Благодарю Л.Я. Дединского, моего самого строгого цензора, за помощь в написании книги

Издательство Книга Сефер

+(972)50-242-3452

https://www.kniga-sefer.com/

https://www.facebook.com/KnigaSefer

book@kniga-sefer.com

kniga@kniga-sefer.com

© Ана-Мария Портнова, 2019

Солнышко

«Нам не повезло с нашими детьми, они выросли».

(Кристофер Морли, американский журналист)

1

– Давай, давай, Яна, – восторженно хлопала в ладоши девочка.

Несколько человек, прогуливавшихся по парку, остановились и засмотрелись на женщину, которая прыгала со скакалкой перед сидящими на скамейке смеющейся девочкой и смущенным мужчиной и тоже поддерживали Шемеш:

– Молодец! Здорово!

Вошедшая в роль Яна, задыхаясь, в такт прыжкам, выдыхала:

– Ой-я-боль-ше-не-мо-гу-я-сей-час-у-па-ду! – а девочка смеялась ещё звонче и подбадривала:

– Можешь, можешь! Молодец!

Мужчина, слишком серьёзный для такого зрелища, смущённо пробормотал:

– Да ладно, хватит уже.

Когда женщина, наконец, остановилась в изнеможении, среди людей, наблюдавших за этой сценой, раздались аплодисменты. Шемеш в восхищении обняла Яну, и кто-то из зрителей сказал:

– Какая весёлая у тебя мама!

Но Яна не была мамой Шемеш, она была подругой её папы. Впрочем, не удивительно, что их приняли за маму и дочь. При беглом взгляде они были похожи: обе маленького росточка, обе пухленькие, жизнерадостные, только у девочки были медно-рыжие волнистые и тяжелые волосы до плеч и зелёные глаза, а у женщины курчавые иссиня-чёрные волосы были коротко подстрижены и глаза были синие.

Когда Яна присела на скамейку, а Шемеш, воодушевленная её примером, отошла прыгать со скакалкой чуть подальше, Дима вполголоса сказал:

– Несерьёзно как-то. Взрослая женщина всё-таки. Люди смеялись. Стыдно.

– Стыдно? – опешила Яна от неожиданной реакции, – но, во-первых, твой ребенок смеялся и это должно волновать тебя больше, чем мнение окружающих, а во-вторых, окружающие не смеялись, а восхищались.

– Это было неуместно, – настаивал Дима, – ты уже вышла из этого возраста.

– Спасибо, что напомнил, а то благодаря твоей дочке я скинула лет двадцать, – ответила Яна, уже начиная понимать, что этому сухарю ничего не докажешь.

– Я же не сказал, что ты старуха. Я имел в виду, что…

– Хватит, Дима, не усугубляй. Я помню, сколько мне лет и знаю, как должна вести себя приличная в твоем понимании женщина, но если мне ещё представится случай почувствовать себя так, как я чувствовала себя 10 минут назад, я это повторю. Особенно, если это рассмешит Шемеш.

– Яна, Яна, смотги, у меня получается!

Женщина с удовольствием и облегчением встала со скамейки и подошла к разгоряченной девочке.

– Здо́рово, Рыжик! Сколько раз ты прыгнула?

– Двадцать!

– Ух ты! Умничка! Теперь надо медленно походить, резко останавливаться нельзя, и водички попить.

– А почему нельзя гезко останавливаться? Я бы сейчас на тгавке полежала.

– Ты видела, что происходит с людьми в автобусе, когда он резко останавливается?

– Они падают.

– Правильно. Когда-нибудь будешь учить по физике про силу инерции, тогда поймешь лучше. Разве на танцах вас не учили, что после тренировки надо медленно походить?

– Да, но я не знала, почему. Давай пгойдем кгуг по пагку.

– А папа не обидится? – спросила Яна и оглянулась на скамейку, где они оставили отца.

Она напрасно волновалась. Дима курил, задумчиво глядя совершенно в другую сторону. Уже не в первый раз обида кольнула Яну в сердце, как будто она действительно мама этой славной девчурки. Наряду с обидой, каждый раз, наталкиваясь на его отстраненность и ненужную, занудную строгость, она испытывала и недоумение. Ведь Шемеш была поздним и долгожданным ребенком, ей было всего 8 лет. Он говорил о ней часами. Первое время почти всё их общение состояло из рассказов Димы о дочке. Надо отдать должное, что хоть он и заливался, как соловей, но никогда не забывал спросить у Яны, была ли у неё подобная ситуация с её дочерью и как Яна себя в ней вела. Дима беспрерывно сравнивал с Яной свою бывшую жену не в пользу того, как она воспитывала Шемеш. Яна при этом испытывала смешанные чувства. С одной стороны, похвала всегда льстит, но то, что он обсуждает с ней мать своей дочери, было неприятно и вызывало внутренний протест.

Детство своей Даны она вспоминала с удовольствием и светлой грустью. Она могла гордиться собой: до приезда в Израиль Яна отдавала девочке всё свободное время. В годик Дана серьёзно заболела и когда пришло время записывать её в ясли, участковый педиатр сказала:

– Выбирайте: либо работа, либо ребёнок. Её иммунитет яслей не выдержит.

Выбирать не приходилось. Напуганные горьким опытом, потеряв первого ребенка, они с мужем решили, что Яна возьмет отпуск на год за свой счет. Жили они тогда в двухкомнатной квартире вместе с родителями Яны. Безусловно, бабушка с дедушкой обожали Дану, но согласованности в их действиях не было как во время детства дочери, так и в пору детства внучки. И даже не то страшно, что каждый вёл себя по-своему, потому что действия каждого были полезны малышке. Беда была в том, что каждый считал действия другого совершенно неправильным и по этому поводу они беспрерывно ссорились друг с другом, причём часто при девочке. Дедушка любил рассказывать сказки и истории, но делал это лишь тогда, когда хотел сам, порой вторгаясь в игру или разговор мамы с дочкой, но подходило время новостной передачи, и дедушка тут же прекращал рассказ, отсылая плачущую Дану к маме.

Бабушка не умела ни рассказать, ни научить чему-то, но обожала вкусно накормить и побаловать внучку, чем стремительно превращала её в маленького деспота по отношению к себе же самой. Бывало, посадит дедушка внучку к себе на колени и начнет самозабвенно что-нибудь эдакое не по возрасту умное рассказывать (казалось, что он своим рассказом восторгается больше, чем ребенок), а тут бабушка заходит из кухни:

– На черта ты ребёнку голову ерундой забиваешь? Ей кушать пора! – и тут же елейным голосочком: «Пошли, манюнечка, бабушка тебе свежий супчик сварила».

Яна нуждалась в помощи родителей, поэтому некоторое время вынуждена была относиться к этому терпеливо. От мужа помощи ждать не приходилось. Из-за того, что Яна взяла отпуск за свой счет, он должен был работать больше и очень уставал. Со временем, когда малышка стала меньше болеть, появилась возможность организовать свой день так, чтобы справляться самой и с хозяйством, и с ребёнком и Яна изолировала девочку от разрывающей любви бабушки и дедушки. Они много гуляли в парке, наблюдали за птицами, деревьями или, в теплую погоду ложась на траву, рассматривали копошащихся в ней букашек. Яна не относилась к дочке, как к живой кукле, не наряжала её на прогулку в рюши и бантики, запрещая ко всему прикасаться, чтобы не испачкаться. Дане на детской площадке разрешалось всё: кататься на скрипучих качелях, съезжать с поржавевшей в некоторых местах горки, залезать на лесенки. Ей можно было пачкаться в песочнице, рвать колготки, ползая на четвереньках и висеть на перекладине вниз головой, но мама не сводила с неё глаз ни на минуту. Потом они возвращались домой, Яна купала малышку, кормила и укладывала спать. Если же погода не позволяла выходить на улицу, они творили и вытворяли. У Даны рано обнаружился талант художника, и Яна всеми способами старалась его развивать: объясняла азы композиции самых простых рисунков, варианты смешивания и сочетания цветов, способы рисования карандашами и красками. Хорошим примером было множество книг с иллюстрациями известных художников, которые Яна покупала, когда её кроха была ещё в колыбельке. Они лепили зверушек из пластилина, вырезали аппликации и очень много разговаривали. Детство дочери было, пожалуй, самым счастливым периодом в жизни Яны. Потом переезд в Израиль совпал с возрастом, который на иврите называется (противный возраст) или (что-то типа «дурнадцать») и счастье закончилось. Знакомство с Шемеш чудесным образом продолжило это счастье, ведь сейчас девочка была в том возрасте, в котором Дана была ещё близка с матерью.

Вскоре после того, как Яна начала встречаться с Димой, она довольно быстро поняла, что в его желании познакомить свою новую подругу с дочерью было и отцовское тщеславие, и самый банальный расчет. Он не просчитался: не полюбить Шемеш было невозможно. Хотя внешне она была совсем не похожа на Дану, но характером очень напоминала её: такая же хохотушка, ласковая, задающая массу вопросов и умеющая выслушивать ответ, смешно путающая слова (у Даны это было возрастное, а у Шемеш связано с тем, что она больше говорила на иврите).

Прошлый раз, когда они взяли Шемеш гулять в парке, они подошли к лотку и папа сказал дочке, чтобы она выбрала себе мороженое. Обычно девочка выбирала какой-нибудь «артик» за 3 шекеля, но в этот раз ей на глаза попалось мороженое в шоколадной глазури.

– Сколько? – спросил Дима продавщицу.

– 12 шекелей.

Диму перекосило. Выражение любящего папы тут же сошло с его лица, глаза стали злыми, губы сжались, заходили желваки. Он вынул из кармана жменю мелочи и начал выбирать монетки с ладони. К этому моменту Шемеш уже разорвала обертку и вынула какой-то сюрприз в виде картонной собачки, завернутый в прозрачный маленький пакетик.

– Папа, смотги, тут ещё и подагочек! – радостно обратилась она к отцу.

– Ещё бы, – раздраженно буркнул Дима, – за 12 шекелей можно было и больше положить. Что-то ты сегодня дорогое мороженое выбрала, доча.

У бедной девочки быстро заморгали глазки. Яна поспешно взяла её за руку и задорно воскликнула:

– Зато мороженое вкусное! Правда, Рыжик? И вообще, у нас выходной – гулять, так гулять!

– Эк! – передернул плечами Дима.

Этот странный звук, который Яна про себя называла кряканьем, он издавал обычно, когда ему нечего было сказать. У Яны всё внутри клокотало от злости, но она должна была владеть собой, чтобы поддержать девочку. Немного прогулявшись по тропинкам парка, они сели на скамейку. Шемеш села посредине, Яна продолжала держать её за руку, сев с одной стороны, а надутый Дима сел с другой, чуть поодаль от дочки. Девочка, видимо, чувствовала себя виноватой и искала, как втянуть расстроенного отца в беседу.

– Папа, а знаешь, что мне сегодня спа́лось?

– Не спа́лось, а снилось. Книг не читаешь, поэтому неправильно говоришь.

Яна снова ощутила ярость, которую Дима заметил во взгляде её темно-синих глаз.

– Ну что? Что? – раздраженно спросил он.

– Позже объясню, – сквозь зубы ответила Яна и с улыбкой обратилась к Шемеш:

– Так что тебе снилось, Рыжуля?

– Я видела войну, и я была там חיילת и вокруг стгеляли. Мне было стгашно и жалко тех, кого убили.

Яна приобняла девочку, поцеловала в душистую макушку и сказала:

– Это просто сон, моя хорошая. Наверно, мама вечером слушала новости про войну, поэтому тебе и приснилось. Не бойся.

Ближе к обеду Шемеш надо было отводить домой. Яна подождала Диму на скамейке, пока он зашел с девочкой в квартиру. Некоторое время мужчина и женщина шли молча. Это молчание было для Яны, как зажженный бикфордов шнур, но она не могла взорваться на пустом месте. Повод тут же подал Дима, начав было жаловаться на то, что приготовила бывшая жена для девочки.

– Скажи, сколько в этом обеде твоих денег?

– Причём тут это?

– Притом, что ты палец о палец не ударил для того, чтобы у них был лучший обед!

– У меня нет денег, я потерял работу. Я Рае сказал, что буду давать деньги, когда смогу.

– Вот как! А ей надо содержать и себя, и девочку на одну зарплату, не надеясь на твои жалкие подачки! Ах, как же мы любим свою доченьку! Как нам позарез надо с ней общаться! А 12 шекелей на мороженое поперек горла встали! На сигареты не хватит?

– Я ищу работу, – огрызнулся Дима.

– Три месяца уже ищешь! Три прекрасных возможности упустил.

– Там ко мне неуважительно отнеслись, я же тебе рассказывал.

– Фу ты, ну ты! А за что тебя уважать? За то, что ты с первого дня куришь больше, чем работаешь? Копейками в карманах звенишь, а туда же: уважение! Заплати уважением за танцы своей дочери, купи ей хорошие продукты. Книг она, видишь ли, не читает! Сам-то за 15 лет сколько слов на иврите выучил?

– Почему я должен учить иврит? – возмутился Дима.

– Да ты никому ничего не должен. Не удивляйся, если через год-два совсем потеряешь связь с дочерью.