчик и из журнала, лежащего сверху, рывком вырвал несколько страниц. Он положил их на пенёк, на котором еще недавно лежало сало и стал разглаживать страницы ногтем, рассеянно посматривая на небо, ожидая появления новой эскадрильи. Однако самолетов больше не было. Проведя ладонью по страницам он понял, что работа окончена и можно пойти и прогладить их утюгом. Заготовок для будущих самолетов было сделано достаточно. Он осторожно взял разглаженные листы и посмотрел на верхний. Там был рисунок (или фотография). По зеленому небу, покрытому бугристыми зелеными облаками (сразу после войны было почему-то модно печатать фотографии в Огоньке в каком-либо одном цвете) летело нечто, похожее на большой треугольник – типа школьной треугольной линейки. Под картинкой было напечатано несколько предложений. Он скользнул по ним: «американцы… безумная затея… деньги на ветер… налогоплательщики… поджигатели войны… бредовая идея… народы мира… несостоятельный прожект…»

– Надо будет спросить, что такое прожект…

Треугольник был удивительно похож на его бумажные самолетики, которые тем не менее проявляли замечательные летные качества, если их правильно сделать и особенное внимание обратить на изготовление хвостового оперения, которое требовало необыкновенного внимания – иначе модель входила в пике. Хорошо сделанный самолетик мог очень долго планировать с крыши школы, пока не приземлялся (всегда на фюзеляж) в пришкольном участке в метрах трёхстах от школы. Если же дул ветер, то самолетик опускался на асфальт или его заносило на крыши соседних домов.

– Дядьколя, а Валя выйдет? – крикнул мальчик.

Бывший летчик остановился и буркнул, не оборачиваясь:

– Спрошу…

Мальчик дружил с дочкой дяди Коли – его ровесницей, и частенько она стояла в футбольных воротах и он стучал пенальти. Она была прыгуча как кошка, хотя и не такая цепкая, и без страха металась в левый нижний угол и даже в левый крест, куда он научился бить баночкой и попадал в восьми случаях из десяти. Правда удар получался несильным, но взять его было практически невозможно. Вот и вчера, когда он отчаялся ускорить полет мяча – просто баночка не позволяла сделать это физически, и он это хорошо понимал, он саданул пыром, целясь в левый крест и к его удивлению почти попал, если бы мяч не ударился в самый перекрест штанги и перекладины… Тяжелый намокший мяч (утром прошел дождь) с хлюпающим звуком сбил перекладину и она рухнула бы на землю, если бы не сетка, которую натянули перед предстоящей игрой взрослые парни из ремесленного. Он замер. На лице Вали появилось безмерное удивление.

– Ну ты дал! – воскликнула она с восхищением. – Во врезал!

Не прошел бесследно контакт со штангой и для мяча. Он завис на ржавом гвозде и медленно шипя, сморщивался, пока не превратился в нечто похожее на большую кожаную варежку.

– Чего делать будем? – упавшим голосом спросил мальчик. (Мяч стоил дорого и не имея собственного мальчик занимал мяч у соседей.)

– Делов-то! – воскликнула Валя. – У нас есть новый клей. Клеет всё!

– Подожди, – сказал мальчик и, подставив пару кирпичей, осторожно достал мяч. На его счастье гвоздь вошел между швами.

– Только камеру заклеить, – сказал он успокоенно. – Только камеру. Ну, тащи свой клей и шнурок с мамашиной шпилькой.

– Что же это за клей такой, – спросил он, выдавливая капельку клея из голубоватого тюбика на страницу из Огонька.

Янтарная капля, едва оказавшись вне материнского лона, стала уплощаться и тускнеть, её края истончались и через минуту пахучая желтая капелька стала похожа на тусклые потеки смолы на соснах. Мальчик осторожно потрогал пятнышко клея.

На поверхности серо-белой сферы остался четкий след – рисунок кожи.

– Осторожно, приклеешься! – испуганно толкнула его Валя.

Он повертели тюбик в руке и прочитал вслух «БФ-2 УНИВЕРСАЛЬНЫЙ КЛЕЙ»

– Сначала надо края зачистить, – быстро проговорила Валя осторожно выговаривая по слогам ор-га-ни-че-ским рас-тво-ри-те-лем.

– Чем, чем? – переспросил мальчик.

Валя фыркнула:

– Ну водкой… И добавила, оглянувшись:

– У нас её много…

Стадион медленно наполнялся народом. Покатили на новеньких велосипедах «Турист» по гаревым дорожкам аккуратные чистенькие «мальчики-гогочки». За ними испуганно следили мамаши с шестимесячной. В глазах каждой мамы светилось неукротимое желание защитить, спасти и оградить сыночка от нежелаемых контактов с дурными мальчиками, ремесленниками например, которые курили и кричали через все поле запрещенные слова.

Солнце поднималось всё выше. Неожиданно щелкнул репродуктор и из него стали выплескиваться волны шума и ликования, переполнявшего толпы в Москве в Тушино. Диктор еще не сказал ни слова, а уже было ясно, что там событие на уровне национального праздника. Затем с высокого столба, где был укреплен динамик стали вырываться четкие рубленые фразы: