Графский пролом

Вероятно, мало кому знакомо это странное название. Так именовалась с середины XVIII века часть Гороховой улицы от Мойки до Большой Мещанской (ныне Казанская улица). Как же оно возникло?

В петровские времена, когда Мойка была границей города, места по левому ее берегу отводились под загородные усадьбы приближенным царя. Среди них был окольничий и воевода И.А. Мусин-Пушкин, возведенный в 1710 году в графское достоинство. Его участок простирался за Красным мостом почти до самого Глухого протока (канал Грибоедова).

Согласно преданию, Иван Алексеевич был незаконнорожденным сыном царя Алексея Михайловича, который, бывало, под веселую руку называл его «мой сын Пушкин». Не отрекался от этого родства и царь Петр. Посылая сына Ивана Алексеевича для обучения за границу, он писал князю Борису Куракину: «Посылаем мы к вам для обучения политических дел племянника нашего Платона…»

Платон Иванович Мусин-Пушкин, впоследствии президент Коммерц-коллегии и сенатор, унаследовавший участок отца, был человеком очень талантливым, блестяще образованным; за участие в кружке «конфидентов» Артемия Волынского его приговорили в 1740 году «к урезанию языка» и ссылке в Соловецкий монастырь, где он и скончался. От него и повелось название Графский пролом: на фиксационном плане Петербурга 1737 года видна просека («пролом»), проложенная через участок графа от реки Мойки до Глухого протока по трассе будущей Гороховой улицы. В 1738-м она была соединена со вновь образованной «Средней проспективой» в одну магистраль, но долго сохраняла свое народное название.

Дальнейшая судьба Графского пролома связана с историей двух старинных барских усадеб по обеим его сторонам. После того как имущество сосланного Платона Ивановича было конфисковано, бывшие владения графа на левом берегу Мойки перешли к двум его родственникам – Аполлосу Эпафродитовичу Мусину-Пушкину и князю Никите Юрьевичу Трубецкому. Первому досталась незастроенная часть участка по левую руку от Красного моста (где ныне дом № 54/18 по набережной реки Мойки), а второму – по правую, от Гороховой до Демидова переулка, с каменным домом в глубине и служебными постройками.

В 1749 году указом императрицы Елизаветы участок А.Э. Мусина-Пушкина был у него отобран, поскольку он не возвел на нем никакого строения, и отдан будущему фельдмаршалу и графу А.Б. Бутурлину, о котором его правнук М.Д. Бутурлин написал в своих «Записках», что «он был прямодушный, хороший во всех отношениях человек и усердный христианин, но не особенно даровитый в военном искусстве, а взыскан был милостями дочери Петра, как ее когда-то фаворит».

Новый владелец выстроил деревянный усадебный дом, далеко отступя от «красной линии», как было принято в то время. Внешний вид этого здания, исчезнувшего еще в конце XVIII века, можно видеть на аксонометрическом плане Сент-Илера – Соколова 1764–1773 годов. На том же плане изображен и новый дом, построенный уже по «красной линии» и выходивший на Мойку и Гороховую улицу. Фасад его оформлен в стиле раннего классицизма, что позволяет датировать постройку началом 1770-х. Очевидно, возводил его уже сын Бутурлина – Петр Александрович, так как старый граф скончался в 1767 году. С 1774-го по 1778-й здесь помещался Английский клуб.

Наиболее интересной фигурой среди графов Бутурлиных, несомненно, был следующий и одновременно последний владелец из этого рода – Дмитрий Петрович Бутурлин (1763–1829), известный не только в России, но и в Западной Европе библиофил, собиратель уникальной библиотеки в 30 тысяч томов. Правда, жизнь этого незаурядного человека связана в основном с Москвой, куда он переехал, продав в 1797 году свой участок купцу Кусовникову, который значительно увеличил главное здание новыми пристройками.

Большой зал в доме Кусовникова привлек внимание членов вновь образованного Музыкального общества, и они в том же 1792-м сняли его для устройства концертов и «маскерадов». Об одном из таких концертов «Санкт-Петербургские ведомости» сообщали своим читателям следующее: «Начнется оный большою симфониею г. Гейдена, после которой славный г. Гезелер будет играть концерт на фортепиано. Потом будут петь несколько арий, и после оных кончится концерт торжественною музыкою сочинения г. Сарти с роговою музыкою и с хорами».

В 1817-м Кусовников продал дом Училищу глухонемых. Свой нынешний вид он приобрел в 1840-х годах, после перестройки архитектором П.С. Плавовым, и в настоящее время входит в комплекс зданий Педагогического университета.

Что до генерал-прокурора князя Н.Ю. Трубецкого, к которому отошла вторая часть конфискованных владений, то он не заслужил столь снисходительных оценок, как А.Б. Бутурлин. Известный историк XVIII века князь М.М. Щербатов называет его человеком умным, но чрезмерно честолюбивым, пронырливым, злым и мстительным. Другой же из хорошо знавших его, канцлер А.П. Бестужев-Рюмин, говаривал, что у Никиты Юрьевича душа истинно золотая, потому что, кроме золота, он никогда ничего не любил.

Трубецкой расширил и перестроил дом сосланного сенатора, придав ему тот вид, который запечатлен на чертеже из коллекции Берхгольца, хранящейся в Национальном музее в Стокгольме. За домом был разбит регулярный сад, а на набережную реки Мойки выходили два одноэтажных флигелька, соединенные красивой оградой.

После Трубецкого усадьбой долго владел двоюродный брат царицы Елизаветы, М.К. Скавронский, наследники которого продали участок в 1780 году купцам Петру и Михаилу Кусовниковым, а в начале XIX века он перешел к купцу Христофору Талю. Здесь около двадцати лет размещался Английский клуб, затем Третье отделение…

Ресторан «Контан», наб. р. Мойки, 58. Начало XX в.

В конце прошлого столетия в старинном особняке открылся популярный впоследствии ресторан «Контан», фотографическое изображение которого дошло до наших дней. На снимке хорошо виден неоднократно перестраивавшийся бывший усадебный дом и два уже упоминавшихся флигеля. В 1913-м, в связи с постройкой по проекту архитектора Р.Ф. Мельцера существующего доходного дома (наб. р. Мойки, 58), флигеля были разобраны. Здание же ресторана уцелело и продолжало использоваться для тех же целей. Снесли его уже в советское время, и ныне от усадьбы не осталось и следа.

Углубившись в историю усадеб, находившихся некогда по сторонам Графского пролома, мы немного отвлеклись от темы о происхождении городских названий, а между тем она далеко не исчерпана. В следующей главе поговорим о «кабацкой топонимике».

Поцелуев и другие

Вы никогда не задавались вопросом: сколько наименований в Петербурге повелось от питейных домов? Кабак всегда играл важную роль в жизни народа; туда заходили погреться, отдохнуть, выпить стаканчик-другой, излить душу перед приятелем… Кабаки, как правило, открывали на перекрестках улиц, у мостов и перевозов – словом, в тех местах, где всегда было людно и оживленно. Самыми усердными их завсегдатаями были кучера и извозчики, которым приходилось подолгу стынуть на морозе, поджидая хозяев или седоков.

Правда, для них на некоторых улицах и площадях устраивались специальные очаги для обогрева, но, во-первых, это благодетельное нововведение началось лишь со времен Екатерины II, а во-вторых, такие очаги сооружались отнюдь не на каждом шагу, тогда как кабак всегда был под рукой: на углу Фонарного переулка и Офицерской – «Фонарный», у Поцелуева моста – «Поцелуй», у Кашина моста – «Кашин» и т. д. Кучерам и извозчикам важно было иметь ориентиры, чтобы ехать в нужном направлении: «Куда прикажете везти, барин?» – «В Никольскую улицу!» – «Это что у Харламова кабака, не доезжая Кашина? Пожалуйте двугривенный».

Кстати сказать, дома в Петербурге стали обозначаться номерами только с 1780 года. Но и после этого, чтобы дать понять, к примеру, о местонахождении лавки, в газетных объявлениях писали: «На Сенной, напротив Кокушкина кабака, в доме Комиссара Бушератова… продается рыба в маленьких бочонках» (Санкт-Петербургские ведомости. 1783. № 8). От Кокушкина кабака в доме купца Кокушкина и переулок, в котором он находился, и близлежащий мост тоже стали именоваться Кокушкиными.

А вот другой пример. Некий итальянец Лукини вознамерился «обучать у себя на дому играть на клавикордах и петь» (Санкт-Петербургские ведомости. 1788. № 12); тем, кто пожелал бы отдавать своих детей учиться, он сообщал, что живет «в Офицерской улице, в доме под № 436, близ Фонарного питейного дома», будучи уверен в надежности данного ориентира. Со временем питейный дом перестал существовать, но название за переулком, на углу которого он находился, сохранилось по сей день.

Некогда на углу Стремянной улицы и Владимирского проспекта помещался так называемый «Ведерной кабак», где водка отпускалась ведрами. Название кабака чуть было не утвердилось за улицей, что видно из следующего объявления: «В Московской части, в приходе церкви Владимирской Богородицы, в Ведерной, или Стремянной, улице желающим купить деревянный дом капитана Андрея Наумова, о цене спросить в том же доме» (Санкт-Петербургские ведомости. 1770. № 90). Некоторое время употреблялись оба названия, но в конце концов победило более старое, как это уже было с Разъезжей улицей.

Нагляднее всего процесс образования названия от питейного дома можно проследить на примере с Поцелуевым мостом. С 1738 года на этом месте существовал деревянный пешеходный мост, перестроенный тридцатью годами позже для транспортного движения. Некоторое время он именовался Желтым – по цвету окраски. Но вот в начале 1770-х купец Поцелуев открыл в каменном двухэтажном доме надворного советника Вахтина, стоявшем у самого моста, на месте дома № 100 по набережной реки Мойки, кабак, который сразу завоевал популярность из-за своего выгодного расположения.

Вскоре он стал служить ориентиром. Первое упоминание о нем содержится в № 30 «Санкт-Петербургских ведомостей» за 1774 год: «Сего месяца 12-ого дня едучи от Поцелуева кабака к каменному мосту потеряна записная книжка…» Вторично с этим названием встречаемся пятью годами позже, когда оно уже успело принять иную, более краткую форму – «Поцелуй». Отсылая возможных посетителей к дому графа Андрея Петровича Шувалова (нынешний адрес – наб. р. Мойки, 94), податель объявления уточняет его местонахождение: «…по Мойке, неподалеку Поцелуя кабака» (Санкт-Петербургские ведомости. 1779. № 32).

На плане Петербурга 1792 года это название уже переходит на мост через Мойку, который значится там под тем же выразительным названием «Поцелуй». Но эта форма, как слишком уж поэтическая и необычная, не привилась и постепенно видоизменилась в привычное для нашего уха название – Поцелуев мост, хотя и оно в свое время послужило источником для разных фантастических истолкований.

Но пожалуй, ни в одной другой части города не осталось столько «кабацких» наименований, как на Петроградской стороне: Теряева, Плуталова, Шамшева, Барочная, Гулярная, Полозова – таков неполный список улиц, получивших прозвища от расположенных на них питейных домов. Причиной тому, скорее всего, отсутствие на них более примечательных построек. Не надо забывать, что Петроградская (Петербургская) сторона в прежние времена, застроенная почти исключительно низенькими деревянными домишками, напоминала собой глухую провинцию. Обилие же кабаков объясняется размещением там гарнизонных полков – Невского (Колтовского), Белозерского, Копорского, солдаты которых охотно посещали такого рода заведения.

Порой городские легенды так перемешаны с историческими фактами, что отличить правду от вымысла бывает совсем не просто. В самом центре Петроградской стороны затерялась улица с неприметным наименованием Лахтинская. Она получила его в 1887 году, а прежде, начиная с конца XVIII века, звалась Петровской, Петрова, но чаще – Андрея Петрова.

Название с вывески

В наше время последнее не вызвало бы ни малейшего удивления; поэтому, думаю, сохранись оно доныне, многие бы решили, что его присвоили в честь известного петербургского композитора. Однако до 1880-х такая форма увековечения была не принята, и за редчайшими исключениями, вроде Екатерининского канала да еще Николаевской улицы, вы не найдете подобных примеров.

Редкие, слабые попытки присвоить официальное название по имени царственной особы обычно успеха не имели. К чести тогдашних властей нужно сказать, что они не настаивали на своем выборе и утверждали устоявшиеся народные прозвища. К примеру, построенный в 1780-х в ряду семи прочих однотипных переправ через Фонтанку каменный Чернышев мост поначалу был также назван Екатерининским, но уже через десяток лет за ним оставили прочно приставшее название по одноименному переулку.

Городские топонимы, в том числе и образованные от имен собственных, возникали самопроизвольно и служили отнюдь не прославлению данных лиц, а всего лишь для лучшего ориентирования и запоминания. Владельцы наиболее примечательных, чаще всего угловых домов, содержатели усердно посещавшихся питейных заведений и лавок нередко имели удовольствие видеть свои имена запечатленными в названиях. Отметим при этом, что последние отличались краткостью, удобопроизносимостью и имели форму согласованного определения: Мошков переулок, Кокушкин мост.

То же самое происходило и на захолустной в ту пору Петербургской стороне, почти сплошь застроенной одноэтажными деревянными домиками, лишь изредка перемежавшимися более представительными зданиями. Размещавшиеся здесь гарнизонные полки стали причиной того, что многим окрестным улицам вместо названий присвоили порядковые номера по батальонам и ротам, что, естественно, не устраивало местных жителей, которые стремились заменить их чем-то более запоминающимся.

Наиболее верными и надежными маяками в лабиринте не богатых достопримечательностями окрестных улочек служили бесчисленные кабаки, как правило называвшиеся по фамилиям содержавших их откупщиков или домохозяев – Теряев, Полозов, Шамшев, Плуталов и т. д. Они же дали наименования улицам, сохранившим их на протяжении более чем двух столетий.

Что же касается улицы Андрея Петрова, то, вероятно, именно необычность названия из двух слов, да еще в форме несогласованного определения, породила легенду о его возникновении. Впервые ее приводит в очерке «Петербургская сторона», опубликованном в 1844 году в альманахе «Физиология Петербурга», второстепенный литератор «натуральной школы» Е.П. Гребенка. В игривом тоне он излагает историю весьма почитаемой в народе Ксении Блаженной, будто бы проживавшей в свое время на этой улице, названной так в ее память.

Согласно преданию, она была женой придворного певчего Андрея Федоровича Петрова, состоявшего в чине полковника, и приобрела известность во времена императрицы Елизаветы Петровны. Овдовев в молодых летах, Ксения раздала свое имущество бедным, надела на себя одежду покойного мужа и под его именем странствовала сорок пять лет, не имея постоянного пристанища.