Титания резко выпрямилась, повернулась. Хворост хрустнул под ее сапогом. Вокруг вдруг стало столько цветов, что зарябило в глазах. Она сощурилась, чувствуя тревогу, какую испытывают люди, оказавшись в полной темноте. Титания темноты сроду не боялась – она в ней родилась, видела, жила, дышала. Но тень, скользнувшая в другую сторону, была чернее, чем та ночь, из которой Титания однажды вышла. Зрачки сузились, и взгляд, как когти, ухватил бегущий силуэт за край.

То была не птица – в оранжерею пробирались лишь самые мелкие из них, синицы или воробьи. То был не зверь – профессорские кошки крепко спали в это время суток. Да и тень была чересчур крупна для них, а затем, когда показалась снова, и вовсе приобрела очертания мужчины. Высокого, с широкими плечами и в сером пиджаке. Пуговицы на нем углились, грязные, пепельная кожа напоминала залежалую газету, а из поредевших каштановых волос торчали листья. Из провалившихся же глазниц на Титанию смотрели бельма, но она все равно узнала цвет, который они подернули, – карий.

– Артур?

Титания никогда не думала, что снова услышит это имя, тем более из своих же уст. Она прижала ко рту ладонь, будто пыталась проглотить его назад, но черный дуб ее услышал. Тень, очевидно, тоже. Нет, не тень… Мертвец. Он застыл, обернулся, объятый зеленью кустов, как изумрудным пламенем, и безжизненные глаза уставились на Титанию в упор. Асфоделий, высеченный на ее плече, забился в такт испуганному сердцу.

После Осеннего Равноденствия в середине сентября, когда начиналась темная половина года, Тита всегда начинала понемногу сходить с ума. Своего апогея ее сумасшествие достигало в конце октября – тридцать первого его числа, в Самайн, что здесь носил название Дня города. Именно в этот день Неблагой двор вступал в свои права в Волшебной стране, смещая двор Благой, и грань между мирами истончалась настолько, что позволяла надорвать и вспороть ее когтем. Именно в такой день Титания однажды и сбежала в мир людей. Именно в такой день она могла бы понять и принять, что увидела духа, пришедшего за ней, или галлюцинации, миражи.

Вот только сегодня день был самый обычный, до Самайна оставался еще целый месяц, а значит, то был никакой не дух и даже не безумие.

Все было по-настоящему.

Хищник внутри Титании оскалил зубы, а она оскалила свои. Все случилось за секунду. Истинная суть прошептала в ухо «Защищайся!», и ее ногти вошли в ствол дерева, как в масло. Уже спустя мгновение Титания скрылась в его кроне. В этот раз, кажется, впервые за сорок лет, она даже не сопротивлялась охотничьим инстинктам. Они среагировали быстрее разума и, по крайней мере, знали, как спастись. А от того, что притаилось в чаще, следя за ней, спасаться надо было однозначно. В воздухе запахло разложением и гнилью.

Титания схватилась за очередную ветку, подтянулась и забралась повыше. Она была способна подбрасывать в воздух мужчин одной рукой – подбросить же вверх свой вес труда не составляло вовсе. Правда, юбка задралась почти до бедер, а в рукавах рубашки образовались дыры – ветви тянули ее вниз. Титания продолжала карабкаться, пока не добралась до крепкой ветви, оказавшись настолько высоко, что, протянув руку, могла бы приложить ладонь к стеклянной крыше. Балансируя на пятках и пытаясь не сорваться – человеческая обувь скользила, чертовски неудобная для ее внутреннего зверя, – Титания убрала за острые уши всклоченные волосы, образовавшие защитный ореол, и, медленно опустившись животом на ветвь, осторожно свесила голову.

Артура Мора, восставшего из мертвых вопреки даже законам Самайнтауна, видно нигде не было. Зато был трупный запах, протянувшийся за ним, как шлейф, чувство непредвиденной угрозы и пульсация крови в ушах… А еще незнакомый мужчина – другой, не Артур Мор и даже не мертвец, – который вдруг воскликнул:

– Ого, вот это женщина!

Титания не шелохнулась. Замерла на несколько минут, продолжая прислушиваться и к звукам вокруг, и к инстинктам, а затем все‐таки свесилась еще раз, ниже, чем до этого. Мужчина приставлял ладонь козырьком ко лбу, выглядывая ее снизу, хотя Тита была уверена, что притаилась надежно – когда она того не желает, даже Джек не может ее найти.

– У вас там все в порядке? – спросил мужчина. Достаточно громко, чтобы эхо донесло его голос до верхушки черного дуба. – Вам нужна помощь?

Титания растерялась. Во-первых, не каждый мужчина подумает предложить помощь женщине, которая висит практически вниз головой и смотрит на него, как летучая мышь. Во-вторых, кто он и откуда взялся? И почему выглядит так, будто его здесь быть не должно? Двубортное до колен пальто, под ним – клетчатый жилет из темно-зеленого кашемира с карминовым галстуком. Черные лакированные ботинки так блестели, что даже солнце в оранжерее не казалось настолько ярким. Но больше всего Титанию удивили волосы – кудрявые и такие рыжие, словно его младенцем лизнул погребальный костер.

– С вами еще кто‐то есть? – спросила она низко, утробно. То все еще был голос зверя, не человека.

Мужчина огляделся внимательно, повертелся на месте, а затем покачал головой и снова посмотрел снизу вверх.

– Нет, я здесь один.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Я бывший лесник, и, поверьте мне на слово, глаз у меня наметан. Так вам помочь спуститься? Мне попросить у профессора Цингера лестницу?

Титания не ответила, но показала: никакая помощь, тем более мужская, ей ни к чему. Она снова повела носом по воздуху, учуяла дорогой амбровый парфюм, и подозрения немного поутихли. По крайней мере, он пах как человек. Вновь доверившись инстинктам – те уснули, Тита толкнула себя к краю ветки и камнем упала вниз, но приземлилась точно на ноги, полусогнутая в коленях и спине. Первым делом она оглянулась по сторонам, настороженно ища следы Артура Мора, а затем, убедившись, что тот и вправду исчез, посмотрела на мужчину перед собой.

– Как вы туда забрались? – спросил он, пока она приглаживала беспокойные волосы и поправляла юбку, задранную и перекрутившуюся на бок.

– По стволу, – ответила Титания. – Это же очевидно.

Незнакомец усмехнулся. Она посмотрела ему в глаза, чтобы найти там ответы на свои вопросы, но нашла лишь благоговение, словно Титания спустилась к нему с небес, а не с дерева. То было, однако, не желание, которое она привыкла видеть, – то была покорность. Сами же глаза у него оказались зелеными, точно заросли вокруг, и под нижними ресницами расходились лапки морщин, как и над приподнятыми уголками тонких губ. Точный возраст скрывала короткая щетина, которой оставалось несколько дней до бороды. Явно не молодой, но и не старый. Все, что Титания могла сказать наверняка, так это то, что он не источал опасность. Потому, когда незнакомец протянул руку, она спокойно протянула свою в ответ. Под ее ногти забились кора и грязь.

– Вы… – начала Титания.

– Меня зовут Херн Хантер, – представился он, вдруг склонился перед ней в низком поклоне и поцеловал тыльную сторону ее ладони, несмотря на темные разводы от земли. На секунду в его кудрях, около макушки, Титании померещились основания рогов. – Рад наконец‐то воочию узреть Королеву фей.

* * *

Если бы Франц знал, что ему придется стать нянькой самого невыносимого существа в мире, он бы никогда не приехал в Самайнтаун и не стал прыгать с той проклятой часовой башни, возле которой, как его уверяли экскурсоводы, сбываются желания. Тогда бы Франц не расшибся в лепешку на глазах у визжащей толпы, а Ральф, будучи бессменным шерифом полиции вот уже полвека, не вызвал бы на место происшествия некоего «хозяина Джека», чтобы тот со всем разобрался. Пообещать следовать правилам города в обмен на возможность жить здесь и убивать себя, как и чем вздумается, – главное, чтоб больше не на глазах у других, – было самой идиотской затеей, на какую Франц только соглашался.

– Ты – моя сиделка, – сказала ему Лора. Один ее взгляд скреб его по венам, словно то самое обсидиановое лезвие, которое до сих пор лежало у него в кармане куртки. – Это твоя работа – терпеть меня. Так что к ноге, песик, а то хозяин не отсыплет косточек. Гав-гав!

Он не вцепился ей в горло в тот момент лишь потому, что задумался, какая ее кровь на вкус, и испугался, что она, скорее всего, невкусная – кислая или горькая. Как уксус или белизна, которыми он отмывает после себя раковину от въевшихся бордовых пятен. Лорелея, несомненно, тоже разъедала насквозь. Ее язык хорошо снимал кожу с костей.

«Присматривай за ней, ладно? – попросил его Джек еще несколько лет назад, когда Франц отходил на диване в гостиной от первой встречи с Лорой, ощущая себя так, будто на него вывернули ушат помоев. – Она не такая, какой хочет казаться. Она хрупкая. Любое грубое слово ее ломает, поэтому она так мечет их сама – чтобы сломать первой».

«Да уж, прямо нежный ландыш после заморозков», – подумал Франц и тогда, и после; думал каждый раз, когда Лора снова открывала рот. Как назло, прелестный, пухлый, с маленькими розовыми губками, когда она не красила их помадой в темно-сливовый цвет. Единственное, что утешало Франца, так это то, что Джек его никогда не обманывал. Так зачем ему обманывать теперь? Тем более Джек все знает. Джек все видит… Гораздо больше, чем видят те, у кого есть голова с глазами. Сколько Франц его знал – а уже скоро они могли бы отметить второй юбилей их дружбы, Джек никогда не ошибался в людях. Если говорил не поворачиваться к кому‐то спиной, то так и надо было делать. Один раз Франц его ослушался и проснулся с тесаком между лопатками – буквально.

Вот и сейчас, в сотый раз с тех пор, как в Самайнтауне поселилась Лора, Франц напомнил себе об этом. Повторил про себя все напутствия Джека слово в слово: «Она не со зла. Она боится. Человек, которому правда плевать, не станет помогать застраивать город и заботиться о рынках, когда ей даже не платят», – но действовало плохо. Все еще чесались десны, умоляя вонзить зубы в мягкую персиковую плоть, и урчал желудок. Кажется, даже в детстве, когда им с сестрами нечего было есть, Франц не был таким голодным, как когда смотрел на Лорелею.

«Дыши, Франц. Просто дыши».

Ему не нужен был кислород на самом деле – грудная клетка вздымалась исключительно по привычке, но это и вправду успокаивало. Воздух с пряничными нотками, терпкость яблочного пунша, который разливали из термосов за сценой, и осенний хлад. Франц потеребил край своей кожаной куртки, огляделся, прислушался, принялся пересчитывать взглядом машины, проезжающие по дороге, и следить за ползущим между ними трамваем. Словом, он делал все то, что обычно делают вампиры, чтобы отвлечься от приступа жажды, не сорваться и не убить кого‐нибудь. Только ему требовалось не убить одного конкретного человека, но от этого задача почему‐то становилась лишь труднее.

Каждый раз Франц задавался вопросом, как кто‐то столь очаровательный на вид может быть таким гнилым внутри? Ведь если бы Лора просто научилась вовремя замолкать, то могла бы вить из мужчин веревки. Ну, и если бы перестала краситься, как бульварные девицы, только‐только вернувшиеся со смены, с этими ее голубыми тенями и черной подводкой. Бирюзовые глаза Лоры сами по себе выглядели невинно, а вкупе с пушистыми светлыми волосами она и вовсе могла бы сойти на ангела. Наверное, до того как она стала кромсать их до каре и красить в цвет клубничного коктейля, Лора была еще красивее. Франц фантазировал о ней время от времени и, честно говоря, не особо этого стыдился. В конце концов, хорошенькие девушки – бич каждого уважающего себя вампира, даже если язык их грязнее его ботинок после кладбища и острее обсидианового лезвия в кармане.

Франц вновь принялся перебирать его в пальцах, пока смотрел, как Лора судорожно толкает свою коляску прочь, укатываясь от него.

«Все‐таки боится», – усмехнулся он, когда она рассекла лужу, подняв себе на джинсы брызги вместо того, чтоб немного притормозить и объехать ее. Сколько бы Франц ни злился, Джек, похоже, все‐таки был прав: Лора как хищный тропический цветок. Словно… джимпи-джимпи. Плюется ядом, потому что это все, что она может. Жалкая девчонка.

– Гав-гав, – буркнул Франц, насмехаясь уже над самим собой, ведь, сдвинув на лоб кепку, он смиренно двинулся за ней по пятам.

Шел он за Лорой на расстоянии двух метров – достаточно близко, чтобы подоспеть, если та снова застрянет где‐нибудь между прилавками, но достаточно далеко, чтобы лишний раз не искушать судьбу и свои инстинкты. От рук Лоры к его шее будто тянулся невидимый поводок. Она даже не подозревала, как туго Франц обвязан им; как он сверлит ее спину взглядом, принюхивается к ветру и проверяет каждую минуту, не стерла ли она пальцы в кровь о свои колеса, как в прошлый раз, не нужно ли предложить ей свой пластырь… В глубине души Францу хотелось, чтобы Лора хоть раз заметила все это. Чтобы хоть раз поняла, как о ней, черт побери, пекутся.

Когда шатры вокруг наконец‐то поредели, знаменуя конец базара, – по крайней мере, на данный момент, – показалась сцена с декорациями и девушкой сплошь сиреневой, как лавандовый росток. Душица – певичка из местной (и единственной в Самайнтауне) рок-группы, считающая себя звездой, и новая хозяйка Призрачного базара – давно положила на Франца глаз. Вот только оба ее глаза были белыми, как снег, а Франц не любил буран – он любил ясное небо. Поэтому остановился поодаль, достал последнюю сигарету из пачки и, щелкнув бензиновой зажигалкой, закурил. Рот наполнился ментоловой горечью, а улица между цветастыми шатрами – струйкой дыма.

Стряхивая пепел, Франц смотрел, как Лора решает совершенно неинтересные ему дела, а затем перевел взгляд на осенний урожай на прилавках и тех, кто возле них слонялся. Все туристы выглядели, как один, восхищенно, особенно когда мимо них проскальзывал кто‐то вроде Душицы.

«Еще бы, – подумал Франц, снова выдыхая дым. – Они ведь не живут с ними в одном городе и не знают, сколько хлопот те приносят Джеку!»

Самайнтаун был для туристов чем‐то вроде комнаты кривых зеркал или туннеля с ужасами: пугает и захватывает дух, но ты точно знаешь, что уйдешь отсюда невредимым (в большинстве своем, но не все). Кто‐то до последнего считал, что в Самайнтауне не более, чем маскарад с крайне убедительными и талантливыми актерами, которые проживают свою роль как вторую жизнь. А кто‐то верил в сверхъестественное и кланялся всем встречным – ну, мало ли, вдруг сожрут, если не проявишь уважение. Франца одинаково раздражали что первые, что вторые, но наблюдать за ними все‐таки было порой забавно.

– Дорогой, – шепталась супружеская пара возле книжных магазинчиков с навесами, скамейками для чтения и бесплатным кофе. Несмотря на то что с теми Франца разделяла двухполосная дорога на краю площади, он слышал их так же хорошо, как все прочее на целую милю. – Мне кажется, или там сидит грим?

– По-моему, это обычный черный пес.

– Он размером с лошадь!

– Ну, большой обычный пес…

– Уверена, что нет. Присмотрись внимательнее! Точно грим! Это такие демонические звери, помнишь? Вроде адских гончих. Говорят, предвещают смерть…

Франц понятия не имел, кто такой грим, и оттого лишний раз подивился, кого в Самайнтаун только не заносит с попутным ветром. Здесь не существовало религий, мифологий и культур – существовало лишь то, во что верили сами люди. Именно поэтому Франц бы не стал смеяться, скажи ему кто‐нибудь, что новый мороженщик – снежный человек, или если бы он собственными глазами увидел гигантскую змею с человеческим лицом, скользящую по тротуару к люку канализации.

Единственные, кого и вправду можно было встретить в Самайнтауне редко, а уж днем практически невозможно, так это вампиров. Вопреки слухам и тому, что большинство туристов по непонятной Францу причине искали здесь именно их, вампиров, живущих в Самайнтауне, можно было пересчитать по пальцам обеих рук. После того самого случая семилетней давности почти все они покинули город, напуганные участью, постигнувшей их сородича. Остались только совсем бесстрашные – или, как выражался Франц, отбитые. Но даже они не высовывали на улицу нос, пока не зайдет солнце, потому что когда вампирская плоть начинала гореть, то горела она вместе с душой – больно до животного крика. Даже Франц, к солнцу более-менее привыкший, и в пасмурную погоду все равно вооружался перчатками, кепкой и очками, не говоря уже о таком безоблачном деньке, какой выдался сегодня. Все эти годы он, бессмертный абсолютно и абсолютно же не страшащийся с этим бессмертием расстаться, считался единственным безумцем среди вампиров, осмеливающимся разгуливать по городу в полдень.

По крайней мере, так было до сегодняшнего дня, пока мимо не проехал графитовый внедорожник.

– Женщина, что ты делаешь?! Закрой немедленно окно!