Нет, Луис не строил иллюзий, что сможет сделать Фьямму послушной марионеткой. Да этого и не нужно было. Фьямметта Джада как раз и понравилась ему внутренней свободой, жизненной силой, здоровым упрямством, желанием добиваться поставленной цели, дерзостью и непокорностью. Она первая женщина в его жизни, с кем не приходилось скучать вовсе.

И всё же надо надеть узду на строптивую дикую кобылицу, которая живет в ней и управляет ею. Приручить своенравное пламя, заставить согревать и ластиться, слушаться его, считаться с его волей, подчиняться его решениям. И главное – заставить строптивую рыжую девчонку полюбить его.

После головокружительного акта любви это стало еще большей ценностью. Главной целью. Первостепенной важностью. В эту минуту он, как никогда в жизни, уверен в правильности выбора. Только новая маркиза де Велада способна подарить ему то счастье, о котором раньше даже мечтать не мог. А значит, стоит действовать, как задумывалось изначально.

Луис Игнасио встал с кровати и застегнул кюлоты. Обогнул ложе по кругу, поднял с пола покрывало и подал его полностью обнаженной жене. Увидел при этом на светлой коже ее бедер кровавые пятна – следы утраты невинности.

– Если хотите прикрыться, прикройтесь, – произнес он с каплей заботы на испанском.

Она метнула в него зеленые молнии. Веснушки в радужках болотных глаз полыхали отголосками их страсти. Губы припухли то ли от его поцелуев, то ли от того, что она в желании сдержать крики искусала их.

– Я распоряжусь, чтобы камеристка, которую назначил вам в услужение, принесла воду и помогла привести себя в порядок. Она же принесет всё необходимое. Я забрал из палаццо Ринальди и привез сюда ваши вещи.

Услышав это, Фьямметта Джада взбеленилась. Закутавшись в покрывало, она подбежала к мужу ближе.

– И вы говорите мне об этом только теперь? – ответила вопросом также на испанском.

Де Велада про себя отметил удовлетворенно: «Ага, один урок усвоен. Уже хорошо».

– Устроили за мой счет развлечение для себя и рады, – продолжила Фьямма возмущаться на испанском. – Вы… вы… Вы самый несносный человек из всех, что я знаю. Иной раз мне кажется, что с легкостью можете заткнуть за пояс всех демонов преисподней.

– Опять дерзите?

– А что мне еще остается? Пытаюсь развлекать вас, как того и хотели. Вам же по нраву подобные словесные игры?

– Я уже говорил вам как-то: мне не нравится, что с помощью словесной дерзости пытаетесь выстраивать между мною и собою баррикаду. Меня это не устраивает. Я не позволю вам и дальше держать меня на расстоянии вытянутой руки. Отныне в вашей жизни главным буду я. Хотите со мной дерзить – смените акценты. Единственное, что я отныне потерплю, – колкость, упакованную в фантик флирта. За каждую попытку отгородиться от меня забором из словесных шпилек буду наказывать вас.

– Наказывать? Интересно, как?

Фьямма хотела было съязвить об имеющемся в арсенале мужа наказании постелью, но Луис Игнасио ее опередил:

– Вот так! – произнес он и, схватив Фьямму в охапку, порывисто притянул к себе. Она не успела и рта раскрыть, как этот самый рот ей запечатали поцелуем. Попыталась отстраниться и вырваться, но очень быстро сдалась на милость победителя и ответила на поцелуй.

Луису Игнасио хотелось бы продолжить лобзание. Он был готов целовать свою Карамельку бесконечно, но понял, что это точно закончится новым актом любви. А этого ему сейчас не нужно. Точнее, не так. Ему это нужно, как хлеб, воздух и вода. Но в эту конкретную минуту требовалось отыграть роль до конца. К тому же надо дать Фьямме отдых после первого раза.

Де Велада разорвал поцелуй и отстранился. Придержал рукой пошатнувшуюся жену. Указал ей на постель, где на простыне алели два красных пятна.

– Надеюсь, зримые доказательства потери невинности вразумят вас, и вы, наконец, уясните, что наш брак консумирован. А значит, можете хоть в трибунал Священной Римской Роты обращаться, нас не разведут. Отныне вы до смерти моя супруга.

И еще. Многие неаполитанские семьи имеют близкого друга. Так называемого cavalier servente^[126] – верного рыцаря, галантного ухажера прекрасной половины фамилии. В таком случае семейство из пары скоро превращается в любовный треугольник. Конечно, такое происходит не только в Неаполе, но только здесь это выставляется напоказ. Так вот, хочу сразу предупредить: в нашем браке такого не будет. Носить рога я не стану. Так что советую выкинуть из головы даже мысли о таком повороте дела. Третьего в нашем браке я не потерплю и в ваших грезах.

В Неаполе поощряется обстоятельство, когда женщина пользуется каретой или ложей в театре постороннего мужчины. Ей не возбраняется, находясь в абонированной им ложе, принимать там других подобных «близких» друзей. Вы о такой свободе действий можете даже не мечтать. Вы будете пользоваться исключительно МОИМ экипажем, сидеть в абонированной лично МНОЙ ложе и наслаждаться обществом единственного мужчины – МЕНЯ!

И последнее. Каждая неаполитанка считает зазорным и крайне неприличным, если по атрио Театро-ди-Сан-Карло ее ведет супруг, а не воздыхатель. Так вот, моя драгоценная, можете зарубить на своем распрекрасном носике: везде и всюду сопровождать вас буду исключительно я, а если по каким-либо причинам не смогу, то в роли компаньонки выступит ваша замечательная дуэнья.

Ну а если вы вдруг забудете, что «господин отныне я», и зададитесь вопросом: «А кто же я?», – пусть напоминанием вам будут слова Теодоро из «Собаки на сене»: «Моя жена. И слушаться меня должна». Повторяйте это про себя, как Pater noster^[127].

Кстати, жена моя, я не вижу своего кольца у вас на пальце.

Фьямма, слушая увещевания маркиза, немного позабылась, поэтому с удивлением посмотрела на руку. На безымянном пальце действительно не было кольца.

– Ну так и где оно? – поторопил ее с ответом Луис Игнасио. – Уже успели потерять или поспешили выбросить? Так это не проблема. Я закажу новое. Если понадобится, буду заказывать обручальное кольцо хоть каждый день, пока вам не надоест терять его или выбрасывать.

Фьямметта Джада растерянно оглянулась на постель, как если бы подумала, что могла потерять обручальное кольцо во время близости с маркизом.

– Вы правильно смотрите: постель тоже станет вам хорошим напоминанием о новом статусе. А теперь дайте руку.

Фьямма посмотрела на маркиза с подозрением, но всё же послушалась и руку протянула.

Маркиз сунул свою в карман, разжал кулак и продемонстрировал на раскрытой ладони ее же обручальное кольцо. Ни слова не говоря, надел ей его на безымянный палец.

– Не снимайте никогда и почаще на него смотрите.

Развернулся и молча пошел к выходу.

И тут вдруг Фьямма вспомнила, что сняла кольцо, когда сидела на диванчике в кабинете. Видимо, когда маркиз зашел в комнату, он заметил его на кофейном столике и, догоняя ее, сунул мимоходом в карман. А потом устроил эту сцену, незаслуженно обвинив в потере или выбрасывании кольца. Вот же… Она не смогла подобрать подходящего ругательства в адрес супруга. Наклонилась, подняла с пола туфлю и запустила ею в маркиза.

Однако он, выходя из спальни и желая прикрыть за собой дверь, уже успел толкнуть ее – туфля попала в деревянное полотно и отскочила. Фьямму уязвило, что маркиз не оглянулся и никак не отреагировал на ее выпад.

Но Луис Игнасио прекрасно понял, что маркиза целилась в него обувью. «Нет, она всё-таки настоящая заноза в заднице, – подумал он, выходя из будуара, после чего на лице расцвела невероятно довольная улыбка. – Действительно, заноза. Но самая что ни на есть любимая заноза из всех возможных заноз на всём белом свете!»

* * *

Маркиз де Велада шел бесцельно по Виа Толедо, двигаясь в направлении набережной. С приходом вечера повеяло прохладой. С моря потянул освежающий ветерок, и город задышал раскрывшимися порами окон. Повсюду стали распахиваться двери. На улицах появились экипажи. Виа Толедо заполнилась каретами и портантинами^[128] с бегущими перед ними воланти. Площадь перед Театро-ди-Сан-Карло запрудила гуляющая знать. В Кьеза-ди-Сан-Фердинадо^[129] прозвучало трехкратное Ave Maria^[130], а это значило, что дело близилось к восьми часам вечера.

К морю Луис Игнасио вышел в районе Кастель-Нуово^[131]. Бархатный закат цвета искрящейся мякоти арбуза застлал половину неба. Над морским горизонтом выстелились длинные полосы слоистых облаков, окрашенные в золотисто-оранжевые тона с фиолетово-сизым подбрюшьем. На темнеющее со стороны Сорренто небо выплыл серебристо-белым анчоусом молоденький месяц. Море своим цветом напоминало сейчас расплавленное серебро, в которое подбавили жидкого золота. Накатывающие волны кусали пенисто-белыми пастями береговые укрепления, стараясь отгрызть от них как можно больше желтого пористого туфа.

Луис Игнасио стоял на молу^[132] и, рассредоточенно глядя на морскую даль и маяк Моло-Сан-Винченцо^[133], пытался осмыслить произошедшее за день и обдумать, что делать дальше.

Как его вообще так угораздило? С головой увяз в языкатой рыжей бестии, без которой жизни теперь не мыслит. Маленькая Ямита стала ярким пламенем свечи, к которому он, как глупый мотылек, безудержно рвется, прекрасно понимая, что оно может не только обжечь, но и спалить дотла. И у него останется лишь надежда, что яркое пламя взаимной любви, которая непременно когда-нибудь случится, воскресит его, как мифического феникса, и вдохнет силы, чтобы жить и наслаждаться счастливой жизнью.

Первое соитие с теперь уже законной женой преподнесло ему очень приятный сюрприз. Оказывается, Маленькое пламя способно быстро распаляться.

Как-то в сильном подпитии один из многочисленных друзей по университету шепнул по секрету, что из всех его любовниц самой страстной и ненасытной была ашкеназская^[134] еврейка родом из Франции с копной рыжих волос. Приятель с непоколебимой уверенностью утверждал, что рыжеволосые женщины – наилучшие любовницы. В них природная женская мягкость и нежность удивительным образом сочетаются с врожденным эротизмом, необыкновенной чувственностью и страстностью.

У Луиса Игнасио рыжих любовниц на ту пору не было, поэтому рассказ друга врезался в память, подогревая чисто мужское любопытство и жгучее желание отведать когда-нибудь и такую женскую масть. Ему удалось это, когда годом ранее здесь же, в Неаполе, он сделал любовницей рыжую танцовщицу, которую они с сестрами называли между собой Марипосой. Отведал… и не слишком впечатлился, решив, что слова приятеля были сильным преувеличением. Но сегодня рассказ старинного друга всплыл в памяти вновь.

Может, конечно, дело и в масти, но соитие с Марипосой и с Фьямметтой – это как стакан кислого молока и бокал орчаты^[135]. Как кружка яблочного сидра и рюмка выдержанного в старой солере^[136] хереса^[137]. Значит, дело не в масти или, по крайней мере, не только в ней. Дело в самой этой женщине и чувстве к ней. И как же хорошо, что именно она, его пламенная Фьямметта, стала новой маркизой де Велада. Его женой. Его возлюбленной супругой. Видимо, на ней его донжуанский список и закончится.

Из собственного опыта и опыта друзей де Велада знал: есть жены вынужденные, есть трофейные, есть выгодные, а есть – судьбой назначенные. Фьямметта Джада была именно такой. Его судьбой. Он чувствовал это сердцем, понимал, что лишь с ней может быть по-настоящему счастлив. Маленькая Ямита стала не только его наваждением, но и смыслом всех смыслов. Сегодня он сделал ее женой, женщиной. Завтра научит быть хорошим другом и лучшей любовницей, а там, глядишь, она станет матерью его детей и бабушкой его внуков и правнуков.

Ему нравилось в его сладкой Карамельке всё, но больше прочего – витальная сила. Любая другая девушка была бы раздавлена произошедшим в женской спальне палаццо Москати, но не она, не Фьямметта Джада. Перед ее выдержкой стоит снять шляпу. Ямита держалась отменно. Выше всяких похвал. Один бросок в него туфлей чего стоит! Настоящая маркиза де Велада! То, что ему и было нужно. Определенно.

Но еще больше ему нужна любовь уникальной во всех отношениях женщины. Ответные чувства любимой супруги сделают и без того идеальное соитие запредельно страстным.

Опыт общения с Фьямметтой в пору совместного путешествия доказал, что им и без постели вполне комфортно. Им всегда было о чем поговорить. Они с полуслова понимали шутки друг друга. Их словесные поединки – лучшие из тех, что у него когда-либо были. Они заряжают друг друга энергией, оптимизмом и радостью. Самым нелепым образом ему нравится даже ее дерзость, которую всё же намерен, хотя бы отчасти, посадить на поводок. Им вполне комфортно вдвоем в закрытой карете и на берегу озера, в шумной таверне и монастырской трапезной. А значит, будет комфортно и идти по жизни рука об руку.

Из всего этого следует один вывод: нужно действовать по намеченному плану и стараться вызвать у жены любовь. На крючок желания и интереса он ее сегодня точно подцепил. Фьямметта Джада страстна и любопытна. Если будет игнорировать ее, если не будет выказывать интереса, она сама начнет проявлять инициативу. А уж распалить из искры пламя он сумеет.

* * *

Оставшись в комнате одна, Фьямметта Джада подняла с пола сорочку и натянула на себя. Закутавшись в покрывало плотнее, легла на край кровати. Ей было жизненно необходимо побыть в тишине мыслей, прислушаться к новым ощущениям.

Сегодня она окончательно рассталась с Анджело Камилло. Сегодня же стала венчанной женой Луиса Игнасио Фернандеса, и сегодня же маркиз сделал ее своей женщиной.

Она стала женой и женщиной! Святая Мадонна! Фьямметта не так всё это представляла.

Нет, ей безумно понравилось то, что Луис Игнасио вытворял с ее телом. Ей было хорошо, как никогда прежде. Незначительная боль в начале этого действа не отменяла полученного удовольствия. В ней явно проснулось что-то голодное, жадное и ненасытное. Она не откажется повторить подобное впредь.

И похоже, она впустила в себя маркиза де Велада не только в прямом, но и в переносном смысле. Этот мужчина еще раньше вошел в ее душу, а теперь пытается во что бы то ни стало расположиться в самом ценном месте, прямо в сердце. И воцариться в нем, вытеснив ставшие и без того ничтожными осколки влюбленности в Анджело Камилло. И надо признаться, у него неплохо получается. Если так пойдет и дальше, она не успеет оглянуться, как влюбится в маркиза без памяти.

Но Луис Игнасио хочет не просто влюбить в себя, он хочет подчинить ее. И, как ни противится, волей-неволей она уже подчиняется. Одна сцена с раздеванием чего стоит! Месяц назад Фьямметта Джада в этих обстоятельствах послала бы маркиза прогуляться до преисподней, но не стала бы перед ним обнажаться. А сегодня сделала это как миленькая.

Она была абсолютно голой, а Луис Игнасио раздеться до конца не пожелал! Так и взял ее, оставаясь в сорочке и кюлотах. Как будто походя, как будто между делом, не придав такому важному для нее интимному акту должного значения. Кажется, он даже ботинок при этом не снял!

Но, что удивительно, в ее душе чувство обиды на маркиза перевешивало сейчас желание, чтобы всё было по-другому, тело к телу, кожа к коже. Если было так хорошо сегодня, то как же возбуждающе-горячо и упоительно-страстно это будет, когда они будут оба обнажены?!

Фьямма не была глупа и понимала мотивы сегодняшних поступков Луиса Игнасио. В произошедшем она во многом была виновата сама. Будучи невестой маркиза, с какой-то радости поцеловалась с Анджело Камилло, спровоцировав жениха на скоропалительный брак и наказание раздеванием.

Наверное, испытываемое чувство вины и заставило ее подчиниться супругу. Тем более что ничего сверхъестественного от нее не требовалось. Прачка Лауретта заверяла, что супруги часто обнажаются друг перед другом. Упоминала она также, что свою брачную ночь они с мужем провели нагишом. Не подчинись она воле маркиза, выглядела бы перед ним чопорной пуританкой или закоренелой ханжой. А еще хуже – никчемной слабачкой и жалкой трусихой.

Да и вообще, Фьямма привыкла, что во время их совместной поездки в Рим всем верховодил маркиз. Она приняла его главенство и внутренне смирилась с ним. Этому мужчине каким-то непостижимым образом удалось тогда подчинить ее. Но вот мысль о том, что маркиз де Велада будет управлять ею всю оставшуюся жизнь, распаляла в ней костер прежней строптивости. Фьямметту Джаду не покидало ощущение, что супруг пытается объездить ее, как норовистую кобылу.

– Вот еще! – процедила она вслух. – Пусть прибережет аркан и седло для другой необъезженной лошадки.

Сказала и тут же шлепнула себя мысленно по губам. Что она почувствует, если узнает, что маркиз и впрямь пожелает «объездить» другую непокорную дурочку? Похоже, потеряв девственность, она обрела нечто другое: после соития с мужем в ней проснулась жадная собственница! Как там маркиз сказал? Я буду твоим единственным мужчиной? Так вот пусть и она у него будет единственной женщиной!

И тут Фьямметта наконец-то нащупала главное, то, что мешало ей принять до конца свой брак и раствориться в новой роли. Этим главным был страх. Да-да, именно страх возможного счастья останавливал ее. Она была счастлива с Анджело, она любила, а потом всё потеряла.

Репутация маркиза ставила под большое сомнение возможность крепкого, счастливого брака. Фьямма боялась отдать этому мужчине сердце. Вдруг, вдоволь натешившись ею, он вновь вернется к прежней, разгульной жизни? Если она по-настоящему влюбится в него, а он начнет изменять, придется по кусочкам собирать осколки разбитого сердца. И это будет пострашнее, чем расставание с Анджело, потому что зреющее в душе чувство к маркизу даже сейчас, в самом зачатке, сильнее, чем прежнее чувство к Анджело Камилло. Фьямметта уже нисколько не сомневалась: с бывшим женихом у нее была не любовь, а сильная юношеская привязанность. Не более. А вот с Луисом Игнасио…

Додумать Фьямметта не успела. Дверь в спальню отворилась, и в нее вошла… Джиорджина? Ее личная камеристка из Кастелло Бланкефорте улыбалась и держала под мышками Джельсомино и Вольпину.

– Джина! Откуда ты взялась и как сюда попала?

– Так меня выписал из нашего замка ваш будущий, ой, уже нынешний, – поправила сама себя девушка, – супруг. Я здесь со вчерашнего вечера. Его светлость распорядился готовить здесь всё к вашему приезду. Кстати, монна^[138] Фьямма, вас можно поздравить? Как я понимаю, вы теперь маркиза де Велада?

– Похоже на то, – как-то безрадосто ответила ей Фьямметта.

Собаки, услышав ее голос, наперебой затявкали. Камеристка спустила их с рук на пол, и питомцы со звонким, радостным лаем бросились к хозяйке. Служанка подбежала вслед за ними, подняла и подсадила их на кровать. Они принялись вилять хвостами и нализывать руки Фьямметте.

– А эти прелести откуда здесь взялись?

– Так его светлость маркиз привез их вместе со всеми вашими вещами. Помимо кареты, две веттуры разгрузили, да еще я вчера из замка по велению его светлости кое-что привезла.

Вдруг до Фьямметты Джады дошло:

– Постой, если ты здесь со вчерашнего вечера, почему я тебя до сих пор не видела?

– Маркиз запретил заходить в ваш будуар до его разрешения. К тому же он самолично запер вас на ключ, когда привез давеча из церкви. А с полчаса назад, когда уходил, распорядился приготовить для вас ванну и чистую одежду.

– Маркиза нет дома?

– Его светлость, уходя, сказал, что отправляется на корсо^[139]. Он распорядился готовить ужин исключительно для вас. Сказал, что дома трапезничать не будет.

Поднимая с пола разбросанные предметы одежды, камеристка добавила:

– Кстати, ванна в туалетной комнате готова. Вам помочь или справитесь сами?

– Справлюсь сама, Джина. А ты пока приберись здесь.

Фьямметте срочно требовалось побыть одной. Ей нужно было во что бы то ни стало обдумать новые сведения, изложенные служанкой, чтобы выработать правильную стратегию поведения в отношении супруга. Да, пожалуй, пора привыкать называть Луиса Игнасио именно так. Отныне он ее супруг. И этого теперь не изменить. Но менять ей, как ни странно, ничего и не хотелось. День неправильных событий принес в итоге ощущение удивительной и вполне закономерной правильности.