Памятник Пушкину стоял в то время не там, где сейчас, а напротив, через улицу, в начале Тверского бульвара. Летом там было все, как обычно. Зато зимой разворачивали новогоднюю ярмарку. Устанавливалась высоченная елка, вокруг которой на цепи ходил на задних лапах огромный механический кот. На площади возникал целый городок из расписных дощатых павильонов, балаганов, шатров. Там продавались елочные и обычные игрушки, сладости, выпечка, книги и прочие приятные вещи. Между павильонами протягивали гирлянды разноцветных лампочек, которые вечером притягивали к себе толпы людей. Звучала музыка. Там мы не только обогащались добычей заветных коробок, но и любовались зрелищем, покупали карамельных петушков на палочке, мороженое и мячики на резинке.

Но самым любимым местом у нас оставались Патриаршие пруды или «Патрики», как мы их называли. Рядом с подъездом нашего дома, находилась, как и сейчас, пробирная палата мер и весов, по-нашему «пробирка». Там мы собирались небольшой группой и, если не шли драться с ребятами с соседней улицы, то направлялись на «Патрики». Летом там была лодочная станция и мы, собрав кое-какую мелочь, брали лодки и катались по пруду. На станции нас знали, вели мы себя тихо, поэтому там закрывали глаза на наш возраст и позволяли кататься даже сверх лимита. Зимой пруд превращался в великолепный каток с вечерней подсветкой. Коньков с ботинками у нас тогда не было. Мы шли на каток в валенках, а уже на месте прикручивали к ним коньки веревками, закрепляли закрутку палочками и катались. Коньки были с закрученными вверх носами и назывались «снегурками». Кататься на них было трудновато – приходилось отталкиваться ото льда не «мыском», а «щечкой», да и лезвия были у них очень толстые. Так что скорости – никакой. Позже у меня появились «гаги», а затем и «норвежки». Но на тот период нас вполне устраивало, что есть, и радости это катание приносило немало.

Однако, постепенно, фантики и коробочки стали отходить на второй план. Я стал запоем читать книги про морские путешествия, сражения, пиратов и капитанов дальнего плавания. В это время в зале им. Чайковского шли театрализованные представления «Клуба знаменитых капитанов». Регулярные передачи этого клуба по радио я слушал, но вот, что бы увидеть любимые персонажи живьем на сцене – это было то, что надо. Мама купила мне абонемент на все спектакли, и я, на зависть всем мальчишкам, видел вблизи и Дика Сэнда, и Тартарена, и Мюнхгаузена, и пирата Флинта. Таким образом, я увлекся театром и вскоре пристрастился к нему. Забегая на три-четыре года вперед, хочу сказать, что за это время, вначале с мамой, а затем и один, я пересмотрел все постановки театра оперетты, многие постановки МХАТа, театра Эстрады и ряда других.

Между тем отношения между моими родителями накалялись все больше и больше. Мы с мамой все чаще и на более длительное время уезжали к бабушке.

В 1947 году по линии НКВД их вдвоем командировали на строительство совершенно секретного объекта в город Кыштым Челябинской области. Меня взяли с собой.

Там на берегу большого черного озера развернулась огромная стройка. По периметру вся территория была огорожена тремя рядами колючей проволоки со сторожевыми вышками. Внутри деревянные дома для вольнонаемных, начальная школа, магазин и больница. Место, где непосредственно шло строительство, также было отделено колючей проволокой. Там стояли бараки для заключенных, которые строили объект. Этим объектом, как стало известно много позднее, был крупный атомный центр под особым кодовым названием. Сюда часто приезжал Берия, который курировал эту стройку.

Через некоторое время, когда нас уже перевели отсюда, на объекте произошел, по сути, атомный взрыв, значительно мощнее чернобыльского. Были огромные жертвы, а большое черное озеро на десятки лет стало радиоактивным.

Там в Кыштыме я пошел во второй класс. Но не успел проучиться и полгода, как родителей перебросили на строительство другого подобного центра в г. Саров. Сейчас он известен, как «Арзамас-16», а тогда был небольшим поселком в глухом лесу и строили его тоже заключенные. Учебу я продолжил уже на новом месте.

Мои родители работали в зоне, как вольнонаемные инженеры. Отец – в конторе, а мама – на одном из участков с заключенными. Маму они очень уважали за честность, порядочность и простой нрав. Как-то, они сделали ей подарок—резную деревянную шкатулку, инкрустированную ржаной соломкой. Эта красивая вещица долго хранилась у нас в семье, как память, но, как все на свете, в конце концов, состарилась, рассохла и, наконец, куда-то исчезла. Вообще мою маму уважали и любили везде, где бы она ни работала и с кем бы не соприкасалась. Она была очень общительна, любила шумные и большие компании; параллельно основной, всегда вела общественную работу. Причем занималась этим не по принуждению или из корысти, а по складу характера. Жизнь рано заставила ее стать самостоятельной и уметь постоять за себя. После смерти отца, немного повзрослев, она уехала в Гудермес, чтобы не обременять семью. Там она окончила среднюю школу, специальные курсы и стала учительницей младших классов. Вскоре ее приняли в комсомол, избрали в бюро гудермесского райкома комсомола, а затем на оплачиваемую должность председателя районного бюро юных пионеров. В эти годы по линии бюро комсомола ей приходилось ездить по горным аулам Дагестана, создавать коммуны горцев, а иногда и раскулачивать. Это была очень опасная работа. Многих активистов тогда поубивали, но мама избежала такой судьбы. Затем ей дали комсомольскую путевку для поступления в московский рыбвтуз. Сдав экзамены, она была принята. Вместе с однокурсницей они сняли угол в комнате, где уже проживала семья. В углу за ширмой была одна кровать на двоих и тумбочка. Но девушки не унывали. За какие-то два года мама успела побывать на галерках всех театров Москвы, пересмотрела все концерты. В каникулы студентам выдавали бесплатные железнодорожные билеты на третью (багажную) полку в любой уголок страны в обе стороны. Таким образом, она сумела за время учебы побывать на Байкале, в Средней Азии, на Кавказе. В период учебы была возможность подрабатывать, и мама теперь могла помогать семье материально. Может быть, такая судьба и отразилась на ее отношении к людям, к жизни, сделала из нее жизнерадостную неунывающую оптимистку, которая притягивала к себе людей. Да и время было такое. Время энтузиастов, новаторов, покорителей. Много десятилетий спустя, я написал небольшую поэму на 90-летие со дня ее рождения, в которой есть такие слова:

 
Шла молодость страны и нашей мамы,
Шли вместе, в ногу, не боясь преград.
Шли первыми, зализывая раны,
Не ноя и не требуя наград.
 

Но вернемся в зону. В отличии от мамы, ее подругу Марию, знакомую нам еще по Малой Бронной, и которая тоже работала здесь, заключенные просто не переваривали. Поэтому через некоторое время они ее попросту проиграли в карты. Об этом стало известно маме. Она успела предупредить подругу и ту немедленно перевели из зоны. Надо сказать, что мы, мальчишки, не боялись зэков. Близко подходили к заграждению и, если не видела охрана, общались с ними. Мы таскали им хлеб, чай, сахар, иногда табак, которые воровали из дома. В ответ они дарили нам самодельные ножи, острые, как бритва, вырезанные из дерева фигурки и игрушки.

Не забуду новый 1948 год, который мы там встретили. Нужна была елка, и мы с отцом, взяв топор, пошли в лес. Отец предложил мне выбирать и я указал на небольшое деревце. Но он рассмеялся и велел найти большую ель с самой красивой макушкой. После долгих поисков мы нашли одно высоченное дерево с толстенным стволом. Отец все же срубил его, отделил трехметровую вершину, и мы потащили ее домой. Елка не входила в комнату по размеру, и с большим сожалением пришлось ее укоротить.

Зато, какой красавицей она выглядела! Темно-зеленая, густая, ровная, без единого изъяна и вся с головы до пят сплошь покрыта золотыми липкими шишками. Такой красавицы я не видел ни до этого, ни, когда-нибудь после. Даже наряжать ее было совестно, и мы попросту набросали на нее немного ваты, вроде, как снег.

Через какое-то время командировка родителей закончилась, надо было возвращаться в Москву. Но за это время отношения между ними испортились окончательно и сразу после приезда они разошлись.

1948 – 1950 гг.

Отчим. Военный городок. Пионерские лагеря. Уличные игры. Боярка. Москва-река. Бесплатный трамвай. Тайное общество «Б-1».

Вскоре мама вышла замуж за офицера-вдовца с двумя дочерьми старше меня возрастом. С младшей – Розой мы подружили, а вот со старшей ни у меня, ни у мамы, как та не старалась, отношения не складывались. Она тосковала о своей умершей матери и ревновала отца к моей. Отчим служил в штабе ПВО. Мы с мамой переехали к ним в коммунальную квартиру. Место называлось «военный городок» и находился он недалеко от Покровско-Стрешнево напротив института, который сейчас носит имя академика Курчатова. Бытовое название «военный» он носил чисто условно, потому что наряду с военнослужащими там жили и «штатские» семьи.

Окна наших двух комнат выходили на великолепный парк. В центре микрорайона была большая спортивная площадка с тремя теннисными кортами, двумя волейбольными и баскетбольной площадками. Зимой здесь заливали каток. За вход на корты или каток брали чисто символическую плату, а играть и кататься можно было без ограничения временем. Для большого тенниса я был еще мал и лето проводил частично в пионерских лагерях, а большую часть сезона на улице. Мама работала в то время в управлении строительства Дворца Советов, и путевки в лагеря им давали бесплатно. Иногда я проводил там по два заезда подряд. В лагере мы купались, загорали, играли в футбол, в военные игры, учились ходить по азимуту с компасом, собирались у пионерских костров. Там я научился неплохо плавать. Возвращался в Москву загоревший, окрепший и сразу бежал к приятелям на улицу. Там пропадал целыми днями до вечера, прибегая домой, чтобы перекусить. На улице мы собирались своими «домовыми» компаниями и без устали во что-нибудь играли. У нас были игры, которые сейчас, в основном, забыты. Это «чижик», «штандер», «круговая лапта», «отмерной козел». Игры были коллективные, подвижные и очень веселые. Играли также в «пряталки» и в «войну». Последнюю игру мы позаимствовали из практики пионерлагерей. Мы разбивались на две группы, человек по десять, пришивали себе на одно плечо бумажный погон синего или красного цвета, расходились в парке, и охота начиналась. Задача была сорвать погон противника. Та группа, которая оставалась без погон, проигрывала. Это было захватывающе интересно. Еще мы устраивали рыцарские сражения «дом на дом». Мастерили себе деревянные мечи, фанерные щиты и гладиаторские бои начинались. Трещали щиты, ломались мечи, битва продолжалась, пока все оружие не приходило в негодность. Возвращались домой с шишками и синяками, но в ожидании следующего сражения.

В моду стали входить самокаты. Заводского изготовления тогда не было, и делали их мы своими руками. На небольшую доску, по ее середине, последовательно крепились два подшипника. Вертикально к ней ременной петлей приделывалась другая доска с палкой-рулем. Становись и катайся.

Однажды я сильно заболел ревматизмом. Врачи испугались осложнения на сердце, и на маминой работе ей выдали бесплатную путевку в детский санаторий «Боярка» под Киевом. Как меня там лечили уже не помню, но время мы проводили отлично. Территория санатория была очень зеленая. Кругом огромные каштаны, которые в то время созревали и роняли нам на головы свои плоды. Мы их собирали и играли в азартную игру. Начертим линию, выкопаем на ней небольшую лунку и каждый участник кладет туда по глянцевому темно-коричневому каштану. Затем, отойдя, метров на пять, по очереди катим по земле каштаны пока, кто-нибудь не закатит свой в лунку. Тогда он забирал весь кон. Так мы расслаивались на «богатых» и «бедных». Бедные вынуждены были искать новые или сбивать камнями с деревьев еще висевшие шишки, что преследовалось воспитателями.

Около столовой раскинулась огромная плантация георгинов. Цветы были высотой с взрослого человека и росли очень густо, сплошной стеной. Внутри висело много паутины, в которой жили здоровенные мохнатые пауки с крестами на спине – «крестовики». Они считались ядовитыми и все ребята их очень боялись. Но все же мы прятались туда, когда нас застукивали за незаконным промыслом каштанов. Воспитатели это место обходили.

В санатории я впервые увидел американский вестерн «Великолепная семерка» и несколько серий «Тарзана». Эффект был потрясающий. Нарушая режим, мы носились по территории парка, оглашая окрестности гортанными криками, лазали по деревьям и палили друг в друга драгоценными каштанами.

И еще там жили два ослика. Они свободно ходили по всей территории, и на них разрешалось ездить верхом. Конечно, осликам это не особенно нравилось и иногда они сбрасывали седока на землю или старались тяпнуть зубами за штанину. Но мы умасливали их разными вкусными вещами и ухитрялись не только медленно и важно передвигаться верхом, но и скакать галопом.

В Москве, кроме уличных игр, у нас были и другие забавы. Основная из них – река. В полукилометре от нашего дома протекала Москва-река. В нашем месте она была довольно широкая и разделялась на два рукава. Один рукав перегораживал шлюз, а на берегу другого раскинулась небольшая деревенька Строгино, где бродили коровы, куры, утки и собаки. Берег реки с нашей стороны представлял собой очень высокий и крутой песчаный обрыв, который почти нависал над рекой, оставляя лишь небольшую полоску «дикого» пляжа. Настоящий пляж с зонтиками и топчанами был на другом берегу, куда ходил паром. Мы, мальчишки, предпочитали свой берег и, кубарем скатываясь с обрыва, сразу бросались в воду.

Я уже хорошо плавал и спокойно переплывал реку туда и обратно без отдыха, застревая иногда на той стороне, и пользуясь всеми благами цивилизованного пляжа бесплатно.

Частенько по реке проходили самоходные баржи, груженые песком. Тогда я и другие ребята, кто хорошо плавал, устремлялись наперерез, пристраивались к борту и залезали на баржу. Раскинувшись на чистейшем влажном песке, мы медленно двигались в сторону «Серебряного бора». Здесь уже каждый сам определял время, когда ему надо было спрыгивать и плыть обратно.

Если мы не плавали и не загорали, то просто бродили по берегу и копались в песке. Еще недавно здесь добывали песок для строек Москвы, поэтому срез обрыва был свежий с ясно обозначенными слоями и отложениями. Мы находили множество камней с четкими отпечатками древних растений и животных. Кое-что по этому поводу я даже прочитал, и мог спокойно отличить отпечаток ископаемого аммонита от другого. Удалось даже собрать хорошую коллекцию окаменевших скелетиков белемнитов или «чертовых пальцев». Когда я держал в руках этих пришельцев из мира, который существовал здесь сто с лишним миллионов лет назад, меня всегда охватывало странное и непередаваемое чувство посвящения в таинственное и вечное.

С этого обрыва было очень удобно наблюдать за воздушным парадом в День авиации, проходившим над Тушинским аэродромом, который был почти рядом. Мы смотрели на выкрутасы самолетов и представляли, что недалеко с трибуны им так же машут руками Сталин, Молотов, Ворошилов, Буденный.

С рекой была связана еще одна наша забава. Метрах в ста от нее делал круг трамвая №21. Там на запасном пути загружались песком, добытым в карьерах, платформы грузовых трамваев. Отойдя подальше от остановки, мы на ходу прыгали на подножки этих платформ и прятались в пустом треугольном пространстве, сверху которого был насыпан песок. Теперь можно было, не опасаясь кондукторов и милиции, ехать вплоть до Красной Пресни, куда шли эти трамваи. Так мы частенько и путешествовали, а обратно нас везли такие же, но пустые платформы.

Есть еще один вопрос, о котором мне хотелось бы поведать. Это мои взаимоотношения с девочками в те годы. Кроме сводной сестры Розы, таких отношений у меня практически не было. Играли мы большей частью отдельно, и учился я до десятого класса в мужских школах. Но тут, вдруг, мне показалось, что я влюбился в девочку, которая жила в соседнем доме. Она была черноглазая, гордая, очень воброжалистая и звали ее Стелла. Это имя мне очень нравилось. Тогда я решил организовать тайное общество и назвать его «Б-1». Под буквой «Б» для конспирации было скрыто имя моей пассии. Цифра «1» означала, что она первая и единственная. В общество пригласил вступить самых близких друзей Геру и Валеру. Я объяснил им суть дела и, поскольку, их сердца в то время оставались свободны, они с удовольствием приняли предложение. Мы разработали специальные удостоверения из картона, обтянули их черным бархатом, на который пришили латунный символ. Внутри указывалась фамилия и имя владельца, а так же обязательный устав из пяти пунктов: 1. Не пить; 2. Не курить; 3. Не ругаться; 4. Не обижать девочек; 5. Помогать родителям.

Слова устава были и словами клятвы, которую мы торжественно произнесли при зажженной свече на первой тайной встрече.

После этого мы почувствовали себя на голову выше сверстников и, спаянные страшной клятвой, несколько обособились от них. Теперь мы каждую неделю собирались у меня дома на тайной явке и поочередно отчитывались о проведенном времени, особенно о выполнении всех пунктов клятвы. Но этим дело не ограничивалось. Во все сражения на мечах и в стычки «синих» с «красными» мы шли под девизом и, прославляя секретное имя, вламывались в сражения с криком: «За Б-1!». Все попытки ребят узнать, что скрывается за этой фразой, ни к чему не привели. Но самое забавное в этой истории заключается в том, что с этой девочкой я даже не был знаком, а восторгался, почитал и прославлял ее на расстоянии.

1951 – 1953 гг.

Стадион «Динамо». Дом пионеров. Учеба в школе. Крым, Судак. Набеги на сады. Ливадия. Ялта. Катки.