– Я не понимаю…
– Асенька, что непонятного? В институт ты восстановлена, с друзьями можешь общаться в любое время. Разумеется, только с девчонками, никаких мне ухажеров, а то ноги им из жопы вырву.
Рюмка с водкой треснула и хрустальные осколки посыпались на ковер. Пахом стряхнул их с руки, не сводя напряжённого взгляда с Ани, что продолжала свою историю. Шерлок с сиськами, мать её.
же время горькие, как полынь. Его руки, губы и слова… Всё ушло. Осталось лишь разочарование, от которого хочется выть. Царапать стены, как я делала это в больничной палате, ломая ногти и воя от беспомощности.
Только сыночек греет моё сердце, не давая ему замерзнуть и разбиться на мелкие осколки. Только он, мой малыш, держит меня здесь, где я должна была стать счастливой.
– Ну здравствуй, гадёныш, – прохрипел Макар сиплым ото сна голосом и открыл глаза. – Скучал по мне?
– Мать твою, Лавр! – Пахом расплылся в счастливой улыбке, а мои глаза полезли из орбит.
Никогда раньше не приходилось видеть улыбку Геннадия. Это сродни северному сиянию – не каждому суждено увидеть.
– Рад тебя видеть, говнюк!
– Ладно, я пойду. У меня дел ещё куча. А ты доедай и что бы из палаты ни шагу. Охрана за дверью. Что-то понадобится, скажешь им.
Как-то муторно Геннадию стало. Разоткровенничался перед девкой, как школьник, блин.
– А ты вечером зайдешь? – послышался робкий голос за спиной.
Пахом замер у двери.
– Зайду. И надену тебе на голову тарелку с кашей, если не будешь есть.
В ту ночь парни поклялись на крови, стали братьями навеки.
Мелкая взирала на Пахома широко открытыми глазами и, казалось, её мозг завис. Да, это тебе не в куклы играть. Хотя вряд ли она играла в них. Пахом хорошо помнил детдом, там дети взрослеют рано.