Молодой граф долго носил траур, пока не слег от лихорадки. Его брат похоронил в семейном склепе вместе с женой. Их дом Аркуров не продавал и никого туда не пускал. Вещи тоже не вывозил.

Боже, он сделал из этого места музей и ходил туда каждую пятницу. Мерзость.

Миссис Нортон с каждым годом писала о нём всё меньше. Он стал реже выходить на улицу, а после сорока совсем перестал. Его тело вывезли зимней ночью, спустя тридцать лет после гибели пары Аркуровых. После этого дома выставили на продажу, но никто не хотел их выкупать.

Так прошло несколько десятилетий. Автор блокнотов сменился, но продолжил такое же тщательное заполнение. И новых жильцов дома она не пропустила. Сначала был выкуплен особняк, через пару месяцев и дом.

Это было около пятидесяти лет назад. Молодая богатая семья с четырьмя детьми решила начать новый бизнес в Досчервуде. Их дочь стала первой красавицей города, а старший сын завидным женихом. Счастливое семейство из типичных сериалов.

В дом же заехал учёный. Его быстро приняли учителем в местную школу. И всё было хорошо. Хотя мисс Нортон раздражал сосед напротив своим "смазливым личиком".

Тихая вибрация моего телефона раздалась в мертвой тишине кабинета, словно колокол в церкви.

Номер был неизвестным.

– Слушаю, – я ответила, зная, что Грег постоянно меняет номера, но быстро поняла, что совершила большую ошибку.

– Ты решила довести нашу семью в ад? – холодный голос звучал, как плохо настроенная скрипка.

– И тебе привет, мама, – я закрыла блокнот и отодвинула подальше.

– Что это за бесовщина? Ты решила показать всем, что внутри тебя сидит настоящий дьявол? Что ты поддалась греху?

– Что на этот раз тебя не устроило?

– Твоя новая книга. Картинки в ней восхваляют все дьявольские силы, против которых мы боремся, – мать зашторила окно, скорее всего готовясь к очищению. Я знала этот звук и видела эту картину, как будто находилась сейчас в той самой комнате. Аж передернуло.

Я понимала, о чём речь. Переиздание серии про бывшего священника в преддверии Хэллоуина. Грег прожужжал мне все уши этим. Лучший художник в хоррор стиле, обложки, от которых мурашки по коже, иллюстрации и цветной срез. Это издание выходит самым выдающимся, которое у меня было. Но да, оно самое жуткое и "греховное" в понимании моих родителей.

– Вы ни с чем не боретесь, – я сжала пальцами переносицу, – И издание вполне хорошее.

– Хорошее? Ты не понимаешь, что значит хорошо, – послышался звон металла.

Миски для святой воды.

– Ты отреклась от всего хорошего. Отреклась от семьи и сообщества, чтобы поклониться дьяволу. Стать слугой Сатаны.

Сжимаю зубы, чтобы не выругаться.

– Никому я не служу, в отличие от вас. И, если ты считаешь, что побег с массового изнасилования – это отречение от всего хорошего, то я с радостью оплачу тебе лечение в психбольнице.

– Ты хочешь отправить меня в место, где люди отвергают Господа и занимаются богохульством? – ага, если лечение проблем с психикой именно так и называется, – Я всегда знала, что в тебе есть тьма.

Начинается.

– Ты родилась с ней и несёшь её в массы, отравляя молодые умы. Никто тебя не может остановить, даже я, твоя родная мать.

Та самая родная мать, которая писала жалобы на твои книги, приписывая, что я оскорбляю религию и чувства верующих.

– Но я не переставала верить, что ты найдёшь выход из царства демонов и вернёшься на свет. Мы с отцом делали всё, чтобы вытащить из тебя эту тьму.

– Вы топили меня в озере, – сквозь зубы проговорила я.

Ноябрь. Холодное утро. Я в белом сарафане. Отец тащит меня за руку к ледяному озеру, пока я разрываю глотку и молю о помощи. Но все жители города лишь наблюдают, сжимая деревянные кресты в руках. Они шепчут молитву себе под нос, пока я пытаюсь освободиться от рук отца, удерживающего меня под водой. Он даёт мне пару раз всплыть, но потом топит опять. Не знаю, сколько эта пытка длится по времени, но, когда я выхожу в одном намокшем белом платье, солнце уже светит во всю. Мужчины пялятся на мою грудь и ноги, ведь нижнее бельё мне надеть не дали.

Глаза начинает щипать от воспоминаний, а кожа покрывается мурашками.

– Мы освещали твоё тело, очищали душу, но и это не помогло.

– Это не очищение, это попытка убийства.

Я знаю, мама оскорблена. И теперь будет давить на меня, стараясь найти больную точку.

– Попытка убийства – это то, что ты сделала с отцом.

Удар тонкого ножа в плечо – это попытка самообороны. Я не планировала его убивать, просто не хотела быть изнасилованной собственным отцом на металлическом столе в катакомбах под городом.

– Его плечо всё ещё не зажило, и ты даже не удосужилась извиниться, – мать уже перешла на шипение.

– Не собираюсь извиняться.

– Вот так и выглядит дьявол. Он поселился в тебе, и ты с радостью его принимаешь в свои объятия. Мне стоило прислушаться к настоятельнице и утопить тебя во младенчестве.

Почему я всё ещё не отключилась? Зажмурившись, я облизнула губы и выключила телефон. Во рту был соленый вкус.

Слёзы. Снова они. Все разговоры с матерью заканчиваются ими. Каждый звонок – это ковыряние мелким ножиком по не зажившим ранам. Но я не могу не брать трубку. Где-то подсознательно, маленькая девочка всё ещё верит, что родители хотят её защитить. И взрослая девушка не может этому противостоять.

Щеки уже все мокрые, тушь давно потекла, но слезы всё ещё не останавливаются. В памяти всплывает каждый отрывок разговора с отцом, который заканчивался стоянием голыми стопами на заточенных гвоздях. Особый метод кровопускания.

Из-за которого теперь я не могу бегать.

Поднявшись на ноги, начала ходить из одного угла кабинета в другой. Воздуха начинало не хватать.

– Я не дома. Я в полной безопасности, – я шептала себе под нос слова, которые мы проговаривали каждый приём у психотерапевта, – Всё в порядке. Всё в порядке. Нет никакой опасности.

Глубокий вдох. Выдох.

Я уперла руки в бока, стараясь сосредоточиться на дыхании.

Вдох. Выдох. Вдох.

– Эмилия, что с тобой? – голос, в котором открыто читалось беспокойство, раздался почти рядом со мной и вызвал табун приятных мурашек. Меня словно закутали в теплое одеяло.

Я знала, кто это был. И по-хорошему, мне бы вытереть слёзы и повернуться к нему, но сил хватило только на прерывистый всхлип.

Большие горячие руки коснулись моих плеч, всё же поворачивая меня к себе. Я не хотела, чтобы он видел мои слезы, но и вытереть их не могла.

Вот так я застряла в руках полицейского Досчервуда во время истерики.

– Эмилия, – Брендан мягко сжал мои плечи, не встряхивая, а слегка придвигая к себе.

Скорее всего он сделал это не задумываясь, но я, по инерции, сделала ещё несколько шагов к нему, падая в крепкие объятия и прижимаясь щекой к мощной грудной клетке.

Я пожалею об этой минуте слабости? Скорее всего.

Готова ли я прекратить эти объятия? Определённо нет.

– Эми, – от мягкости в его голосе слезы потекли с новой силой.

Господи, сколько мне понадобится времени, чтобы избавиться от этого? И что мне нужно сделать, чтобы разрезать эту нить, всё ещё висящую на моей руке, и связывающую меня с прошлым?

– Случилось что-то плохое? – рука Брендана мягко легла на мою голову и стала поглаживать волосы. Вторая легла на спину и плотно прижала к крепкому телу, не оставляя между нами и капли пространства.

Я отрицательно покачала головой, отвечая на его вопрос.

– Тебя кто-то обидел?

И снова отрицательный кивок.

Меня уже нельзя обидеть словами. В нашей ситуации с семьёй всё намного сложнее.

Семья для ребёнка может быть самым безопасным местом, а может стать настоящим адом.

– Хорошо, – он гладит меня по голове, словно я хрустальная ваза и могу треснуть от одного слишком громкого чиха, – Тогда плачь, если тебе так нужно.

От него пахло мхом и дорогим бренди. Чертовски притягательный аромат, от которого приятно кружилась голова.

Твою мать, я нюхаю полицейского? При этом плача на его груди? Как же низко ты пала, Ланкастер.

– Это всё из-за этих домов, – сказала я, хотя это больше на бубнёж смахивало, – Кто же знал, что там всё так трагично.

– Ты расплакалась из-за всего этого? – Брендан кивнул на стол с личной базой данных семейки Нортон.

– А что? Считаешь меня черствым сухарём?

– Никогда. Черствости в твоём характере точно нет, в отличие от упрямства, – его рука спустилась мне на поясницу, и большой палец стал выписывать круги.

Я шмыгнула, усмехнувшись. Похоже, полицейский уже знает мои мысли.

– Я всё равно полезу в этот дом, – бубню ему в рубашку.

Брендан кладет подбородок мне на голову и глубоко вздыхает.

– Знаю.

8. У этого дома свои секреты

Черная кошка легко добьется своего.

Эмилия

Брендан скребёт подбородок, покрытый однодневной щетиной и, с хмурым видом, оглядывает дом.

– Неужели ты правда думал, что в библиотеке я солгала и лезть в этот дом не собиралась?

– Во мне теплился уголёк надежды, что ты не настолько свихнулась.

Мы стояли около покосившегося забора дома в предрассветное время. Было холодно, но меня грело предчувствие того, что сегодня я, наконец, раскрою все тайны этого дома.

Брендана грело кофе из термоса.

– Надежда умирает последней, – я похлопала его по плечу.

– С тобой она уже сдохла.

– Ты пессимист.

– Рядом с тобой весь мой оптимизм затухает под гнётом твоих безумных идей.

Я фыркнула, сделав шаг в сторону дома.

– Не может затухнуть то, чего изначально не было.

– Эмилия, – грозно рыкнул он, на что я показала ему язык и быстрым шагом направилась к двери в дом.

За спиной раздался тяжёлый вздох.

– Не лети вперёд паровоза, там может быть опасно.

Брендан поймал меня за капюшон и оттянул назад, первым переступая порог дома.

– Во-первых, не тяни меня так, я не ребёнок, – он кивнул на моё возмущение, мол продолжай, – Во-вторых, в этом доме нет ничего опасного.

– Естественно, – полицейский развёл руки, – И не важно, что он почти развалился и в любой момент то дверь отвалится, то балка на потолке.

– Я видела и хуже.

– Удивительно, что ты ещё жива, – он отвернулся, проходя дальше в дом.

Вот выскочка. А позавчера, пока обнимал меня в библиотеке, был нежнее Герци, выпрашивающей еды по утрам.

– Ты слишком правильный.

– И что в этом такого? – он сложил руки на груди, ожидая ответа. Прямо-таки отец за секунду до отчитывания нашкодившего ребенка.

– Это скучно, – я аккуратно ступила на скрипучую доску, – Каждый день одно и тоже. Не удивлюсь, если у тебя даже завтраки с ужинами одинаковые.

– Мимо, писательница, – он сделал шаг ко мне, – Моё меню настолько разнообразно, что любой ресторан позавидует.

– Хорошо. Тогда, когда ты последний раз путешествовал?

Брендан потер подбородок.

– Меня устраивает мой город и путешествовать я не сильно люблю.

– Вот видишь, ты всё время либо на работе, либо дома. Разве это однообразие не утомляет?

– Это говорит мне автор, который несколько месяцев может сидеть дома за написанием книг.

Я покачала головой, не соглашаясь.

– Даже во время работы с книгой я выхожу на улицу. Хожу писать в парки и библиотеки, или снова иду в какое-нибудь заброшенное место. А это в разы больше активности, чем у тебя.

Он приподнял бровь, не скрывая смешинки в глазах.

– Я возьму тебя как-нибудь на нашу обычную тренировку. Поймёшь, что такое активность.

Ей богу, пусть на него та самая балка с потолка и упадёт.

Но, мне пришлось признать, что в чём-то он был прав. Дом выглядел плохо. Краска на стенах потрескалась и обсыпалась. Дерево под ногами даже не скрипело, а похрустывало. Коридор, в который мы вошли, был темным и пыльным. Ковер на полу местами был погрызен молью, в отличие от небольшого шкафчика для обуви. Тот неплохо сохранился и был достаточно миленьким.

Запах гниения же царил в каждой комнате.

Я сморщилась. Этот запах был не от древесины. Это разложившееся мясо. На всю жизнь запомнила этот запах, после того как в заброшенном городе наткнулась на умершую корову.

– Этот запах.. – Брендан закрыл нос сгибом локтя и уверенно направился в сторону кухни. Я посеменила за ним, но резко врезалась в его спину, когда он затормозил в дверном проёме, – Не смотри.

– Что там?

– Сказал же, не смотри, – он запихнул меня себе за спину, когда я попыталась его обойти.

– Да что там? Я не маленькая, визжать не буду.

– Очень хочется на мертвую лису посмотреть? – Брендан повернулся и, сжав мои плечи, стал тащить назад.

Такой расклад меня точно не устраивал.

– А может там лис?

– Чего? – мужчина ошарашенно замер.

– Вдруг там не лиса, а лис. Это многое меняет.

Пока Брендан пытался сообразить, что я несу, я вырвалась из его рук и проскочила на кухню.

Это было милое помещение с деревянной утварью, обоями в цветочек и бежевыми шторами. Правда сейчас это всё было грязным и порванным, но в лучшие свои времена эта кухня была прототипом для какой-нибудь картины. Например, раннее утро в деревне. Рассветное солнце светит в окно, лучи падают на белую скатерть и небольшую вазу, в которой стоят свежие лилии.

Правда сейчас все мои фантазии рушит небольшое рыжее тельце, лежащее на полу. Он не свернулся в клубок, а просто лёг, словно спит под солнышком.

– Ты слушаться совсем не умеешь, я правильно понял? – Брендан встал за моей спиной и рыкнул в ухо.

– В моей комплектации нет такой функции.

Его недовольство я могла почувствовать спиной. Что ж, сам за мной попёрся, пусть теперь терпит.

Сделав пару шагов к телу лиса, а это был именно он, закрыла нос пальцами. Воняло, конечно, знатно.

– Вот и на кой черт ты к ней идёшь?

– К нему, – поправив Брендана, я взяла кусок ткани, который лежал на подоконнике и накрыла тело животного.

– Чего?

– Это лис.

– Как ты, блять, разглядела?

Я посмотрела на него исподлобья.

– Ты же можешь кошку от кота различить? – он кивнул, – Тоже самое, только размер чуть больше.

Я закрыла окно, через которое и пробралось животное. Правда кто его, черт возьми, открыл?

– Неужели пол так важен?

– Знаешь, в чём особенность лис?

Брендан прищурился и отрицательно покачал головой.

– Лис после смерти своей лисицы навсегда остаётся один. Они, как и люди, скорбят и тоскуют.

– И?

– Какой ты черствый.

Мне не нужно было оборачиваться, чтобы знать, что Брендан закатил глаза.

– Скорее всего этот лис сам решил умереть после потери своей самки и пришёл сюда. Он не ранен, не страдал от голода…

– Но, возможно, он подцепил какую-то хрень и умер от болезни.