Глава 2

Войдя в палаццо Ринальди, Фьямметта Джада отдала Вольпину слугам и распорядилась, чтобы вещи отнесли в выделенные ей покои. По большому счету маркиза Гверрацци не планировала приезжать сюда. Она хотела прямиком ехать на виллу в Поццуоли. Но Филиппо, коккьере Джанкарло Марии, приехавший за ней в Аверсу, сообщил, что его светлость герцог распорядился привезти ее в свой неаполитанский дворец.

Фьямма удивилась тому, что брат прислал за ней карету, но получить ответ на вопрос «откуда родственник узнал, что она будет в Аверсе?» не смогла. Возничий пожал плечами и сказал, что не в курсе источников информации господ.

Фьямметта хотела было отправить карету герцога обратно в Неаполь порожняком, но, поразмыслив, решила всё же посетить дом брата. Хоть кучер и успокоил известием, что с ее светлостью герцогиней и новорожденным маркизом всё в порядке, девушка собралась самолично убедиться в этом. Да и с Хасинтой Милагрос было бы не грех встретиться и переговорить. Ей есть что обсудить с сестрой маркиза де Велада.

К тому же она с семейством Пампанини прибыла в Аверсу к трем часам пополудни. Двоюродная бабка заставила пообедать с ними. Фьямме пришлось принять ванну с дороги и переодеться. Вновь оказаться в карете маркиза Гверрацци смогла только к семи часам вечера. Ехать в Поццуоли одной в сопровождении нанятого веттурино в такое время было верхом безрассудства. Это понимала даже она. Одно дело – путь в столицу и совсем другое – к побережью. Блуждать в сумерках по разбитым дорогам с посторонним мужчиной не самое приятное времяпрепровождение. Да и десять мильо по сравнению с пятнадцатью – довольно значимая разница.

Фьямма поднялась по главной лестнице палаццо Ринальди, намереваясь сразу же навестить Хасинту Милагрос в ее будуаре, но, подняв глаза, напоролась на острый взгляд… маркиза де Велада! Она вовсе не ожидала в эту минуту увидеть того, о ком думала всю дорогу в Неаполь. Была уверена, что Луис Игнасио еще в Риме, ну или, по крайней мере, на полпути к столице Неаполитанского королевства. Поэтому его появление здесь и сейчас было сравнимо с громом посреди ясного неба.

Сердце Фьямметты дало сбой, а потом зачастило, как сумасшедшее. Вслед за этим вспорхнувшей в небеса птицей неожиданно взметнулось ввысь и ее настроение. А по спине отчего-то рыжими кусачими муравьями побежали мурашки.

Фьямма надеялась, что не слишком скоро встретится с Луисом Игнасио, но подспудно ждала этой встречи. Ждала момента, когда выпадет шанс оказаться наедине с маркизом. И вот эта минута настала, а слова, которые она всю поездку мучительно подбирала, вдруг вылетели из головы. Похоже, Луис Игнасио заболел тем же безмолвием. Но, что удивительно, это молчание связывало их посильнее любой дружеской беседы или признания в испытываемых чувствах.

Де Велада, не произнося ни слова, жадно всматривался в до боли знакомые черты любимого лица. В глаза, в которых он увяз так, что и выпутываться не хотелось. Пытался вдоволь насладиться их страстной глубиной, которая отзывалась во всём теле непомерным желанием. Млел от вида ее белоснежной, практически перламутровой кожи, сквозь которую просвечивались пульсирующие голубые жилки. Она была настолько белой и тонкой, что впору сравнивать с яичной скорлупой.

Маркизу казалось, что эту женщину Господь вылепил специально под него: и аккуратный носик, который так мило морщит и вздергивает, вызывая у него в груди щекотку смеха, и губы, которые манят, как персидского шаха – рубины, и медь волос, от которой и сказочные драконы пришли бы в небывалый трепет, и родинку, от которой он дуреет. Эта женщина даже краснеть умеет так, что у него становится тесно в чреслах. Она вообще вся, с головы до ног, – ходячий соблазн для него.

Фьямметта Джада заметила, как губы Луиса Игнасио принимают привычное им положение, свойственное насмешливой улыбке, после чего мягкий, бархатный голос согрел и огладил ее кожу:

– Почему ты сбежала из Рима? – спросил Луис Игнасио тихо и вкрадчиво.

– Я не сбежала. Я просто уехала, – ответила Фьямма так же тихо, судорожно пытаясь собраться с мыслями.

– И почему же ты ПРОСТО УЕХАЛА? – маркиз выделил голосом два последних слова.

– Не желала терпеть повторно ваши неуклюжие объятия, – Фьямметта внутренне порадовалась, что довольно быстро взяла себя в руки и была готова к привычному словесному поединку с маркизом.

– Они не были неуклюжими! – возмутился Луис Игнасио. – Впервые слышу столь неприкрытую ложь. Уверен, когда повторим их, ты признаешь, насколько не права и как тебе это нравится.

– Уверена, мне не придется делать этого. Второй попытки у вас не будет, – ответила Фьямма с вызовом.

– Ну, это мы еще посмотрим, – то ли предупредил, то ли пригрозил маркиз.

Фьямма неожиданно для себя вспыхнула румянцем предвкушения, а карие веснушки в болотистой радужке глаз загорелись огнем желания. Луис Игнасио нарочно развел ее на эмоции, и ему жутко понравилось то, что увидел.

Фьямметта, заметив на мужском лице улыбку довольного кота, разозлилась, но злость была какой-то странной. В нее подмешивались привкусы любопытства, интереса и азарта. По всей видимости, маркиз уловил это, потому что с острым прищуром произнес:

– Интересно, какие мысли сейчас роятся в твоей огненной бедовой головке? Они явно связаны с моей персоной.

– Совершенно верно, – подтвердила Фьямма его предположение. – Я представляю вас на полпути к Мадриду.

Маркиз рассмеялся:

– Да уж, твое воображение действительно не знает берегов.

– Мое воображение берет пример с вашей назойливости. Она вот точно узды не знает.

– Узды не знает твоя колкость, но у меня и на нее узда найдется. Да, ты лучший соперник по словесным баталиям, какого мог бы себе пожелать. Но колкость колкости рознь. У одних она – крючок, с помощью которого эти особы пытаются вызвать интерес или обратить на себя внимание. У других – лучший способ надавать словесных пощечин. Для третьих – зарядка для ума, эдакая словесная «креольская игра»^[33]. В твоем же случае колкость – попытка воздвигнуть стену между нами, подчеркнуть отстраненность. И потому мой долг упредить в бессмысленности этого. Отгородиться от меня всё равно не получится.

Думаю, ты не станешь отрицать, что между нами определенно возникло притяжение. Оно так и искрит. И все твои словесные колючки именно оттуда. Уверен, что однажды этот запал рванет. Это лишь вопрос времени. Вот тогда-то поймешь, что тебе никто, кроме меня, не нужен.

– Меня забавляет игра в слова, – ответила Фьямметта с улыбкой. – В этом смысле беру пример с вас. У вас в этом вопросе опыта и мастерства гораздо больше, но я хорошая ученица, быстро схватываю. Тем более с таким острословом-учителем, как вы.

– Заметь, ты не стала возражать, что тебе никто, кроме меня, не нужен, – свои слова Луис Игнасио сопроводил ироничной ухмылкой. – Признание моей значимости для тебя вкупе с интересом к моей персоне – отличный коктейль для того, чтобы подняться на новую ступеньку наших отношений.

– Каких еще отношений?! – воскликнула Фьямма.

– Тех самых, которые я пытаюсь наладить.

– Как можно пытаться наладить то, чего никогда не было?

– Если их не было, то почему всю дорогу до Неаполя ты думала исключительно обо мне?

Маркиз де Велада сказал это наугад, но по вспыхнувшим румянцем девичьим щекам понял, что попал в точку, и на его страждущее сердце пролился сладкий бальзам самодовольства.

– Да что вы о себе возомнили?! – воскликнула Фьямма в полном смятении.

– То, что я твой будущий супруг? – вопрос маркиз произнес с утвердительной интонацией.

– Вот еще. Что за чепуха! Этому не бывать!

– Отчего же? В моей стране любая девушка, даже та, кто не знает меня лично, с радостью согласилась бы стать моей женой.

Фьямметта Джада показательно фыркнула.

– Вы упускаете из виду три немаловажных фактора: мы не в вашей стране, и я не любая девушка.

– Смею заметить, ты назвала два из трех.

– Третий фактор заключается в том, что эти девушки согласились бы стать вашей женой потому, что лично не знакомы. Мне же выпало сомнительное удовольствие узнать вас лично, поэтому я не попадаю в число тех счастливиц в кавычках, о коих только что вы рассуждали. Или хотите, чтобы я всякий раз в вашем присутствии растекалась лужицей, как иль-флотант^[34] на солнце?

– Хо-хо! Даже мечтать об этом боюсь, – произнес маркиз де Велада с улыбкой. – Однако если прислушаешься к себе и услышишь внутренний голос, то уловишь, что рождена, чтобы стать моей.

Фьямметта после сказаного прямо-таки остолбенела.

– Молчишь? Почему молчишь?

– Следую вашему совету, – выдавила она из себя. – Пытаюсь расслышать свой голос.

– И что же он тебе говорит?

– Ничего. Совсем ничего. Он молчит. Наверное, это такая форма его протеста.

– Что ж, поживем – увидим.

Вопреки сказанному, Луис Игнасио неожиданно привлек ее к себе рукой за талию и вжал в себя с такой силой, что ее тело вынуждено повторило все изгибы, все выпуклости тела мужского. Между ними сейчас не было никакого зазора, ни на йоту пространства, и никакой возможности у Фьяммы вывернуться из капкана властных и уверенных рук, держащих в объятиях. От этого Фьямметта напряглась и натянулась, как гитарная струна.

Проведя инстинктивно ладонями по мужской груди, она совершенно неожиданно укололась указательным пальцем о золотой позумент^[35] на жюстокоре маркиза.

Девушка охнула, и маркиз ослабил хватку. Фьямма выставила палец вверх и заметила выступившую на кончике маленькую капельку крови. Она попыталась высвободиться из объятий мужчины, но не тут-то было. Луис Игнасио прижал ее крепче, после чего взял за руку. Медленно, не отрывая глаз от лица девушки и наблюдая за каждой реакцией, поднес окровавленный палец к своему рту. Еще медленнее обхватил его губами и чувственно облизал.

Фьямметта наблюдала за этим действом завороженно. Ее разум внезапно превратился в подтаявшее на солнце желе. Сквозь вязкую жижу, которой стал ее мозг, пытались пробиться рождающиеся в его нетронутой глубине предостерегающие мысли, но тут же юркими ящерками они убегали на периферию сознания.

Фьямма подняла лицо, взглянула на маркиза и тут же утонула, как муха, в расплавленном шоколаде его магнетических глаз. Они оба молчали, но ураган чувств, бушующий внутри каждого, делал тишину между ними настолько плотной, что она казалась практически осязаемой.

Луис Игнасио приблизил к ней лицо и медленно, нежно лизнул щеку возле самого уха, после чего с жадностью прихватил губами мочку, и по ее телу огненными змейками поползли мурашки.

Возбужденное дыхание девушки огладило лицо де Велады, и он втянул его ноздрями, наслаждаясь и смакуя, как самый изысканный, желанный десерт.

– Ты уже не думаешь про своего юного воздыхателя? – спросил маркиз хрипло и приглушенно. – Уверен, он даже на сотую долю процента не смог бы сделать того, что могу сделать с тобою я. Скажу без ложной скромности, в моих руках воспламенилась бы сама Пудицития^[36].

Томный голос возле уха заставил Фьямметту Джаду с ног до головы покрыться сладкими мурашками предвкушения. Ей показалось, что бархатным, цепким голосом маркиз всё туже и туже оплетает ее путами, словно сорный вьюнок цветущую гайлардию^[37]. Желание – этот безжалостный захватчик – пленило душу, парализовало волю, затуманило разум, воспламенило новыми, неведомыми ощущениями тело. Мир чувственности манил и затягивал Фьямму своей непознанностью, влекущей таинственностью. Именно поэтому она и нашла в себе силы спросить почти шепотом:

– Ну и что бы вы такое сделали? Чем вы, собственно, кроме опыта, от Анджело отличаетесь?

– Дело не только в опыте, мой милый огонек, хотя и в нем тоже, – маркиз улыбнулся, как довольный кот, вдоволь налакавшийся сливок. – Во-первых, я…

Он склонился к уху девушки и стал нашептывать в него слова, от которых на белоснежной коже ее лица рваными лепестками пунцовой розы запламенел румянец. Фьямма слушала сладкий, возбуждающий шепот и краснела всё больше и больше. Она была не в силах прекратить это бесстыдство. Услужливое воображение с поспешной готовностью рисовало в голове то, что маркиз рисовал словами. Жаркая волна предвкушения собралась где-то внизу ее живота. Всполошенное сердце выстукивало одобрительное стаккато. Предательское тело было готово с радостью воплотить в жизнь сладострастные фантазии маркиза. Да и сознание тоже было не прочь пуститься в эту авантюру.

Но маркиз вдруг отстранился от ее уха и совершенно иным тоном с ноткой легкой иронии проговорил:

– Ну что, mi Llamita, пойдем ужинать? Ты с дороги, наверняка хочешь есть.

– Что-что? – с большим трудом переспросила Фьямметта. Ее растерянность мешалась с заметной разочарованностью.

Луис Игнасио понимающе улыбнулся.

– Вы меня не поняли, маркиза? Повар вашего брата шепнул по секрету, что нас сегодня ждут дрозды под соусом перигё^[38], заливное из фуа-гра^[39] и медальоны^[40] из косули в соусе демиглас^[41].

Фьямма взглянула на Луиса Игнасио глазами, полными смятения.

– Маркиза, вы так странно смотрите на меня, – в голосе Луиса Игнасио явственно чувствовалось веселье, тщательно скрываемое за показным недоумением. – Неужели вас еще не посетил голод? – спросил он с притворным неверием.

О, голод-то ее как раз посетил. Да еще какой! Только его природа была совершенно иной. Фьямма ощутила диссонанс происходящего. Поняла, насколько безучастным, легкомысленно-игривым, обывательски-небрежным голосом маркиз перечислил вечернее меню. Это умение говорить в подобных обстоятельствах так, будто погоду за окном обсуждает, взбесило ее и охладило пыл одновременно. С трудом взяв себя в руки, Фьямметта Джада вывернулась из рук маркиза и произнесла:

– Знаете, ваша светлость, пожалуй, я не буду спускаться к ужину. Попросите служанку принести в мою комнату стакан молока с мёдом.

Фьямме показалось, что любимый с детства напиток сможет погасить тот пожар, который непристойными речами разжег внутри этот невыносимый мужчина.

– Как прикажете, mi prometida^[42], – на лице Луиса Игнасио играла довольная улыбка.

– Не смейте называть меня так!

– Как скажете, mi Caramelito, как скажете.

Маркиз вроде бы согласился, но озорные лукавинки в его глазах и многообещающий тон не оставляли никаких надежд на то, что мнимое согласие получит реальное подтверждение.

Фьямметта сделала книксен и спешным шагом направилась в свои покои. Намерение навестить Хасинту Милагрос внезапно переменилось. Сначала с самой собой и своими чувствами нужно разобраться. Понять, что с ней происходит. А уж потом пытаться обсуждать это с подругой, сестрой маркиза.

Глядя с довольной улыбкой в спину удаляющейся девушки, Луис Игнасио повторил про себя слова деда: «Nunca te arrepientas de lo que hiciste si en aquel momento estabas feliz! – Никогда не жалей о том, что сделал, если в этот момент был счастлив!»

Он был счастлив и ни минуты не жалел о том, что только что сделал. Да, он воспользовался арсеналом средств по обольщению невинных дев. Подцепил юную маркизу на крючок желания и интереса. Но сделал это во имя их с Фьяммой счастливого совместного будущего. А то, что оно точно станет счастливым, Луис Игнасио убеждался с каждым днем всё сильнее. Лишь бы на пути к этому светлому будущему самому не сорваться. Лишь бы удержать в узде собственные порывы, что, находясь вблизи Фьямметты, становилось делать с каждым разом сложнее и сложнее.

* * *

Фьямметта Джада сидела напротив брата в его кабинете, но мысли ее были очень далеко. После вчерашней встречи с маркизом де Велада она ночью почти не спала, а когда засыпала, вновь будто слышала возле уха волнующие и сводящие с ума мужские нашептывания, от которых жар сладострастия разливался по телу.

Всю ночь Фьямметта перебирала в уме прозвучавшие фразы, свои и маркиза. Бранила себя нещадно за некоторые из них. Придумывала, как можно было сказать иначе.

Она заблудилась, запуталась, увязла в эмоциях. Ее чувства были столь противоречивыми, что напоминали заляпанную палитру художника, где все краски смешались. Под стать эмоциям были и мысли. Непоследовательные, несогласованные, а порой и взаимоисключающие. Вот бы кому-то в голову пришло изобрести мыслемельницу, чтобы измельчить путаные думы в муку и запечь в печи. Может, что-нибудь путное и испеклось бы.