К десятой кружке пивка именем «Плод Пегаса» листок был исчиркан, и поэма обрела размер сонета. Ещё кружечка – частушка. Ещё – китайское двустрочие… «Затянуто! – стукнул кулаком в стол Агап, и ребята пододвинули ему ещё кружечку с пышной шапкой пены, самого убойного – «Аборт Лиры». Он ещё раз собранно поработал, отёр пену с усов, встал, уже бесповоротно приосанился, прижмурился вдохновенно и прочёл заглавие: «Как во славном граде Китеже воспылал нарцисс чувства огромадного у отрока Самуила Митрофановича ко прекрасной дивчине Агнессе Леопольдовне Вульф». Тоскливо посмотрев на пустую кружку, он прочел и саму поэму:

– Мы каталися в купе, совокупляяся вкупе!

Успех был налицо, и ему выставили ещё пару кружек пивка «Хоровод вкруг Парнаса Музы, Лиры и Пегаса», робко посоветовав переконспектировать и название поэмы. На что он тут же согласился, избрав вариант однословия и даже однобуквия, провозгласив густым басом итог: «Ю!..» (по-церковнославянски: «Её»).

К слову, вскоре, популярность поэмы вынудила сочинить Агапа Кристина «Ю-2». Дословно: «Как я Флюру во зелени флоры, а Фаину в сауне без фауны!». Произведение проиллюстрировал Михель Анджелов, а в полемике на страницах прессы о ней благосклонно отозвались живые классики: Мария Ремаркина, Александр Дюйм, Павел Кол, Апчихов и даже Евнухженко.

О-оо, сколько озарений дивных, дарила Муза, по велению извилин простецких граждан, чьи руки после пары бокалов так жадно тянулись к перу, перо к бумаге.

Не существовало области словесного потребления, куда бы не вторгался ум этих творцов, купающийся в фимиаме тончайших эфиров и энергий, что источало диковенное пиво: «Оргазм с Музой», «Оползень Парнаса», «Лиромузное» и ряд им подобных, уже упомянутых сортов.

БАРМЕНАРИЙ, задумка и пути воплощения.

Бармен Миня Хаузин был главой и душой Пена-Клуба, но это, так сказать, попутно, ибо он руководил Творческим Центром при НИИ-Пиво, патентным бюро, редактировал два журнала «ИзоБРЕДатель-АХИНЕзатор» и «Пиво-Во!», носил высокое звание Академика пивософских наук, титул Бармена. Именно на его плечах лежала основная ноша превращения Райграда в Пивград, Санкт-Пивобург. Последняя его инициатива – создание Альманаха, внушительной книги авторов, проживающих в Райграде, пишущих о нем и его жителях глубоко и талантливо. По его задумке ряд Альманахов может стать летописью превращения Райграда в столицу Пива, летописью о жизни города вообще и Пиве в частности. Бармен был человеком диковенной работоспособности, безоглядно влюбленным в Божественный Напиток, Его Величество Пиво, которому посвятил всю свою жизнь, всего себя без остатка.

Нынче он обратился с личной просьбой к Шпуру, она состояла в том, что он, видя в нем довольно чуткого знатока русского языка, решил предложить ему стать редактором-секретарем в обработке его собираемых вповалку материалов. В течении извечно динамичного дня, Бармен свои озарения успевал только фиксировать на диктофон, на ходу, времени на обработку не хватало, файлов скопилось предостаточно. Как бы они не были сумбурны и хаотичны, сквозь эту мешанину смотрелась четкая арматура незаурядной личности, любознательной и жадной до жизни. В этом Ванек удостоверился с первых же шагов работы. Своеобычие этой личности его очаровывало. Бармен был грубоват, предельно естественен, а потому впитывал услышанное и увиденное без малейшей фильтрации, философское воспарение в этой мозаике дней соседствовало нередко с вульгарным и похабным фольклором, изуродованным до полумата словечком, что он любил едва не меньше Его Величества Пива, родной Пивософии. Ванек, не мудрствуя лукаво, с охотного согласия автора, так и назвал свою работу над данными звукозаписями: «БАРМЕНАРИЙ. Мозаика дней дяди Мини, академика и чернорабочего Пивософии». Отредактированный, посильно систематизированный материал планировалось включить в Альманах.

А еще Бармен не убирал из-под руки фотоаппарата, цифрового, компактного, но обладающего высокими профессиональными качествами. Наряду с аудиофайлами он передал Шпуру флешку, для выбора какого-нибудь удачного кадра. В частности, по его словам, он частенько бывал на Парнасе, где снимал быт и культуру изрядно отмеченного прогрессом поселения муз, лир и пегасов.

Наряду с флешкой фотосъемки Бармен вручил Шпуру и переносной винчестер, где были зафиксированы его грезы, да-да, у Мини Хаузина был даже такой аппарат, сканер глазного дна, исполненный в виде специфических очков, какие фиксировали фантастические картинки его воображения и даже снов.

К неописуемому восторгу Шпура Бармен Миня Хаузин вручил ему в качестве аванса за грядущую работу такой же сканер и цифровой фотоаппарат.

Вскоре в клубе стало многолюдно, и начался привычный, оживленный и веселый семинар.

Уголок ПЭОЗИИ

Под знаменем этой рубрики в Пена-Клубе трудились многие, суть ее – поиск несуразностей в произведениях самых разных, от классики до собственных черновиков, готовящихся к печати.

– Объектом моего исследования этот раз оказался стих Пастернака «Свеча», – начал член клуба Гордей Кий, подписывающий свои произведения «Гор. Кий». – По-моему, автор ведет речь о двух свечах, той, что горела на столе, и другой, геморроидальной, её вставлению, иначе необъяснимо мельканье сплетенных рук и ног на стенах, исходя из расположения источника света.

– Логично, – похвалил докладчика Бармен Миня Хаузин.

– Минуточку, – сказал критик Нассаллион Беленыемский. – А вы не допускаете, друзья мои, что автор находился под впечатлением посещения тайного тогда собрания хлыстов, где изучалась книга «300 поз японских самураев», так что сплетенные ноги на спине партнера, что проецировало на стену пламя свечи, полное соответствие пронзительному высокому чувству, о каком так талантливо и нежно говорит автор.

– Логично, – похвалил Бармен.

– Не исключается также, – продолжил неистовый Нассаллион, – что пламя свечи отобразило мускулистые ноги любовника, сомкнувшего их умелым приемом дзюдо на горле застукавшего их разъяренного мужа. Не исключается также небольшая физкультурная пауза меж утомительными сеансами простого лобзанья с невестой-недотрогой, когда жених стравливал клокотавшие избыточные силенки хождением на руках.

– Многослойное ввиду талантища автора произведение, недаром прибалтийцы развили эти темы настолько, что вынуждены выпускать регулярную газету «Свеча», крутейшее порно.

– И еще, – сказал Гор. Кий, – все мы вполне заслуженно любим песню «Я люблю тебя жизнь», однако это чувство и впрямь нас порой ослепляет, мешает трезво воспринять шероховатость уверения: «…я люблю тебя снова и снова». Определения «снова», «опять», «еще раз» предопределяют некую рваность чувства, полюбил часок-другой, отдохнул, отвлекся на что-то более приятное и снова за любовь, снова и снова, с новья, так сказать. Напрашивается пошлая параллель, общеизвестно, что многие классики слова основные впечатления по части любви черпали в заведениях с красным фонариком, вот там любить и впрямь можно было снова и снова и даже, сообразно толщине кошелька, по соответствующему разряду. Все мы считаем это нормальным, так как привыкли к узаконенному скабрезному определению – «заниматься любовью», что синоним совокуплению. Все мы любим жизнь, раз и навсегда, со дня рождения и до смертного часа. Другое дело, если поэт дерзнул сравнить жизнь с пылкой куртизанкой, шлюхой, это его право на такую ересь, ему нести ответ в час неминучий. Однако в контексте, повторяю, замечательной песни это явная язвинка.

– Логично, – похвалил Бармен, одобрили наблюдение и все остальные члены клуба.

– И еще одно соображение, – сказал явно польщеный Гор. Кий. – То и дело в эфире звучит песня «Как упоительны в России вечера». На мой взгляд, и тут наличие пэозии, одновременный вечер на таком огромном пространстве быть не может, где-то вечер, а где-то утро. Другое дело в какой-то из губерний России. С одинаковым успехом в нашем случае тогда можно бы петь, что вечера упоительны на земном шаре, Вселенной…

– Ваша позиция уязвима, – сказал Нассаллион Беленыемский, – метафора в поэзии не есть что-то буквальное. – Мнения разделились, возник легкий спор, но возобладал взгляд Гор. Кия.

– Друзья, – сказал Бармен, – я предлагаю переключиться на собственные произведения, которые заявлены в Альманах. В частности, я бы поговорил о зыбкой границе меж пошлостью и целомудрием в ряде работ наших авторов. Я нарочито не стану пока называть имена и произведения, чтобы сделать обсуждение более беспристрастным и профессиональным. Начинаю-с, господа хорошие!

– Избранное, из бранного издранное: Права голубых попираются, у них в попе роются.

– Нормально, пойдет!

– С запашком, ребята! – покривился неистовый Нассаллион.

– Оттуда же. «Впопыхах, да в попы ах!» или «А может вам в рот, мистер ротмистр?»…

– Нормально!

– И тогда он сказал по-англицки, с сильным хохлацким акцентом: «Хиу таби во сираку»…

– Падлой буду, не забуду! – клялся Пабло Неруду беременной любовнице…

– Она едва сводила концы с концами, вертясь меж мужем и любовником…

– «Милый, ты то и дело ставишь меня в неловкое положение» – сказала она. «Дура, при людях-то»…

– Они трудились над созданием этого чада, не смыкая глаз и ног, не покладая, в том числе и рук…

– Любка! Давай танец лобка! – закричали все возбужденно…

– Полюция – эволюция овуляции.

– Она так современна, требует, чтобы я входил в нее в калошах, я – продукт босоногого детства?..

– Бартер на автосервисе. Он сделал для ее «Ауди» развал со схождением, а ей самой – развал со вхождением и отвал со снисхождением… – Миня Хаузин зачитал еще с десяток фрагментов, и началось горячее обсуждение, брака оказалось совсем мало, пеноклубовцы тяготели к соленому, крепкому словечку. Больше того, они пришли к общему мнению, что данный рабочий цикл надо вычленить в самостоятельную рубрику «Избранное, из бранного издранное».

Бармен Миня Хаузин сделал также обзор отобранных произведений в жанре афористики, слов-оборотней и слов с начинкой.

– Возможно, и этот раздел в нашем Альманахе займет свое место, – сказал он, – остроумных людей в Райграде пруд пруди. Русский человек всегда был и остаётся словотворцем. С его подачи, язык наш великий и всемогущий легко усваивает любую, так нам истово навязываемую, иностранную парш, усваивает витамином и возвращает владельцам в отредактированном виде, изрядно русифицированным, но узнаваемым: «шпагетти», «марфиози», «брюхократ», «адеквакно», «кака-гола»… В лаконичных, но емких побасках, то и дело встречаются ироничные определения, где милиция – «прохрустово ложе», быть вежливым – «распердониваться»…

– Только в наших творческих «каюк-компаниях» можно узнать, что «недокал» и «перекал» не электротермины, а характеристика некоторых людей, что уехать за кордон – «податься в презервацию», настучать на ближнего – «сделать ауиденцию с иудиенцией», а в Сухе-Баторе признать бросившего пить Илью Муромца…

– Слово – очень сильное оружие, да что там говорить, порой, даже неосознанное употребление словочетаний, трёп, приводит к трепанации черепа создателя. Я был свидетелем кровавой разборки меж двумя группировками, когда лидер одной из них сказал другому комплимент с небольшим казахским акцентом, что прозвучало буквально так: «Как тебе идёт в очко…». Он имел в виду его превосходные очки, уважал своего коллегу, но схлопотал от него пулю.

– А теперь, Ванек Шпур имеет сообщить нам, что сыскал еще одну жилку фольклора, так что «Альманах Пена-Клуба», скорее всего, пополнится еще одним разделом. Итак!..

– Новые сказки на старой закваске, — объявил Ванек. – Подкопил я их методом наглого подслушивания, когда их рассказывала своим внукам Александра Степановна, супруга нашего редакционного водителя. По ее признанию, она не любит повторять избитые затасканные мысли, а потому в каждую сказочку непременно добавляет что-то свое, новенькое, сообразно, кстати, современному ходу вещей. С ее благосклонного разрешения, я записал десятка полтора, чуток причесал и парочку вам сейчас зачитаю.

– КОЛОБОК Жили-были дед да баба. Была у них курочка ряба да горстки три муки в ларе. Снесла курочка яичко, и замесила бабка тесто – колобок испекла. Да не простой – озорной. Убежал он от деда с бабкой, пришлось им в тот вечер чай пить, как всегда, с кашлем вприкуску, с перхоткой внатруску.

– А колобок давай странствовать, от кого только не убегал, но попался-таки на зубок к лисичке-хитрованке. Вспомнил он, чем сказка про него кончается и зажмурился, подумал, что конец его пришёл… Ан-нет, скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается. Колобок-то наш был не простой, и не только озорной, но и вечный. Съела его лисичка раз, съела другой, третий, а ему хоть бы что, даже следа зубов на румяных щеках нет. Нажралась лиса на дармовщинку непотребно, упала набок, подкосились ноженьки от тяжелого брюха, а колобок снова, скок на её зубок, ну, вкуси, мол, милая, ещё разок, эвон я какой сдобный да вкусный. Вкусила жадюга и лопнула.

– И пошло-поехало: волк лопнул, медведь лопнул, воевода, губернатор, царь… Натешился колобок вволю, всех обжор-захребетников навек накормил да и домой к деду с бабкой воротился. Тешить его стало другое – добро слабым да беззащитным понравилось делать, кому обжорство неведомо. Зажили дед с бабкой припеваючи, каждый вечер на чай к ним, почитай, вся деревня собиралась.

– КУРОЧКА-РЯБА Жили-были дед да баба, была у них курочка-ряба. Снесла как-то яичко, да какое! Дед бил-бил – не разбил. Баба била – не разбила. Столкнула со стола хвостиком мышка, упало, не разбилось. Бил молотом зятёк-кузнец – бесполезно. Наезжал гусеницей внук тракторист – хоть бы хны. Ронял лётчик из-за тучки на камушки – только искры летели. Расстрелял танкист из пушки – ни царапинки…

– Присела на яичко курочка-ряба да высидела дочку-пеструшку. Как она рожалась, вся деревня разбежалась – треск шёл от скорлупки непомерный, а потом взорвалось яичко, наседку сквозь потолок-крышу на тучку пенистую закинуло. Зато дочка-несушка удалась на славу, на дню до сотни яичек несёт. Да непростые, титановые, из них панцирь для спутников отливают. Не верите, тогда гляньте на небушко, видите, звёздочка летит? Курочкина работа. Понравилась сказка? С вас на бражку закваска, на пиво ячменя, рака вкусная клешня и тенистое для дремы местечко у плетня».

– Друзья мои, – сказал Бармен Миня Хаузин, – помимо сказок, я планирую включить в альманах повесть «Про урода и прочих». Рукопись дневникового характера мне передал один священник весьма удаленного отсюда городка, это исповедь человека, когда-то, по молодости, содеявшего немало зла, но искренне раскаявшегося. Стержнем сюжета проходит противостояние двух уродов: физического, горбуна, и урода интеллектуального, умного и красивого подлеца.

– В повести уйма приключений и хохм, – причем, все они прописаны настолько живо и образно, что при доводке рукописи я все больше определяю ее жанр как готовый киносценарий. Повесть будет щедро иллюстрирована, художник ведет работу.

– А пока возьмите распечатки подборки сказок, что принес Ванек, почитайте, вникните обстоятельнее, я с нетерпением буду ждать ваших мнений и замечаний…

– Господа, в наш альманах уже целится даже роман, – сказал Миня Хаузин, – заявка из серьезных, человек работал над вещью без малого десять лет. Он работник системы профтехобразования, любит свою шальную пацанву, накопил уйму типажей, анекдотов из этой веселенькой жизни, назвал роман «Бурситет», вещь имеет сходство с «Педагогической поэмой», «Республикой ШКИД» и очерками бурсы Помяловского.

Журнал «Пиво-Во!», призыв к сотрудничеству.

– Обращаюсь к вам, коллеги, в который раз с призывом сотрудничать в журнале «Пиво-Во!», придумывать ему новые рубрики, конкурсы, предоставлять законченные вещи, памятуя, что журнал этот рекламно-развлекательный. Активнее, активнее, господа, я ведь плачу приличные гонорары, это может подтвердить Ванек Шпур, один из наших активных авторов-соредакторов и фотографов. Вот он и опять готовится исторгнуть на эту тему как всегда нечто свежее и оригинальное.

– Ах, уйди-ка, бес сомнения, чтоб сказать суть без сомнения… – пропел Ванек и начал, изредка подглядывая в «запхкнижку», как он называл свой рабочий блокнот.

– Предлагаю объявить конкурс красоты «Ах, роди, ты, в себе Афродиту!».

– Недурно, богиня любви и красоты, возникшая из морской пены. Пены пива! Его дитя! Наше дитя! Ваше дитя! – Миня Хаузин потер руки.

– Однако это не шаблон подобных конкурсов красоты, где основным определяющим фактором является картинка идеальных лица и тела. Требования к нашим потенциальным лауреатам будут куда обширнее, они должны будут обнаружить в себе грациозность, что не скрыть никакими статями, самоиронию и оптимизм, оригинальность и даже экстравагантность, доброту и любовь к окружающим, обаяние, своеобразие и многое другое, что может вывести в победители не столь уж и писаную красавицу, немолодую, даже пенсионерку, потому как истиной красоте неведом возраст. Немаловажным будет и отношение соискательницы к Его Величеству Пиву. Для пробуждения индивидуальной творческой активности я разработал обширнейший вопросник, где будут затрагиваться самые нежные полутона мирской и духовной жизни соискательниц… – Закипело обсуждение условий конкурса, Ванек зачитывал вопросник, кое-какие нюансы подвигали тот или иной вопрос на еще более полное развитие, рождали новую тему. В частности, решили объявить конкурс красоты и для мужиков, первоначальное «В полоне Апполона», после дискуссии обрело более смешливый оттенок «Мистер Абаллон».

Забегая вперед, мы скажем, что пеноклубовцы даже не ожидали какую волну обратной связи они вызовут, редакцию журнала буквально захлестнуло почтой с собственными изображениями и письмами-исповедями от представителей обоих полов.

Член клуба Санёк Трихоманадов предложил рубрику «С бодуна», ибо, как ни крути, а мукам похмелья, неумеренного пьянства подвержены еще очень многие райгорожане. Явно, что наработан опыт, типа бывших алкоголиков, каким надо публично делиться, кооперироваться в борьбе с пороком, лучшей трибуны, чем журнал «Пиво-Во!» не придумать. Ребята разоткровенничались и оказалось, что многие по этому поводу самобичуются в дневниках своих нещадно, Ванек смолчал, но покраснел изрядно, укоряя себя за робость, желание выглядеть почище, ибо стонал на бумагу в такие страшные минуты тоже не раз.