Батько явился в гридницу не скоро и слегка встрепанным, а вот Любава не показалась. Спрятав усмешку, я поднял здравицу за гостей, те поняли и откланялись. Малага поставил кубок и вытер усы.

– Как назовешь? – спросил, щурясь.

– Иваном, – ответил я, поняв, что он о сыне.

Малыга кивнул. В лето, когда Галич стал наш, тело Ивана перевезли в Звенигород. Володько так и не узнал, где покоится княжич. Никто не выдал место захоронения, хотя знали о нем многие. В соборе отслужили литию, обветшавший гроб вложили в новый – из крепких дубовых досок, после чего младший брат лег подле отца с матерью, оставив старшего в неутоленном горе. Звенигород рыдал, плакали ватага и дружина, даже Малыга не удержался. Сам князь… Оляна позже сказала, что не чаяла видеть мужа в таких соплях. Я и сам не чаял…

– Крестных нашел? – продолжил Малыга.

– Хотел тебя звать.

– Княжича крестит князь! – возразил батько.

Я это знал. Князья на Руси повязаны узами; если не родственными, то крестильными. Это заменяет договора о дружбе и помощи. Оно б, конечно, хорошо иметь крестным князя, только где взять? Кого ни пригласи, от всех будет афронт. Не любят соседи Ивана. Мало того, что сам никто и звать его никак, так еще на Галичский стол залез.

Примерно так я и сказал Малыге.

– В Теребовле сидит Ярослав, – возразил он, взяв полный кубок. – С тех пор как ты в Галиче, извелся весь. Удел-то Володько ему давал.

– Ну и что? – пожал я плечами.

– Боится, что прогонишь. Некуда ему идти. Он хоть и Рюрикович, да из засохшей ветви. Повсеместно Мономашичи с Ольговичами правят, а он им чужой. Заезжал я в Теребовль, так веришь? кланялся мне, как князю! Услышит, что крестным зовут, до небес воспрянет! Дар такой поднесет, что изумишься.

– Не нужен мне его дар!

– Пусть везет! – возразил Малыга. – Пока Володько не сбежал, Ярослав как мышь под веником сидел. Весь Галич за тебя был, а он до последнего ждал! Другим разом умнее будет.

– Ладно! – согласился я. – Ярослав так Ярослав.

– Крестной зови Ефросинью из Любачева. Она вдова. Была замужем за ляшским князем, да тот сгинул, детей ей не оставив. Деваться некуда, вернулась в Любачев, который в кормление ей дали. Помнишь?

Я помнил. Любачев княгине в кормление пришлось дать по просьбе ляшского короля. Того, в свою очередь, попросил брат мужа Ефросиньи: вдова мешала ему чувствовать себя хозяином. Ссориться с союзником не хотелось, и я согласился, скрепя сердце.

– Она тебе обязанная, – продолжил Малыга. – Баба разумная, в городе ее любят. Любавичский посадник шагу не сделает, ее не спросив. Честь ей окажешь и ляхам угодишь: за их князем замужем была. Роду Ефросинья доброго, Святослав Киевский ей троюродный дед. Вот и крестники…

Я слушал, угорая. Батько ел меня по полной. Инвентаризацию князей и княгинь, живущих в галичских землях, провести следовало давно. Разобраться, кто есть ху, чем живет и как дышит. На Руси это большая политика. Любой князь перечислит своих предков до двенадцатого колена, проследит генеалогию других родов – вплоть до прапрапрапрабабушки, выданной замуж за конунга Рваное Ухо, победившего ливов у Гнилого Брода. Здесь этому учат с детства. Правитель, мля! Считал, что есть дела поважнее. Опомнился, когда крестить сына стало некому…

– Чтоб я делал без тебя! – Я обнял Малыгу.

– Не подлаживайся! – он отпихнул – впрочем, не сильно. – Ишь, запел! Когда дурость затевал, не спрашивал!

– Ты о чем?

– О сиротах, коих князьями делать вздумал! Еле ватагу успокоил. Сказал: Иван с соседями дразнится. Виданное ли дело: смердов в правители пихать!?

– Так ромеи советуют!

– Нам на них глядеть? У них одно, у нас другое. У ромеев простой дружинник басилевсом стать может, на Руси век от веку правит природный князь!

– А я?

– Что ты? – пожал плечами Малыга. – Потомственный Рюрикович, родной сын князя Петра Звенигородского и княгини Доброславы, сестры Мстислава Волынского.

Я не откусил язык лишь потому, что пил из кубка – разговор требовал подкрепления сил. Покосился на Малыгу: шутит? Прищур глаз у батьки был хитрый, но по лицу не читалось, что издевается.

– Переведи! – сказал я, ставя кубок. – С русского на греческий.

Малыга даже глазом не повел.

– Как сел ты в Галиче, многие стали спрашивать: откуда таков? То, что ты приемный сын князя Петра, ведали, но какого роду-племени? Вот и вспомнили…

Малыга почесал бороду, что служило признаком долгого рассказа.

– У князя Петра много лет тому случился разлад с женой. Трех дочек родила княгиня, а сына все не было. Петр ее не попрекал, но Собислава места не находила: наследника-то нет! То ли надоумил ее кто, то ли сама в голову забрала, но стала у поганых помочи искать: на капища ходить да идолам кланяться. Прежде в церквах службы заказывала – там не помогло, решила других богов просить. Петр, как это узнал, крепко разгневался. Укорял жену, ругал всяко – не слушала. Как только князь отъедет, она шмыг – и на капище. Рассердился Петр и съехал во Владимир-Волынский, к князю Мстиславу, который давно в гости звал. А к Мстиславу как раз сестра вдовая из Менска вернулась…

Малыга осушил кубок, я торопливо наполнил. История становилась захватывающей.

– Доброславу выдали замуж за Ингваря Менского в осьмнадцать лет. Князь не молод был, да и вдовый к тому же. Своих детей полон двор, а тут молодую женку взял. Только не по любви. С Мстиславом породниться хотел: в силе был князь Волынский. Недолго пришлось Ингварю с молодой женой тешиться. Месяца не прошло, как на охоте с коня сверзился – и головой о камень. Может, помогли ему в том – ходил такой слух, да видаков не было. В Менске брат Ингваря сел, вдова ему без надобности, он ее к Мстиславу и отослал. Пригожей была Доброслава, да отец твой не хуже. Ликом чистый, сам статный, умен, речист – куда там Ингварю! Покойный-то жаба-жабой был, к тому же пил с утра до вечера. Чего терять вдове? Замуж не возьмут – княжон хватает, одна судьба – в монастырь или векуй при брате. Быстро у них сладилось. Мстислав это заметил, да смолчал. Видно, решил: пусть потешится сестра, раз судьба ее такая: любил он Доброславу. Словом, ехал князь Петр во Владимир на месяц, а остался на три.

Малыга помолчал.

– Как слух о том дошел к Звенигороду, Собислава испугалась. Мол, наденет на нее муж монашеский клобук, а сам с ладушкой обвенчается. Правильно опасалась: было у князя такое намерение. Кинулась Собислава во Владимир и пала Петру в ноги. Вымолила прощение. Страшной клятвой поклялась, что более к идолам – ни ногой. Пожалел Петр дочек. Доброслава плакала, а что сделаешь?

Через полгода родила она сына. Объявили, что от Ингваря, только мало кто тому верил. Младенца окрестили Иваном. А у князя Петра через два года другой сын родился – и тоже Иван…

Малыга приложился к кубку.

– Как Собислава умерла, князь Петр ездил к Мстиславу сестру вдовую сватать, да опоздал – постригли ее…

Малыга вздохнул.

– О том Градислава, старшая сестра князя, позаботилась. У Мстислава наследников не было – сплошь дочки. Сыновья рождались, да умирали в младенчестве. Кому стол передать? Мстислав подумал и решил: сыновцу Ивану. Женись Петр на Доброславе, так бы и вышло: сберегли бы мы наследника. Только Градислава иного желала. У нее самой сыновей не было, а муж, ляшский князь Болеслав, спал и видел, как Волынь захватить.

Градислава наклепала на сестру: дескать, мужей привечает, честь княжескую не блюдет, Мстислав и поверил. Велел Доброславу постричь. Иван без ока материнского остался, Градиславе того и надобно было.

Малыга отхлебнул из кубка.

– На охоте это случилось. Княжичу тринадцать стукнуло, время уже на ловы ездить. Подняли кабана. Иван от дружины оторвался – конь у него добрый был – и сгинул. Кинулись искать: нашли коня. Стоит у болота и фыркает, а княжича нету. Кричали, искали – как в воду канул. Подумали, что кабан в болото порскнул, Иван – за ним. Оба и утопли. Переполох, все плачут, Мстислав велел распорядителя охоты повесить, да что толку? Болото добычу не отдает…

Малыга поставил кубок.

– Через два дни был я там и проехал следом. Подковы у жеребца Ивана были приметные. С версту болота того не доходя, нашел полянку, а на ней следы трех коней. Только не княжеских. У тех подковы гладкие, а у этих с шипами – не успели с зимы перековать. Стал приглядываться, а сбоку на кустах – ветки поломанные, а на них – кровь. Мало совсем, потому и не заметили, когда искали.

– Ну? – не утерпел я.

– Засада Ивана ждала. Сбили его стрелой, а тело увезли. После или закопали тишком, или в реку с камнем бросили – кто ведает? Коня же к болоту пригнали, чтоб все думали: утоп. Стал разбираться. Градислава с мужем как раз у брата гостили. Я подковы у ляхов глянул – с шипами.

– Сказал князю?

– Стал бы он меня слушать! Видаков-то нет. Не только у ляхов кони не перекованы.

– Зачем ты ездил во Владимир?

– Доброславу повидать.

– Князь Петр послал?

– Ну… – Малыга замялся.

Я вдруг понял. Мы-то гадали в ватаге: отчего батька бобыль? Ведь и собой хорош, и бабы к нему тянутся, ан нет! У Малыги, в отличие от Петра, надежды на счастье не было: княгини не выходят замуж за воевод – если, конечно, те не князья. Как надо любить женщину, чтоб столько ждать? И только поседев, избрать себе половинку, причем с такой же изломанной судьбой?

– Ты объявился в Звенигороде через год после того, – продолжил Малыга. – А теперь представь: находится отрок, зовут Иваном, лет ему четырнадцать, как и должно быть сгинувшему княжичу. Кто таков – неведомо, сам он того не говорит, сообщает только, что жил у поганых, которые подобрали его, раненого. Уразумел, о чем мы подумали? Приплыл-то в Звенигород – единственное место, где княжичу Ивану спасения искать стоило, а что таится и не говорит о себе, так опасается: как встретят? Тем более, что ликом с покойным княжичем ты схож. Не совсем, конечно, но у отроков, пока они растут, обличье меняется.

Я молчал, но Малыга и не ждал вопроса.

– Потом разобрались, конечно. Однако решили, что Господь тебя послал. Забрал одного, но дал другого. Поэтому князь Петр тебя усыновил. Уразумел, к чему я?

Я покачал головой.

– Мстислав месяц, как умер. Во Владимире Болеслав с ляхами сел. Закрыл пути, купцы в Галич проехать не могут. Мыто им ляхи положили такое, что любой разорится. Караваны повернули на Киев. За одно такое войной идут, а Болеслав еще и задницю^[10] чужую схапал. Через жену на Руси земли не наследуют. Тем паче, что настоящий наследник, которого сам Мстислав избрал, жив и здоров. Уразумел?

Батька – голова. Волынь – это вам не баран начихал. Сильное, богатое княжество, ничуть не уступающее Галичу. Надо брать! Землями прирастем – соседи обзавидуются. Моральные соображения – по боку! Я, конечно, не племянник Мстислава, но Болеслав, убивший законного наследника, сволочь еще та. К тому же ляхи – соседи беспокойные. С запада подпирают, теперь и с севера станут?

Это с одной стороны. С другой – междоусобица. В Киеве отреагируют нервно. Болеслав хоть лях, но князь, Иван же – непонятно кто. Если Великий поднимет Русь… Со смоками отобьемся, но крови, своей и чужой, прольется море. Да и не готовы мы к походу. Большая часть дружины на рубежах – в Звенигороде сотни не наскрести. У Малыги в Галиче – от силы две. Смоков тоже двое – второй вернулся вчера, остальные в разлетах. Слишком мало для затяжной войны. У Болеслава сил больше. И еще…

– Княжича знали в лицо.

– С той поры минуло двенадцать лет! (Малыгу не прошибить. Он уже все решил). Был отрок, стал муж. У тебя – борода, усы… А вот глаза, как у Ивана. Теперь вот что скажу, княже. Хоть мнят люди, что ты сыновец Мстислава, а подтверждения нет. Возьмешь Владимир – поверят. Спешить надо, пока Болеслав не укрепился. И еще одно… – Малыга побарабанил пальцами по столу. – Опоздаем – Доброславе не жить. Она ведает, кто сына ее убил. Не только ведает, но и Градиславе о том сказала. В рожу ей плюнула.

Худо. Медлить нельзя.

– А Доброслава?

– Ждет! – ответил Малыга, вставая.

– Когда выступать?

– Завтра!..