В конце января 1906 года задолженность сберкасс Госбанку достигла максимума, составив более 55 миллионов рублей.

Как всегда, при организации любой подобной паники сообщение о ненадежности банков и неустойчивости валюты вызвало массовое изъятие вкладов из сберегательных касс.

В результате подобных финансовых смут бывают не только потерпевшие, но и те, кто «выловил» свою «рыбку» в мутной финансово-политической водичке под устроенный «революционный» галдёж. Потерпевшими были российские банки и все государство, финансовая система которого подверглась тяжелому потрясению. Как показала дальнейшая история – сам Парвус и его «друзья», снабдившие его средствами, тоже сорвали приличный куш.

На Русско-японской войне хорошо заработали Англия и Америка, не только умножив свой политический капитал, но и высосав финансы Японии и откусив от российского пирога. Финансовым кризисом в России воспользовались германские банкиры. Они предъявили России требование о высылке в Берлин большой партии золота на 60 миллионов рублей. От «Финансового манифеста» Парвуса выиграли и банкиры Франции, которые согласились поддержать Россию займом, но на кабальных условиях.

Финансовый манифест «Совета» был не чем иным, как провокацией, детонатором декабрьского восстания. Подкрепленный стачкой и баррикадными боями, он вызвал грандиозный резонанс во всей стране. В то время как за предшествовавшие три года вклады в сберегательные кассы в течение декабря превышали выдачи на 4 миллиона рублей, в декабре 1905 года перевес выдач над вкладами равнялся 90 миллионам: манифест извлек из правительственных резервуаров в течение месяца 94 миллиона рублей!

Только когда восстание было подавлено силой оружия и пролитием русской крови с обеих сторон, равновесие в сберегательных кассах снова восстановилось.

Вставшую дыбом шерсть на российском загривке пригладили железной гребёнкой. Но Российскую империю ожидал второй удар. Через одиннадцать лет, в разгар первой мировой войны, когда русские войска почти разгромили Германию, Парвус, за громадную сумму, полученную от Германии, выпустит вторую бесовскую грамоту…

* * *

Макаров, взбудораженный происшествиями и разговорами, всё никак не мог успокоиться, ёрзал, вздыхал, бубнил чего-то себе под нос. Видя его состояние, Павел Кедрин сам начал разговор.

– Простите, но вижу, вам не даёт покоя этот разговор с матросом? – обратился он к Макарову.

Тот пожал плечами, покивал головой и, наконец, ответил:

– Не в одном матросе дело… Много нынче со мной всякого приключилось, – Кедрин внимательно слушал. Макаров немного помолчал, словно собираясь с мыслями, пытался собрать воедино все события. – Мы вот там на фронте воевали.., – начал он, – Ну уж как умели! Но труса никто не праздновал. За Россию воевали, за Царя, за веру нашу христианскую, – он смущённо кашлянул.

– Ничего, ничего, – успокоил его Кедрин. – Вы это очень хорошо сказали, именно за веру!

– Ну вот, – обрадовался Макаров. – Вы, простите, кто будете?

– Я семинарию нынче заканчиваю, – ответил Кедрин.

– Стало быть, ещё молоды совсем? – Макаров чуть задумался.

– Ну всё равно… Вы понимаете, здесь в столице всё оказалось не так. Вся наша пролитая кровь никому не нужна. Вся война эта никому не нужна. Столько жертв, а для кого? Я, – Макаров сокрушённо покачал головой, – уже совсем не понимаю, что происходит…

Кедрин немного подождал.

– Понимаете, – начал он, – я, возможно, ещё молод.., но меня так воспитали в семье… Мой отец священник. Так вот, у меня есть ещё часа три, я попробую объяснить. Понимаете, мы ― русские, при всей нашей горячности и эмоциональности, очень любим правду и справедливость. Отсюда наша прямота и искренность, когда дело касается серьёзных вопросов. Это не на рынке, когда один другому лошадь беззубую за рысака выдаёт и, оба смеясь, всё понимают. А когда вопрос о вере, о земле, о справедливости… Я понятно говорю?

– Соврёшь ― я замечу, – усмехнулся Макаров.

– Так вот, – продолжал Кедрин. – Мы долготерпеливые, мы можем пойти на какие угодно компромиссы, лишь бы ужиться с соседями, поскольку даже худой мир ― лучше ссоры. Но вот, когда приходит на нашу землю враг ― тут мы беспощадны. Потому что для нас это высшая несправедливость, когда покушаются на чужое. Или когда один у другого отбирает…

– Верно, верно вы говорите, – оживился Макаров. – Видал я нынче, как мужик наш за землю свою воюет. Да что там, – он махнул рукой, – мы ведь и китайску землю защищали, как свою. Он¹¹ что!

– Вот-вот, – подхватил мысль Кедрин, – народ наш победить невозможно, и именно потому, что силён он в вере православной. Помните в Евангелии от Матфея: «Взявшие меч, мечом погибнут» – вот наша справедливость. «Положить жизнь за други своя ― нет большей любви» – вот что для русского всегда было не только высшим подвигом, но и высшей наградой. Наше сообщество, коллективизм, артельность, соборность ― вот наша сила! А пока жива вера православная, мы ― русские все, как один, мы – непобедимы. Но как вера ослабнет, каждый сам за себя станет, о себе заботиться, потянет общественный «воз» на себя, тут и начнут нас враги побеждать, разрозненных да разобщённых. И они ― это про нас давно поняли. Вот и стремятся друг на друга натравить и веру нашу ослабить.

– Да как же они это делают? – озабоченно спросил Макаров.

– Тут способы разные… Ну, перво-наперво вот – науку противопоставили религии. Дескать, наука Бога отвергает! А всё, что в церкви ― это не научно. А ведь наука родилась в церкви. Самые образованные люди монахи были. И русские учёные были людьми верующими, вот, к примеру, Ломоносов. Слыхали про такого?

– Это как его… – Михайло Васильевич?

– Он самый, – радостно подтвердил Кедрин. – Теперь вот, – продолжил он, – Люди «образованные» правду видят – в науке. А мужик, что пашет землю и живёт в вере Христовой, он вроде как, по их мнению, тёмный, науку отрицает. Стало быть, отсталый класс, тормозящий развитие. Опять же на Западе цивилизация, машины разные, внешняя чистота, культура внешняя приятная, хотя и индивидуализм, каждый за себя. И всё вроде благодаря науке. Но значит, и нам надо тянуться к Западу, то есть к культуре и науке. А без этого у нас ни культуры, ни науки быть не может! А тут крестьянин наш со своей «вековечной ленью» не хочет ничего менять, цивилизации ему не надо.

– Какая ж лень, – возмутился Макаров, – когда мужик всю Россию кормит, да ещё и за границу продают!

– Так наша интеллигенция считает… А чтобы оправдаться —

представляют мужика пьяницей, рабом покорнейшим и смиреннейшим, как изображает господин Некрасов в своих стихах. Соблазняют… Это после Разина да Пугачёва… А мужик-то наш, как порох – только спичку поднеси. Только церковью и сдерживается, смиряется. А чуть что, скажи ему, что Бога нет – враз все разнесёт, по клочкам развеет. Но ведь крестьянин не против прогресса. Он против порядков иноземных восстаёт. Вот Запад на нас войной и идёт, стало быть, завоевать хочет ― чтобы «культуру» насильно внести. А «тёмный» народ войной на него. Ему, сиволапому, чистую салфетку под нос суют, а он портянкой утирается. «Варварство» проявляет, агрессию по отношению к «цивилизации». И оттуда нам кричат, что мы варвары. А наша интеллигенция хочет быть «цивилизованной», хочет с «варварством» русским покончить, вот она войну и не приветствует.

Макарова эти слова больно задели.

– Да нешто не понимают оне, что предательство это, что землю свою продают супостату, веру православную! Ить грамотные ― не нам чета!

– Н-нет, не понимают… Не теми категориями мыслят. Не все, конечно… А именно те, кто только внешнюю сторону культуры видит, формальную, обёртку, так сказать, красивую. А внутреннюю, глубоко укоренившуюся культуру русского народа – совестливость, стыд, поиск правды, прямоту – считают пережитком. Вера для них ― пережиток, суеверие. Патриотизм и верность ― тоже пережиток, устаревшие понятия, архаичные. Правда по нынешним понятиям устанавливается законодательством, юридическим правом. А землёй ― пусть лучше хоть чужеземцы владеют, «культурные» и «образованные» цивилизацию прививают, чем свои мужики-лапотники. Вон на Западе де какая урожайность – вчетверо против нашего! Надеются ― чужой дядя «порядок» наведёт, на научной основе! Глядишь, и им что-нибудь перепадёт. Даже научные тому подтверждения приводят! Даже легенду придумали, что, дескать, Рюрика позвали из варягов, чтобы на русской земле порядок навести, а Рюрик-то всего лишь третейский судья был…

– Умны вы, хоть и молоды, – задумчиво сказал Макаров.

– Нет, не умён, – возразил Кедрин, – был бы умён ― знал бы, как сие предотвратить. Но спасибо, что выслушали, что поверили мне, а только не своим умом я дошёл. Батюшка мой так мне внушал, с тем и я согласен, с тем и живу. Потому, как правда в этом.

– Да, – согласился Макаров, – ну, а Царь-то им чем не угодил?

Кедрин грустно улыбнулся и развёл руками:

– Так ведь он основа всего, столп православной веры. Царь – символ империи. Не будет Царя ― и православие не будет государственной религией. Не будет православия ― не будет России как государства. У нас вон сколько инородцев. Будет просто какая-то страна, заселённая разными народами, но страна без веры, без души, которую сразу приберут к рукам все кому не лень, кто проворнее окажется. Это в лучшем случае, если народы, живущие бок о бок, не передерутся…

– Неужто инородцам плохо сейчас? – удивился Макаров. – У нас кого только нет в Сибири, а все живут на равных.

– Всяко, конечно бывает.., – ответил уклончиво Кедрин.

– А только если православную веру в России отменят, русские потеряют свою силу, плохо им будет. А русским плохо будет ― и инородцам несдобровать. На нас давно оттуда зуб точат.

– Ну а матрос этот чего же? – всё не унимался Макаров. – Ему-то чего не хватает, вроде наш брат, а туда же?

– Так ведь здесь, в центральной России, тоже по-разному живут. В иной год – в неурожай народ с голоду мрёт. Европу кормим, а наш мужик хлебушка вдосталь не ел… Тут всё зависит от того, кто хозяин. Как вольготно раньше монастырские крестьяне жили, пока монастыри не стали притеснять, земли отбирать. Богатства Сибири рекой текут за границу, а сюда лишь крохи, да не всем. Народ не больно богатеет, а в России и вовсе порой нищета. Теперь вот опять же новый хозяин появился – из зажиточных крестьян – кулак, или из нижних чинов. Обманом да хитростью скупают землю у мужика, подводят его под кабалу, пользуясь неурожаем, нуждой, а то и подлогом, подкупом. Ничем не брезгуют. Пошла зараза эта – пуще эпидемии какой. Вот эти новые хозяева, что из грязи да в князи, мужику спуску не дают, раздевают догола, по миру пускают. Это тебе не старый русский барин, что крестьянам как отец родной. Эти со своих же в три шкуры дерут. А мужик от безысходности и заливает водкой разум, потому как тверёзо глядеть на мир Божий сил нет. Нет никакой мочи. Закон-то на стороне нового хозяина-кулака. И власть местная – становой, на его стороне.Чего греха таить – и наш брат сельский священник, вот он тоже за счёт мужика живёт, а против власти не пойдёт, и не только потому что всякая власть от Бога… А стало быть, и он нередко мироеду покровительствует. А то, сказать честно, немало и имеет от него, прикормился возле кулака. Порой ему и с крестьянина, которого кула обобрал, не взять ничего, а мироед тут как тут… Мужику правду не сыскать. Вот он и пьёт, пьёт, а потом шапкой оземь да за вилы и «красного петуха» мироеду под крышу.

Он сделал паузу, помолчал.

– Новый порядок пошёл – из крестьянина наёмного батрака делают, из хозяина – неимущую голытьбу. Тут реформы нужны. И Царь может их провести… А только тем, кто владеет землёй да деньгами реформы не нужны, и они народ на Царя натравляют, дескать, от него все беды, от сатрапа. А убери царя – вся Россия под гору полетит без удержу. Кто тогда дельцов, спекулянтов да хапуг, эксплуататоров всяких попридержит? Некому. Мироед крестьянина разорит, по миру пустит.

– Откуда же он завёлся кулак этот? – удивился Макаров.

– Да ведь откуда – опять же с Запада пришло. Индивидуалист – сам себе Бог и судья. На Западе индивидуализм уже лет семьсот правит, и называется гуманизмом. Ну вам эти материи ни к чему, – спохватился Кедрин.

– Так как же быть? Как остановить разорение?

– Да ведь как, – задумался Кедрин. – Надо чтобы кулак у крестьянина землю не отнимал.

– А как? – не унимался Макаров.

– Ну вот, допустим, кулак хочет землю иметь, а у помещиков её вон сколько, порой запущенной, невозделанной. Вот и надо чтобы от помещика земля кулаку перешла.

– За так он не отдаст.

– Так не отдаст, а продать может, к примеру, – Кедрин немного помолчал. – Реформа нужна, – повторил он. А с матросом – дело ясное. Матрос – городской житель, рабочий… От земли уже оторвался. Она для него – понятие смутное, абстрактное. Те рабочие, которые ходят в церковь, у которых условия хорошие хозяева создали: больницы, жильё, школы ― те за своих хозяев стеной. А у которых ни кола ни двора, которые живут в нищете, работают за гроши, да ещё в Бога не веруют! У которых одно утешение ― в кабаке. Вот этих – на что хочешь можно подбить. Пьянство и безнравственность – первейшее оружие борьбы с любым народом, с любой верой. Ну, а этот ещё и матрос. Походил по морю, поглядел на страны заморские. За чужим забором, всегда яблоки вкуснее. А после петербургской слякоти при солнечном свете – любая, извините, халупа хоромами покажется… Да что говорить – вот вы не знаете, должно быть, а только и среди духовенства есть такие, что предлагают в церковь европейскую «культуру» внести.

– Что ты! – изумился Макаров.

– Да-а, – грустно подтвердил Кедрин. – Ну, для начала там —

батюшек одеть в пиджачные пары, скамеечки поставить для прихожан, как в костёлах, ну а кое-кто уже и до таинств добирается…

Макаров не на шутку взволновался, вспыхнул весь:

– Да ить сперва скамеечки, потом сенца – чтоб помягче, а потом и перину в церкву потянут. Бесу палец дай – всю руку отхватит. Начни себе потакать – ни в чём не откажешь, для себя-то. Вначале посчитаешь себя вправе косо посмотреть на соседа, а потом и грабёж оправдаешь. Старики наши сказывали, что как стали у нас иноземцам-то потакать, иноземные порядки заводить, в церкву их пустили, так и пошла в раскол Русь-матушка. Народу сколь загублено было…

– Вот-вот, – с грустной улыбкой сказал Кедрин, – вы человек простой – и то понятие имеете. Потому что здесь не столько ум нужен, книжные знания, сколько мудрость житейская, а она в нашем народе от Бога. Вы вот нынче японца воевали. Война – это страшно, но вы даже себе не представляете, сколь трагичны отношения японцев с христианами. Ещё совсем недавно в Японии христианство было запрещено! В течение трёх веков не прекращались гонения на христиан. Согласно законам, японцев, принимающих христианство, ожидала мучительная смертная казнь. А вышло вот как: когда в Японии появились первые христиане – это были католики. Следствием их деятельности, интриг стали две страшнейшие гражданские войны в Японии. И всё из-за их двойной морали, из-за их принципа «разделяй и властвуй», из-за стремления Запада над миром властвовать. Японцы в ответ поступили просто – всех христиан или прогнали, или казнили, а христианские святыни – кресты, чаши для причастия и прочее вмонтировали в ступени своих храмов, чтобы каждый входящий и выходящий мог их попирать ногами. Только усилиями православных подвижников в 1873 году вышел указ, даровавший безопасность японским христианам. Сколько сил пришлось для этого положить… И вот в 1861 году молодой иеромонах Николай¹² впервые ступил на японскую землю. Вы вот и не знаете, а отец Николай там, в Японии всю войну молился о мире между нами.

Макаров подавленно молчал.

– Да-а! – наконец сказал он. – Зря это вы мне рассказали… Как теперь с эти жить-то?

– Да как жили.., – пожал плечами Кедрин. – Теперь у вас есть опыт. У вас ведь есть детки?

– Один пока.

– Вот вы свой опыт на воспитание его и употребите, как мой батюшка, на моё воспитание, простите.

– А как же вы с таким понятием и в семинарию пошли? Батюшкой быть собираетесь, зная про всё это?

Кедрин смущённо улыбнулся.

– Именно, – покачал он головой, – именно поэтому… Хотя, согласен с вами – скорбно всё это. У знакомых моего батюшки, тоже священников, дети не то что в семинарию, а и в церковь не ходят.

– А куды ж? – удивился Макаров.

– Так вот в науку… А больше даже в политику. Ведь вот тот же матрос – не понимает, что ему веру в Царство Божие на небе подменили на «рай» на земле и без Бога. Всё по-научному объяснили, доказали. Даже признаки выявили – ишь, дескать, как наука и техника развиваются – всё во благо человека. Надо только улучшить самого человека с помощью науки. Ведь это тоже вера, но вера ложная, потому что истина на небесах, а на земле правды нет. Никто допрежь не видел, а теперь и не увидит.

Макаров похлопал себя по бокам, отыскивая кисет. Нащупав что-то в кармане галифе, вынул большой старинный медный пятак. Повертев его, он разглядел на реверсе дату: 1760…