Пал Палыч

Крепкий мужчина лет тридцати восьми, атлетического сложения, в косынке, завязанной на голове «по-пиратски», вышел ему навстречу. На вопрос студента: «А где здесь живёт Пал Палыч?» он протянул загорелую, с татуировкой на предплечье, руку со словами: «А я – он и есть» и сразу повёл парня в дом. Усадил за тяжёлый дубовый стол с резными ножками.

– Маша, хлеб принеси! – велел он жене.

Отрезал здоровый ломоть хлеба и налил кваса в глиняную пол-литровую кружку, придвинул угощение гостю:

– Бери. Что, пещеры решил посмотреть? Я под холодильник их использую! Всё там храню: оленину, сало… А Маша вон вчера на скалах весь день загорала, а потом в пещеру полезла – простудилась.

– На скалах? Здесь и скалы есть?! – удивился Костя.

– Здесь всё есть, – твёрдо сказал Пал Палыч, глядя ему в глаза. – Я как егерем устроился в заповедник, всё тут исползал, и скажу тебе прямо: край богат и непознаваем!

– Он в любую пещеру без огня может отважиться пойти, – вступила в разговор Маша, его худенькая черноволосая жена, выглядевшая намного моложе Павла. – Сам даже одну открыл, а в тот день у его друга сын родился, – и назвали пещеру: «Колыбелька». Он ведь уходит, по десять дней в пещерах живёт один! Только боязно мне бывает: цыганка ему предсказала однажды: он погибнет, спасая другого человека. По весне рыбаки у нас под лёд провалились, а он был невдалеке, увидел. Бросился спасать, всё нырял за ними. Троих вытащил, а один утоп: не успел…

– Ладно, не трещи, – сказал он незлобно Маше. – Я лишь смотрю, чтобы не сорили, не пакостили Природе. Во всяком случае, пока я здесь, этого не будет. Да так – нервишки успокаиваю, люблю понаблюдать… Иной раз столько всего она сама тебе сообщить готова: надо только заткнуться и послушать, посмотреть по сторонам. А вы всё куда-то торопитесь, бежите, не замечая важного…

В Голубино, километрах в восемнадцати от Пинеги, неподалёку от пещер, в выкрашенном голубой краской, отведённом для егеря доме жил с женою Пал Палыч; там не было даже электричества. А воду он брал прямо из реки.

– Здесь чисто. Никаких заводов, комбинатов, промышленности нет, – рассказывал он Косте. – Здесь заповедник, а летом и детский природный лагерь организовали. Но что не каждого человека надо пускать в пещеру – моё убежденье глубокое.

– Это уж точно. Он не каждого поведёт, – вставила Маша.

– Как-то приехали тут одни с наглыми рожами, кавказцы. «Кто здесь Ярунов?» – говорят. Я вышел. «Я, – говорю, – Ярунов Павел. Что надо?» – «Давай, – говорят, – веди нас в пещеры – показывай». Не понравились они как-то сразу мне своей наглостью. Сказал им: «Я в пещеру вас не поведу». А они мне на это: «Веди давай – мы денег дадим», – заявляют. «Сказал – не поведу, значит не поведу. Без толку уговаривать. Уезжайте отсюда». Они в ответ на меня с кулаками полезли: оскорбились, типа. Пришлось тогда им вломить – так, что мало не показалось! Еле ноги унесли! Не люблю наглых людей, кто о себе мнит слишком много!

Он напоминал Косте дядю Ивана: такой же прямой взгляд, короткая стрижка, чуть выдающийся мысик волос на линии лба, та же быстрая и нервная манера общаться.

– Мне здесь хорошо. Грибы-ягоды, в реке – рыбы немерено. Третий раз как с войны пришёл, вернулся в родное Вáлдокурье – семь километров отсюда, а здесь работу предложили – так и остался. Я – лесной житель и ничего мне другого не надо: ни Архангельска, ни Москвы, – заключил он.

Костин взгляд упал на висевший у русской печи портрет девочки-подростка с очаровательной наивной улыбкой.

– Портрет дочери моей Настасьи, от первой жены. Художник один приезжал тут, жил у меня. Я ему говорю как-то: «Ты художник? Так покажи своё мастерство». А она тут же сидела у меня, дочь-то. Он при мне из печи достаёт головешку и прямо углём одной линией за десять минут портрет набросал вот этот… А в пещеру сходим. Я вижу, ты парень – правильный. Покажу тебе «Китеж». И никаких денег не предлагай, не возьму, – сказал Пал Палыч и посмотрел ему пристально в глаза своими светло-голубыми прищуренными глазами: его взгляд был открытым, но тяжёлым.

«Очень трудный человек», – говорила о нём Маша.

Пал Палыч прошёл не одну войну. Служил в спецназе, был воином-миротворцем и носил голубой берет. На последней войне, в Карабахе, его контузило, после чего, как сказала Маша, «он сделался безбашенным». По её словам, ему нельзя было пить: когда выпивал, то становился несдержанным и агрессивным. Он пытался кодироваться, но, как и дядя Иван, всё равно срывался.

Вечером, как и обещал, Пал Палыч повёл Костю в пещеру «Китеж», названную в честь древнего города. В логу у подножия скалистой карстовой возвышенности темнел едва заметный лаз – вход в пещеру. Вблизи веяло прохладой, и не было комаров.

– Не каждый сюда полезет, и пещера пускает не всякого: она тоже испытывает человека, – сказал Пал Палыч, зажёг фонарик и отправился первым.

Костя полез за ним, перед собой он видел только ботинки Пал Палыча. Лаз был настолько узок, что, казалось, пещера обнимала его спереди и сзади и прижимала к каменистому полу, состоящему из известняковых пород и глины. В одном месте Лазареву пришлось выдохнуть воздух, чтобы пролезть дальше.

Пал Палыч обернулся:

– Сейчас легче пойдёт. Это – «шкурник»^[14].

– Шкурник? – переспросил его Костя.

– Или «шкуродёр» – мы так называем эти ходы, они ещё ýже намного бывают: иногда, чтобы пролезть в них, приходится раздеваться, а потом царапины остаются на спине и груди. А ещё в них можно застрять, и тебя придётся вытягивать.

Лаз был длиною около четырнадцати метров, но Косте показалось, что все пятьдесят. Постепенно лаз начинал расширяться и выходил в просторный предвходовой зал, где в свете фонарика заиграли бриллиантовым блеском и засеребрились тонкие ледяные кристаллы сказочной красоты, облеплявшие своды пещеры; иные были чуть ли не с ладонь величиной, нежные, полупрозрачные. Ничего подобного Лазарев никогда не видел. Словно заворожённый, он любовался ледяными цветами; вдруг случайно зацепил головой на потолке их куст, и они тут же с серебряным звоном посыпались.

– Осторожно: они очень хрупкие, – предупредил Пал Палыч. – Это – сублимационные льды. В каждой пещере они разной формы.

Пещера «Китеж» была трёхуровневая и имела разветвлённую систему ходов. Здесь открывался удивительный подземный мир – таинственный и сказочный. Были здесь ледяные натёки – сталактиты и сталагмиты самой причудливой формы; дремали летучие мыши – обитатели исконно чистых природных мест, прицепившись лапками к сводчатым стенам, были «камины»^[15] и «языки»^[16], «трубы»^[17] и лабиринты, встречались необычайно красивые камни: голубой ангидрид, розовый гипс с ангидридовыми вкраплениями. Подземная река «сифоном»^[18] соединяла «Китеж» с другой пещерой – «Голубинским провалом».

Пал Палыч проползал в самые узкие щели: ему было это всё нужно и интересно. Он вытягивался, как змея, и, несмотря на плотное сложение, пролезал там, где не мог протиснуться даже поджарый Костя, где, казалось, невозможно пролезть человеку.