Евгений Викторович Демидович

 
* * *
 

«Свет одиночества в окне

всю ночь горит, не угасает…»

(Владимир Растёгин)

 
Ночами светится окно
на мир взирает одиноко.
Чудовища больного оком
порою чудится оно.
 
 
Всю ночь чудовище не спит,
ворочается, жарко дышит.
На небо смотрит и на крыши,
свой набирает аппетит.
 
 
Оно потребует себе
к утру положенную жертву.
Наполни же скорей фужер твой
и не печалься о судьбе.
 
 
Нам ничего не изменить,
когда судьба дана нам свыше.
Мы можем лишь её услышать,
в руке нащупать жизни нить.
 
 
Держи её, не выпускай
из рук своих, назло ироний.
Пусть озабочен карк вороний
проблемой верного куска.
 
 
Души на лозунги не трать —
водой уйдёт в песок Тобола…
точнее, Леты… Но оболом
стихов останется тетрадь.
 
 
Озноб проходит по спине —
с ночной реки тревожный ветер.
Кого-то, может быть, приветит
свет одиночества в окне.
 
 
Разговор об искусстве
 

Я не писал стихи целую вечность…

и потерял форму, и содержание.

Знаю, искусство не терпит простоя… оно, конечно…

ну а точнее, – оно бесконечно. Я это знаю!

Знаю ещё, что оно уступает жизни

(в «схватке за жизнь» «не на жизнь, а на смерть»);

только не дал бы за жизнь я и свой мизинец,

а за искусство пошёл бы… Хоть «курам на смех»

я бы пошёл, или на мыло – шеям,

собственной шее – на мыло и на верёвку…

Это метафоры только… меня нежнее

трудно найти и преданней той чертовке,

что называют жизнью, люблю её я!

(Речь не о той, что бьёт и имеет хватку,

жизнь как омоним жизни: зовясь любовью,

жизнь вступает лишь в схватку

со смертью и в родовые схватки).

…только лишь слово. Другой разговор – искусство,

есть оно, есть; и ни съесть его, и ни выпить,

и целовать его, и обнимать до хруста

также нелепо, как сахар на рану сыпать…

Знает любая девочка, в юбочке и сандалиях,

раны и огурцы посыпают солью.

Не потеряться не просто в прекрасных далях —

в этих глазах – как озёра, как лес и поле.

В этих глазах полыхают-горят закаты,

и зажигают во встречных сердцах рассветы…

Так и искусство, которого, знаю, хватит,

чтобы зажечь все светила и все фонари на свете.

Что есть искусство, которого нам не выпить,

как ни пытайся выпить его с друзьями?

Может, искусство красной подобно сыпи,

если болезнь Прекрасной подобна Даме.

* * *

В тёмной комнате… может, квартиры… «хрущёвки»…

может, отеля на каком-нибудь Парк-авеню…

мы, побросав с себя лишнее – джинсы, футболки, кроссовки, —

слились губами… и чувствовал я – как прикасаюсь к огню…

Или к источнику утоляющей жажду влаги,

что спасает жизнь путнику, блуждавшему сорок лет в песках…

Ты выбросила предо мною белые флаги —

а я позабыл своё имя… заботы свои и страх…

Или то было снежной, морозной зимою,

я закрывал от ветра тебя… дома шубу снимал, расстёгивал сапоги…

Ты везде и во всём, ты теперь навсегда со мною…

Каждый миг тебя вижу и слышу твои шаги…

***

В клетках памяти обретаем мы бытие,

и для каждого клетка отведена своя…

Даже если о саде неведомом нам поём

и не видим вырытых между словами ям.

На листе бумаги среди молодых могил

оставляешь след запятые былую боль

засыпаешь яму думаешь: … помоги!

…и тебе помогает. Ты помощи рад любой.

А под утро ты засыпаешь

глубоким сном,

словно снегом – землю,

память и речь. Ты нем.

Рыхлый сон тебе сыплет за шиворот, ты же в нём —

растворяешься, настежь… становишься ты никем

или всем, что одно и то же. Ты вышел в мир,

как выходят в море, стал каплей. Ты – плоть морей.

Ты являешься светом – и, кроме того, – дверьми,

что раскрыты для света,

и стражем у тех дверей…

 
Возвращаешь память себе, обретаешь речь,
открываешь клетки слов, кормишь их из рук.
Только свободу не можешь свою сберечь,
и продолжаешь обещанную игру.
 
 
* * *
 

моей душе…

…эти строки тебе напишу, для тебя

взял перо и бумагу… (перо зачеркнул я…

потому что смешно…) но запутался взгляд

в знаках речи, скользнул по поломанным

стульям

и проник за окно. И пейзаж за окном

расступился, открыв сокровенные дали.

Оказалось настолько прозрачным стекло,

что неясные буквы за ним проступали…

То ли список заветных для нас журавлей,

то ли строк быстротечных прекрасная пена,

то ли это звезда бесконечных полей,

то ли имя, что птица-синица напела.

Всё исчислено, взвешено, разделено

в тесном мире вещей, декорациях-стенах.

Но открыто в иное пространство окно

из условного быта, предметного плена…

Для чего мне свет солнца и трепет травы,

и вино, пригубив, на траву проливаю

для чего, коль бессмертные боги мертвы…

ты умрёшь… для чего мне трава полевая?

 
* * *
Ребёнком я знал
что когда-нибудь умру
как умирают все люди
меня больше не будет
 
 
Однажды в семь лет
я заплакал среди ночи
смерть неотвратима
исчезновение неизбежно
 
 
Теперь знаю о своём бессмертии
Душа подобно бабочке
преодолеет смерть тела
подобно птенцу
расколет скорлупу мира
подобно слову полетит в синем небе
 
 
Знаю
или пытаюсь обмануть себя сказкой
перед сном
последним сном
 

* * *

искушение Богом быть Богом же нам и дано

и из двух состояний мы выберем только одно

мы пойдём по делам или будем расти в высоту

покрываясь листвой открывая мечтой красоту

совлекая покровы – с небес и невест и холстов

среди долгих дорог опрокинутых в небо мостов

мы питаемся светом на этой земле мы стоим

что мы строим под солнцем что стоим пред взором Твоим?

к небу башню возвысив на камнях и в сердце своём

стану богом и храмом в пустыне Я стану царём

Я – стрела в неизвестность к высокому солнцу – рука

бесприютна пустыня и цель далека далека

только волны и камни в пустынях морях корабли

осыпается время… сады затонули вдали…

как же ветрено здесь… и песок забивает глаза

и опасно дышать и смотреть на светило нельзя

Я не знаю где свет на каком Я стою берегу

Я не вижу Тебя Я уже говорить не могу

да и что говорить если временны место и речь

остаётся гореть – или в землю осыпавшись лечь.

***

Об этом небе сером написать,

или о снеге рыхлом под ногами?..

Пусть будут благосклонны небеса

с далёкими античными богами

 
к поэту, и пошлют ему с небес
какого-нибудь в яблоках Пегаса,
чтоб тот копытом бил,
и ключ Кастальский сразу
открыл под снегом…
Далее… чтоб лес
вдали чернел, и ель чтоб зеленела…
 
 
И птичка певчая о милой его пела
(глагольной рифмою
нимало не стыдясь).
 
 
Хлеб прыгал в печь,
Емеля правил печью,
вещала щука речью человечьей
и обещала счастье навсегда…
 
 
Из льдинок слово
складывалось – «вечность»,
и таяло
на солнце
без следа.
 
 
Возвращение
 

Я иду… (но куда?.. и откуда я вышел? —

то ли из дому, то ли – из прожитых лет…).

Ухожу вглубь себя я: всё ближе,

всё выше;

достаю из кармана свой счастливый билет.

Я потерян – как день, – и забыл о потере,

и стою над вселенной своей

я один,

словно маленький бог в той сплошной Лотерее

от младенческих ливней до полярных седин.

Выпадает то снег, то нежданная карта…

человек упадёт – как звезда – из окна.

Выпадают из памяти детство и парта.

Выпадает любовь

и строка,

и страна.

Выпадает в осадок билет лотерейный…

белый дым, белый ангел, измученный мой…

Я найду тебя, в снежном саду, Лорелея.

Я вернусь!

Я вернусь, непременно, домой…

 
…о времени
1.
когда-то время текло
широким потоком
медленно катились
годы-волны
следы моих ног
отпечатывались
на послушном песке
давно их смыло волной
меня всё быстрее
уносит течение
неизвестной реки
2.
становлюсь рекой
растворяюсь в пейзаже
забываю берег
своего детства
 
 
…о времени 2
 

1.

время разлито вокруг меня

сырой ртутью

проступающее в вещах

вечно становящемся мире небытия

в ряби событий на поверхности сознания

как свойства высокоорганизованного духа

озера или зеркала

отражающего

окружающее небытие

2.

время собирать камни

на берегу живой речи

входить в родную речь

погружаться в себя

время считать стекающие

с исчезающего циферблата

минуты

подставлять речи-времени ладони

пропускать сквозь плотные

но

не существующие пальцы

как сквозь стрелки на циферблате

бесплотное

но существующее

время

3.

память – воображение

две половинки сердца

два зеркала

в одном отражается прошлое

в другом – будущее

два письма

или два выстрела

выпущенные навстречу друг другу

одновременно достигшие цели

 
…осенние яблоки
 

1.

это яблоко

тяжёлое

налитое силой земли

солнца

яблоко

которому стало бы тесно на тарелке

готовое упасть на голову

новому ньютону

гаутаме

яблоко на запретном дереве

яблоко

ждущее теплоты

твоих ладоней

2.

яблоко ночи

и яблоко дня

сорванные твоей рукой

заполняют

пространство памяти

едва ощутимым

ароматом

* * *

сердце

вырастающее на дереве жизни

сорвано для тебя

легче пуха

тяжелей камня

бьётся в твоих руках

ждёт твоего слова

* * *

снится

умираешь

идёшь за телом

произносишь речь

просыпаешься

но может быть только сниться

вновь

умирать

просыпаться

* * *

просыпаться каждое утро

и открывать глаза

чтобы видеть солнце

закрывать глаза

и вновь видеть солнце

днём и ночью

в солнечный день

и когда небо затянуто низкими тучами

смотреть взгляда не отрывая

видеть солнце.

Петрова Марта Викторовна

 
Больничное
 

В белом безмолвие бледное солнце

спрячет, когда-то несбывшийся сон,

кто-то уже никогда не проснётся,

ты или я, или, может быть, он…

Небо сжимается в раме оконной,

ветка рябины с худым воробьём.

Мир умещается в лике иконы —

так до весны долежим, доживём,

может, дождёмся и птичьих мелодий,

в сквере звучанья цветаевских строк…

Каждый отсюда когда-то уходит,

разным бывает лишь выпавший срок.

Где-то мой сон заплутал в белозимье,

в млечном тумане проснуться трудней.

Справимся.

Только рассвет принеси мне

старый знакомый, седой воробей.

***

С этой девочкой вовсе я не был знаком,

просто видел в глазах голубое сиянье,

в лужу влезла девчушка, от мамы тайком,

затаив от волнения даже дыханье.

Там в зелёной воде, что упала с небес,

облаками укутались босые ноги,

и улыбка её в ожиданье чудес,

так манила, как манит к удаче дорога.

Я стоял и смотрел: чуть бочком гражданин

шёл по краешку лужи, скривившись в ухмылке,

а девчушка, как будто следила за ним

и с улыбкой поправила бант на затылке.

В луже ножкою топнув, взболтнула всю муть

и круги по воде разошлись к краю лужи.

– Люди, видите ангелы в лужах живут,

и оттуда, наверно, вселяются в души.

А тепло увлекало дитя к озорству,

ветерок, освежая, струился по коже,

неужели, быть в луже и пить синеву —

не такое уж дело плохое? А, может…

***

На пепелище – цветы и затишье,

ужас застывший, у ног,

снег окропила «Зимняя вишня»,

чёрный разбрызгала сок.

В мареве лжи, это ль видит Всевышний —

вновь погибает народ,

сок исчерпала весь «зимняя вишня»,

завтра за кем смерть придёт?

Снова погиб кто-то в «Скорой карете»,

кто-то, шагнув из огня,

кто же за жизни погибших в ответе —

тот, кто прошёл сторонясь,

кто побоялся в глаза глянуть людям,

что потеряли детей,

да, безусловно, всех время рассудит,

мы согласимся затем…

Новые, новые гибели жертвы,

траурный колокол бьёт,

в память погибших свеча плачет в церкви,

каждый молчит о своём.

В трауре все разговоры излишни,

мать поминает детей,

новая где завтра «Зимняя вишня»

станет виною потерь?

***

Один я здесь – в квартире ни души,

а ведь ещё вчера все были дома,

ещё я помню, как с детьми спешил

в торговый центр в День рожденья Тёмы.

Стоит кастрюля с супом на плите —

его ещё вчера сварила Лена,

из детской я всё слышу смех детей,

но я один, один я в этих стенах…

Кроватка. В ней сынишка спал Данил,

а вот и их зубные щётки в ванной.

Как жить мне одному теперь без них,

один я жив, нет больше Лены с Анной…

Кровать, одежда – всюду запах их,

такой родимый и такой домашний,

как отпустил я их тогда одних,

что нет их рядом – мне поверить страшно!

И вот уже сколочены гробы,

готовы обелиски на погосты,

ах, как хочу сейчас я с ними быть,

а не ходить с цветами только в гости…

Молю теперь я Бога каждый час —

Дай счастья всем им в Царствие небесном…

Пусть ангелы заботятся о вас,

и, лишь благие окружают вести.

***

У зимнего окна мы вспоминаем детство:

меж стёкол ватный холм, да искорки слюды,

вновь чай с малиной нам, как от печали средство,

пока метель крадёт за окнами следы,

летая на метле со сказочною свитой,

как в детстве раскачав стекляшки фонарей,

и мама вяжет вновь с оленем тёплый свитер,

и, кажется, метель от этого добрей.

Закон неумолим и мы во власти цикла,

и кто-то, но не мы, сегодня у окна.

Ах, сколько волшебства к нему опять приникло

и от метельных грёз, как в детстве не до сна.

***

Снег, а тебе здесь не рады,

сидел бы ты лучше дома,

разглядывал туч наряды,

мучаясь лёгкой истомой.

А дети тебя мочалят,

ответь, для чего ты выпал,

и это твоё молчанье

хуже, чем крики у выпи.

Таешь под чьей-то подошвой,

будто сожжённый лампадой,

снег, вниз не падай больше,

сверху смотри и не падай.

Но вновь шагает он следом

запечатляя все лица,

видимо, смысл жизни в этом,

чтоб умереть и родиться.

***

Мне кажется – мир закончился

и поздно начать всё заново,

все злые сбылись пророчества —

зима свой закрыла занавес.

Ушли с сожалением зрители,

театр стал пуст за мгновение,

цвета все ушли, так и видели,

лишь смолкло куплетов пение.

Реприз у природы много, но

зима – драма говорящая,

за аплодисментов гомоном

всегда тишина знобящая.

 
Заблудились
 

Как-то, я ошиблась этажом

в здании, да в нашей горбольнице,

этот новый, очень скучный дом,

где ночами очень плохо спится.

– Как пройти отсюда на массаж?

– А, Вам надо выше и направо.

Поднимаюсь, вот второй этаж,

За стеклом хирурги-костоправы.

Нет, не здесь, а это что за вход?

(осторожно заглянула в щёлку)

– К нам нельзя! У нас сейчас обход!

И не нужно здесь стоять без толка!

– Вы к кому? – спросили у меня,

– а, наверно, Вы из меценатов,

или, может, чья-то Вы родня?

Да не стойте, Вам сюда, в палату.

Ладно, почему бы не войти,

Раз все так активно приглашают…

– Господи, куда твои пути

Приведут меня, к какому краю?

Грудь сдавила мертвенная тишь,

ожиданье обняло за плечи,

из палаты вдруг, смотрю, малыш,

осторожно вышел мне навстречу,

года два от силы, может, три,

увидал меня – пошёл обратно.

– Стой, хороший мой, ты посмотри!

Но мальчишка забежал обратно.

– Девушка, не стойте у дверей,

вот, располагайтесь, проходите,

здесь палата отказных детей —

это Анжелика, это Витя!

– Отказных? Что значит – отказных?

– Господи, ну бросила их мама,

Вы хотите посмотреть на них?

Нет, тогда не стойте здесь упрямо!

Надо мной разверзлись небеса,

помню лишь, как шла по коридору,

по щеке упрямая слеза

покатилась, застила свет взору.

Пять кроваток у стены стоят,

дети спят в них – тихо, безмятежно

и румянец на щеках ребят

с солнышком с небес играет нежно.

Я беру на руки малыша —

ой, штанишки мокрые – бывает.

– Нет, не надо плакать! -чуть дыша

говорю и слёзы утираю.

Девочка, хорошая моя —

я целую мокрые ладошки.

«Мама!» «Да, сегодня мама – я!

Ну не плачь! Остановись, Серёжа!

Больше не могу сдержать я слёз,

поправляя сбитую подушку,

и опять грызёт один вопрос:

– Где же мать – беспечная кукушка?

Милые мои, ну как же так,

как без мам тут оказались дети?

Жизни их, отнюдь, ведь не пустяк,

где их мамы? Как потом ответить?

Как-то я ошиблась этажом

в здании, да в нашей горбольнице,

ночь, гроза и этот серый дом

мне теперь ночами часто снится.

***

Сторожа души – муки совести…

Меж глаголами «сметь», «не сметь».

В чём измерить, какой весомости,

им ни жизнь не страшна, ни смерть…

Жизнь – кроссворд в миллионы клеточек

из эмоций, понятий, чувств,

но познания предков светочем

сквозь века нам ответят пусть:

По каким нормативам судятся

все «хочу» там, где есть «нельзя»?

Почему на сознанья улицах

нам не в силах помочь друзья?

Философия – дело тонкое,

но идею, что по душе,

не сменю на монету звонкую,

ни от Сороса ни Пуше…

Наша совесть с мечтой давно уже

наравне, как заря с луной,

и судьба расписала за нас сюжет,

предоставив нам выходной.

***

Памяти В. Л.

Он догорел свечой в ночи,

но сохранится вечно память,

всегда он будет рядом с нами,

давайте, вместе помолчим!

Он жив, он жив в людских сердцах,

тех, что всегда с ним были рядом,

с небес теперь, на нас он, глядя,

нам будет звёздочкой мерцать.

Что время лечит – это ложь,

оно не зарубцует рану,

и вновь поэт, как нищий странник,

в мир грёз безоблачных стал вхож…

***

Вы были молоды и крепли Ваши «Крылья»,

«Ковчег» опорой для поэтов стал,