– Да уж лучше б сирена! Всё проще было бы. Обратно в море оттащили, и все дела. А так, чует мое сердце, придется с братцем сражаться. А он такой же упрямый, как и я сам. Начнет упорствовать в своем выборе.

– Эх, и что это вам на девок никак не везет? Сами красавцы! Поглядеть – глаз поласкать, а синьорин выбираете – на устах мед, а в сердце лед^[14]. Вам бы обоим добрых жен найти, а не только красивых. Ведь в народе как говорят: «Красота без доброты подобна выдохшемуся вину»^[15]. Хотя с братцем-то вашим, может, и не так всё плохо? Поезжайте, посмотрите, может, и по нраву вам придется невеста синьора Витторе. А то вы в своей голове наверняка уже целую Маскинганну^[16] нарисовали, не иначе.

У графа Моразини комментарии старого слуги вызвали недовольство. Скривившись, он произнес:

– Паскуале, ты давай не умничай. Займись-ка лучше делом.

– Так это я мигом, ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться. Сейчас всё будет сделано.

Слуга, шаркая по полу ботинками, удалился. А граф Моразини подумал: «Может, и в самом деле я сгущаю краски? Может, имя Анджелина не знак беды, которая грозит обрушиться на брата? Возможно, я по первому сигналу готов перенести свой негативный опыт на любые отношения, в том числе и на влюбленность Витторе? А в жизни всё гораздо проще, не так замысловато, не так закручено?»

Но его интуиция буквально вопила об обратном. Брат определенно ввязался в непростую историю, которая ничем хорошим не закончится. Эта девушка с ангельским именем не принесет ему счастья. Напротив, она станет источником больших бед и страданий.

Витторе этого не понимает и вряд ли сейчас поймет. У влюбленных чувства застят всё остальное. Правильно англичане говорят: «Affection blinds reason. Влюбленность ослепляет разум». А влюбленность, замешанная на чувстве жалости, – вообще гремучая смесь. Она не позволит пробиться сквозь себя никаким доводам рассудка.

Младший брат всегда отличался чувствительным сердцем и излишним благородством. То подбирал на псарне брошенных щенят, а затем подращивал их сам, вопреки материнским уговорам предоставить заботу о мелкой живности слугам. То, поддавшись порыву, собирал свои игрушки и раздаривал их мальчишкам, подручным конюха и псаря. То подобрал раненного соколом стрижа. Лечил его, кормил, выхаживал, а затем, когда пернатая птаха пришла в себя, выпустил на волю.

Но был еще один случай, который Альфредо врезался в память особенно. Витторе был тогда совсем маленьким. Лет пять-шесть, не более. И была у него няня по имени Паола, милая, приятная девушка, которая очень нравилась шестнадцатилетнему Альфредо.

В родительском доме был большой прием по случаю юбилея бабушки. Съехалось много родственников и гостей. Паолу подрядили в помощь камеристкам. Ей пришлось выполнять непривычную работу, в том числе отглаживать платья гостям. Тогда-то и произошел крайне неприятный инцидент.

К ней в гладильную забежал маленький Витторе: он очень соскучился по няне, которую за всей этой кутерьмой практически не видел. Паола отвлеклась на него, казалось бы, на минуту, но эта оплошность стоила ей слишком дорого. Ценой тому была огромная дыра на самом видном месте платья, которое она гладила.

Как на грех наряд этот принадлежал весьма зловредной гостье – герцогине ди Бердано. Когда та узнала о случившемся, дело не ограничилось криками и воплями. Герцогиня схватила утюг и прижгла им руку бедной девушки. Более того, она потребовала, чтобы «эту никчемную девчонку уволили немедленно без всякого содержания».

Оба брата стали случайными свидетелями этой некрасивой сцены, но только у пятилетнего малыша хватило сил противостоять этой вредной старухе.

– Вы злая Петтенедда^[17], вот вы кто! – выкрикнул ей в лицо рассерженный малыш.

А когда родители, чтобы сгладить последствия инцидента, попытались выставить Паолу за дверь, Витторе во всеуслышание заявил, что не позволит сделать этого, потому что сейчас же женится на своей няне. И как только он это сделает, никто не посмеет ее обидеть, потому что она будет находиться под его защитой.

Тогда эта детская выходка вызвала улыбки на устах взрослых. Родители смогли спрятать Паолу с глаз долой на время празднества, после которого она вернулась к своим прямым обязанностям. Но уже тогда и родителям, и Альфредо стало ясно: в их семье подрастает ярый поборник справедливости, защитник тех, кто попал в беду.

С годами эти качества в Витторе немного сгладились, но он так и остался весьма чувствителен к бедам и несчастьям окружающих. В этом старший брат отчасти завидовал младшему. И вопреки тому, что всегда призывал Витторе быть более твердым, более жестким, не таким милосердным, в глубине души ценил младшего брата именно за эти качества.

Но теперь Витторе стал злоупотреблять милосердием. И хотя это свойство все считают добродетелью, очень часто оно является попустителем греха и безнравственности, ибо слишком много возникает желающих попользоваться им. В этом смысле совершенно прав Генри Филдинг^[18], полагающий, что «ошибочное милосердие есть не только слабость», но оно еще и «весьма пагубно для общества, потому что поощряет порок».

Зачастую люди доброту и милосердие воспринимают как уязвимость человека и используют эти качества в своих целях. Поэтому сначала надо быть трезвомыслящим, а уж потом великодушным. Сначала нужно обзавестись мозгами и уж потом шляпой с перьями.

А в том, что эта самая особа по имени Анджелина воспользовалась великодушием и милосердием младшего брата, у Альфредо Северо Моразини не было никаких сомнений. Истинно благородная девушка ни в коей мере не стала бы принимать предложение руки и сердца, пока не вспомнила что-либо о своем происхождении. Она не позволила бы поставить под сомнение будущий брак. И не давала бы повода не верить ее намерениям.

Дверь кабинета вновь отворилась, и камердинер возвестил:

– Ваше сиятельство, ванна готова, цирюльник ждет.

– Уже иду, Паскуале, – ответил граф, откладывая письмо, которое перечитывал третий раз кряду.

* * *

Альфредо лежал в ванне и думал о том, что ему впервые за четыре года придется покинуть Кастелло-ди-Абиле. За время своего самоизгнания он буквально сроднился с суровыми стенами. Он сам стал как этот замок: мрачный, угрюмый, нелюдимый.

Массивный, но не лишенный магического очарования, замок-крепость вырос на отроге из красной яшмы в долине реки Селе, в двадцати с небольшим мильо^[19] от Салерно, в том самом месте, где в Селе впадает ее малый приток – Калоре. Стратегически верное расположение на хорошо укрепленных скалистых берегах, мощь и сила оборонительных конструкций должны были наводить панику и ужас на потенциальных врагов, коих немало было за всю историю этого сооружения.

По своей структуре замок представлял собой обычную прямоугольную постройку, имевшую внутренний двор и квадратные башни по углам, усиленные массивной крепостной стеной и глубоким рвом со сторон, не защищенных естественным течением рек. Проход в замок был возможен только по узкой дороге через перекидные мостики, ведущие вдоль скалы и прикрытые несколькими уровнями обороны, включая мощные ворота и оборонительные башни.

Поначалу внешний облик крепости не заботил устроителей. Всё, что от нее требовалось, – быть прочной и надежной. Однако владельцы замка XIII–XV веков попытались украсить это строение готическими башенками, стрельчатыми аркадами, контрфорсами, ажурными фризами и фиалами^[20], что определенно придало строению шарма и магнетизма.

Согласно легенде, замок был обязан своим названием любимому слону эмира Ифрикии^[21] из династии Аглабидов^[22] Мухамеда I Абу-аль-Аббаса^[23]. В 846 году эмир с войсками, завоевав Таранто и Бари в Апулии и Мессину на Сицилии, двинулся на Рим, попутно разграбив Неаполь и сумев захватить там несметное количество богатств.

Однако в этом завоевательном походе Мухаммед, многое обретя, потерял главное: любимца-слона по кличке Абиль. Красивое, умное и выносливое животное заболело и скончалось как раз в этом самом месте. Чтобы увековечить его память, эмир повелел возвести на месте захоронения слона мавзолей-крепость, который назвали именем умершего животного.

В 1128 году эти земли вместе с крепостью тридцать девятый по счёту и последний независимый герцог Неаполя Сергий VII^[24] подарил своему сподвижнику и верному стороннику Фальконе Моразини, основателю нынешней династии. Он и воздвиг на руинах крепости-мавзолея замок Кастелло-ди-Абиле.

К середине XVI века Моразини стали не только знатной, престижной фамилией, но и по-настоящему влиятельной силой, и в 1555 году император Священной Римской империи Карл V^[25] даровал им право чеканить собственные монеты. В течение двух последующих столетий представители семейства расширяли и совершенствовали замок, превращая древнюю крепость в роскошную графскую резиденцию с элегантными комнатами, фресками, библиотекой, садами и фонтанами.

Альфредо по-своему любил это семейное родовое гнездо, а вот младший брат его избегал. Отчасти из-за другой легенды, достойной трагедий Шекспира. Она связана с именем дочери кастеляна^[26] замка Кьярой, которая была безумно влюблена в капитана замкового гарнизона Коррадо Монтисолли.

Храбрый воин отвечал девушке взаимностью. Однако Кьяра была обручена отцом с соседним феодалом в надежде расширить земельные владения и заключить прочный дипломатический союз. Молодая пара, благодаря помощи служанки Кьяры, встречалась в большой тайне. Но, как и в сонетах о куртуазной любви, тем паче в известных шекспировских трагедиях, на незаконных любовников обрушилось невезение.

Пришло время, когда Коррадо ушел с полком защищать границы замковых земель. Кьяра же, проводив возлюбленного рыцаря на сражение, каждый день забиралась на самую высокую башню замка, с нетерпением ожидая его возвращения. Она хотела первой своими глазами увидеть войско замкового гарнизона.

Однажды Кьяра заметила у слияния рек Селе и Калоре войско рыцарей, направлявшихся к замку со стягами, имеющими знаки отличия врагов. Увидев это, она подумала о худшем: о поражении и гибели возлюбленного и об осаде крепости, которую вскоре все они испытают. Понимая, что ждать дольше бессмысленно, она решила покончить с собой и бросилась на скалу с башни. Если бы она подождала всего несколько мгновений, то узнала бы дорогое ей лицо командира рыцарей: это был Коррадо, который приказал развесить изорванные вражеские стяги на свои пики в знак презрения к врагу и полной победы над ним.

Когда же группа рыцарей пересекла подъемный мост и услышала известие о самоубийстве дочери кастеляна, Коррадо Монтисолли понял, что приказ о презрительном отношении к вражеским знаменам убил его возлюбленную. И перед ним встал вопрос: как жить дальше без любимой Кьяры? Отважный воин, не знавший поражений в битвах, осознал, что проиграл главное сражение своей жизни – сражение с судьбой. Тогда без промедления он решил совершить такой же безумный поступок, как и милая сердцу юная дева.

Альфредо всегда считал эту историю всего лишь красивой легендой, а вот Витторе утверждал, что с детства в завывании печных труб замка слышит плач призрака Кьяры. Именно поэтому младший брат не любил родовой замок, считая, что все, кто здесь живет, просто обречены на несчастную любовь.

Альфредо же любил эту старину, с которой связано столько легенд и преданий, столько захватывающих воспоминаний. В детстве он облазил здесь каждый уголок, каждый закуток, каждый чердак, и поэтому, когда после трагических событий четыре года назад встал вопрос, что делать дальше и куда податься, чтобы скрыться от любопытствующей толпы, выбора особо не было. Ехать в Кастелло-ди-Абиле! Здесь сами стены лечат, поддерживают дух, вселяют мысль, что ты есть продолжение славного рода, который воздвиг эти мощные стены и укрепления. Стены, которые являются твоей опорой, твоим родовым гнездом, и которые ты ни в коей мере не должен подвести. А потому обязан всё выдержать и выдюжить. Снести переживания достойно.

Он так и жил всё это время. Занимался реконструкцией и укреплением замка, разбирал местную библиотеку, уходил с головой в хозяйственные дела, писал мемуары, связанные с его дипломатической карьерой.

– Ну вот, ваше сиятельство, всё готово, – цирюльник, занятый бритьем, радостно просиял. – Хотите на себя взглянуть?

Альфредо, не разделяя радости брадобрея, молча кивнул, взял в руки протянутое зеркало. Из отражения на него взглянул довольно импозантный мужчина с заметными нитями серебристой проседи на висках. Признаться, узнать себя в этом моложавом синьоре было не так-то просто. Граф отвык видеть себя таким: молодым, безбородым. «Может быть, зря побрился? – подумалось ему. – Перед кем мне теперь красоваться? Ну да как есть».

Моразини вылез из ванны, надел халат и подошел к распахнутому окну. Дождь на улице прекратился, и из-за туч несмело начали проглядывать и продираться первые лучи солнца. И всё вокруг сразу повеселело, ожило, заискрилось. В саду радостно защебетали птицы.

– Да, с этим письмом брата в жизни определенно что-то изменится, – произнес мужчина и пошел одеваться.