Глава 2

В воскресенье 11 января 532 года на ипподроме всё было почти как обычно: люди следили за скачками, делали ставки. И только на трибунах зелёных царила тишина, чувствовалось напряжение, тревога и некоторое волнение, все знали, что должно произойти.

И вот димархи прасинов встали со своих мест и направились к ложу василевса. Впереди шёл Зенон Ситос.

Со своих мест венеты заметили шествие прасинов.

– Что бы это значило? – спросил, ни к кому не обращаясь, сенатор Ориген, мужчина около пятидесяти лет, лысый, только на висках и на затылке виднелись седые волосы. Происходил он из старой римской знати. Его предки перебрались во Второй Рим два или три века назад. Он сидел на трибуне с сыном Проклом в окружении других сенаторов-венетов.

– Жаловаться идут, – сказал сидящий рядом с Оригеном сенатор Фотий.

– Да, довели прасинов до отчаянья.

– Хорошо, что их, а не нас, Ориген.

– Рано или поздно и до нас доберутся, – возразил Ориген.

– Не дай Бог, – Фотий перекрестился.

– Автократор считает, что мы созданы только для того, чтобы платить налоги. А налоги брать они умеют и новые придумывают с дьявольской изобретательностью. Вон Каппадокиец, что придумал? Новый налог – аэрикон, цинично окрестив его «деньги из воздуха». Он померил расстояния между домами и с одних берёт налог за то, что дома стоят слишком близко друг к другу, а с других, что слишком далеко. А дома-то не передвинешь.

– Ты прав, Ориген, – сказал Фотий. – А налог диаграфи? Его по древнему обычаю взимали только в чрезвычайных ситуациях. А теперь – каждые полгода.

– Да-да, – согласился Ориген, – а прасинов просто откровенно грабят.

– Потому что они ещё и еретики-монофизиты, – сказал сенатор Аврамий, – не все, но большинство, а мы, венеты, как и нас августейший василевс, православные.

– Зато василиса Феодора благоволит монофизитам, – сказал Фотий. – Вон их сколько в Город понаехало! Целый дворец Гормизды им отдали.

– Может быть и правильно, что благоволит. Во-первых, они её, как говорят, когда-то выручили. Как, кстати, и мы, венеты. А, во-вторых, разница между православными и монофизитами не велика. Они во всём православные, кроме одного. Они считают, что в Христе есть только одна природа – божественная. И нет человеческой. И что? Мы тоже считаем его Богом.

– Нет, кир Ориген. Если в Нём нет человеческого, значит Он не мучился на кресте и не искупил грехи человеческие. Тяжело умирать, не зная, что воскреснешь. А мы все воскреснем.

– Хорошо Богу было умирать, зная, что через три дня воскреснет, – сказал Прокл.

Аврамий посмотрел на парня осуждающе, а Ориген сказал:

– Это богохульство, сын.

– Да я ничего, – пожал плечами Прокл, – я так.

– В прошлом году наш василевс, – продолжил Ориген, обращаясь к Аврамию, – пригласил в Город монофизитских епископов, Фотий правильно говорит, целый дворец заняли, который, кстати, принадлежит Феодоре. Так ли он поддерживает православных?

– Поддерживает, – твёрдо сказал Аврамий.

– Поддерживают, – сказал Фотий. – Юстиниан поддерживает православных, а Феодора – монофизитов. Ортодоксы идут с жалобами к василевсу, а монофизиты жалуются василисе, а выгоду получают оба супруга. Это, как если бы твоя супруга от какого-то бездетного дядюшки получила бы землю. И тебе бы с этого тоже была бы выгода, Ориген.

– Так же, как и наоборот, – согласился Ориген, – но с другой стороны, монофизиты выручили Феодору в Александрии. Она им просто благодарна. Память у неё хорошая. А наш василевс к ней прислушивается.

– Ещё, какая хорошая память, – сказал Фотий и перешёл на шёпот, – вы знаете, когда наша василиса ещё не была василисой, а торговала своим телом и выступала в театре, многие ею пользовались. Но сейчас вы не найдёте ни одного, кто мог бы этим похвастаться.

– Так не мудрено. Больше пятнадцати лет прошло с тех пор.

– Меньше, – сказал Фотий, – но не в этом дело. Она их всех.

И он показал характерный жест.

– Наказание по грехам, – назидательно сказал Ориген, – не надо было ходить в такой театр и глазеть на обнажённое женское тело. Сидели бы дома около жены и смотрели бы на её тело, если заняться больше нечем. Тем более что сейчас Феодора ведёт себя целомудренно.

Ориген посмотрел на своего сына Прокла и добавил:

– Вот сын, не греши смолоду, чтобы в старости не каяться. А то вот не бреешься, хвост отпустил…

– Все так ходят, отец, – ответил восемнадцатилетний юноша.

Тем временем прасины поднялись по лестнице к воротам. По обычаю, сам василевс не разговаривал с народом. Его устами был специальный человек – мандатор. И просители к нему обращались как к самому императору. Мандатор доложил, кто стоит перед императорской ложей.

Прасины выстроились цепочкой, чтобы передавать разговор с василевсом на трибуны.

Зенон, подняв вверх голову, начал:

– Многие лета, Юстиниан-август, да будешь ты всегда победоносным. Меня обижают, о, лучший из правителей. И видит Бог – нет сил терпеть. Я боюсь назвать обидчика, ибо он венед, а я – прасин, а суды все на стороне венедов.

– Кто он? Я не знаю его, – устами мандатора ответили из императорской ложи.

– Моего обидчика, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников.

– Вас никто не обижает.

В ложе императора находились ещё и его приближённые, и говорить мог кто угодно, а мандатор обязан был повторять всё, что слышал, поэтому отвечал он иногда невпопад.

– Он один-единственный, кто обижает меня. О, Богородица, ты единственная заступница моя.

– Кто он такой? Мы не знаем.

– Ты, и только ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня. Кто желает зла мне и дому моему.

– Если кто и есть, то мы не знаем кто.

– Спафарий Калоподий притесняет меня, о, Всемогущий, – выдохнул Зенон.

– Какое отношение имеет к тебе Калоподий?

– Кто бы он ни был – его постигнет участь Иуды. Бог покарает его, притесняющего меня, – в голосе Зенона послышалась угроза не только Калоподию.

И это поняли в ложе василевса:

– Вы приходите не смотреть скачки, а грубить архонтам.

– Тех, кто притесняет нас, – как заклинание повторил Зенон, – постигнет участь Иуды.

– Замолчите! Вы – иудеи, манихеи, самаритяне!

– Ты называешь нас иудеями и самаритянами? О, Богородица! Смилуйся над нами!

– Вы изобличаете себя как еретики!

– Кто не говорит, что истинно верует, владыка, проклятье тому, как Иуде.

– Вы окрещены в единосущного Бога.

Старшины прасинов с возгласом: «Я крещусь во единого», стали дерзко осенять себя крестным знамением одним указательным пальцем, указывая тем самым на единосущность Бога, а не двумя перстами, как православные, указывая на двуединую сущность Христа. Трибуны повторили действия своих старшин.

– Если вы не успокоитесь, я прикажу обезглавить вас! – грозно вскричал, подражая голосу за спиной, мандатор.

Зенон, смело глядя снизу-вверх в запертую дверь, как в глаза императора, твёрдо произнёс:

– Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность. Если же мы, испытывающие гнёт, что-либо и скажем тебе, пусть твоё величество не гневается. Терпение – божий удел. Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас всё. Мы, прасины, трижды августейший, не знаем где дворец и как управляется государство.

Зенон намекал на то, что прасинов не допускают к власти.

– В городе мы появляемся только сидя на осле.

На осле по городу провозят преступников.

– О если бы это было не так, трижды августейший, – громко закончил Зенон.

Но в императорской ложе намёков не поняли или не захотели понять и мандатор ответил опять невпопад:

– Каждый свободен заниматься делами, где хочет.

– И я верю в свободу, – гордо сказал Зенон, – но мне не позволено ею пользоваться.

Старшины прасинов и трибуны одобрительно загудели.

– Будь человек свободным, – продолжил Зенон, – но, если есть подозрения, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию.

– Вы не боитесь за свои души, висельники!

Зенон с отчаяньем понял, что сына ему спасти не удастся и, превозмогая душевную боль, он с горечью продолжил:

– Где здесь неправда? Запрети наш цвет, и правосудию нечего будет делать. Позволяй убивать и попустительствуй преступлениям. Скажи – за что мы наказаны? Ты – источник жизни, карай, сколько пожелаешь. Воистину такого противоречия не выносит человеческая природа. Лучше бы не родился твой отец Савватий, он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в регионе Земвге. Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка.

На трибунах прасинов поднимался зловещий грозный гул.

К воротам кафизмы подошли димархи венетов.

– На всём ристалище только среди вас есть убийцы, – взвизгнул старшина венетов Марсалий.

Трибуны прасинов возмущённо зароптали, а с трибун венетов послышались одобрительные возгласы.

– Ты убиваешь, а затем скрываешься, – то ли к василевсу, то ли к Марсалию обратился Зенон.

– Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки, – заходился в визге Марсалий. – На всём ристалище только среди вас есть убийцы.

– О-о-о! – возмущённо ответили трибуны прасинов.

– Это истина! – закричали с трибун венеты. – Нас тоже убивают!

– Владыка Юстиниан! Они кричат, но никто их не убивал, – продолжил Зенон.

– Ложь! – кричали с трибун венеты.

– И не желающий знать – знает, – настаивал, повысив голос, Зенон. – Торговца дровами в Зевгме кто убил?

– Вы его убили, – ответил мандатор. Кафизма явно перешла на сторону венетов.

– Сына Эпагата кто убил, автократор?

– И его вы убили, а теперь клевещете на венетов, – ответила кафизма устами мандатора.

Прасины на трибунах взвыли, послышалась яростная ругань.

Зенон в растерянности не знал, что ответить на такую явную ложь, но собрался и громко сказал:

– Господи, помилуй нас грешных. Свободу притесняют. Хочу спросить тех, кто говорит, что всем правит бог: откуда такая несправедливость?

– Бог не ведает зла, – снова невпопад сказал мандатор.

– Бог не ведает зла? – удивлённо-радостно воскликнул Зенон. – А кто тот, кто причиняет мне зло? Философ или монах пусть разъяснит мне.

– Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите? – разразилась гневом кафизма.

Зенон поклонился закрытым дверям, но в его поклоне не было почтения, а, скорее, шутовство:

– Чтобы почтить твоё величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший, – в голосе его послышалась злоба. – Всё, всё знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе здесь нечего делать. Перейду в другую веру и стану иудеем. Видит Бог, лучше быть язычником-эллином, чем ортодоксальным венетом.

– Это зависть к нам! – кричали венеты.

– Было бы чему завидовать, – отвечали прасины. – Нищеброды, лентяи, кровососы! Будь прокляты зрители, что здесь останутся.

Прасины с руганью и великим шумом двинулись к выходу, покидая ипподром и тем самым нанося оскорбление своему василевсу.