Яков тоже молчал. Молчал, как обреченный на казнь и даже не пытавшийся оправдаться преступник.

– Ничего объяснить не хочешь? – спросила наконец, устав от гнетущей тишины, от понимания, что ему даже нечего сказать.

– Ты все видела сама.

Его голос звучал безо всякого выражения, без малейшей эмоции.

Я резко обернулась к нему: недоумевающая, возмущенная тем, что он даже не считает нужным попросить прощения, объясниться…

Господи! Да он, живя со мной все эти годы, считал меня такой дурой, что даже не подумал поменять паспорт! И надо было признать – именно дурой я и была.

Иначе не лишилась бы всего, продав единственную квартиру и вручив свою жизнь и жизнь сына тому, кто был мне по закону никем.

Как бы горько это ни звучало, но факт.

– Вопрос в том, почему я не видела этого раньше.

Он поднял на меня глаза, и проблеск сожаления в них резанул по сердцу болью. Неужели все вот так и закончится – больно, нелепо, внезапно?..

Его упрямое молчание ранило. Желая получить хоть какую-то реакцию, я резко замахнулась и со всей силой той обиды и боли, что чувствовала, ударила его по щеке…

Его голова мотнулась в сторону, сквозь сжатую челюсть вырвался свистящий выдох…

– Я имела право знать! Господи…

Его непробиваемость убивала. Схватившись за голову, я растерла ладонями и без того горящие щеки, ощущая, как по ним течет что-то обжигающее, соленое…

– Я тебе столько лет отдала… Жизнь отдала. Родила сына, воображая, что у нас семья, что я – жена, хоть и не по документам… а оказалось, что я… Кто я тебе, Яков? Никто?

– Я этого не планировал.

Он говорил отстраненно, почти безразлично, и это ранило сильнее всего.

– Не планировал чего? Того, что твоя настоящая жена заявится сюда и все расскажет?

– Тебя… не планировал. Сына…

Казалось, сильнее ранить было уже невозможно, но ему это удалось. Того, что мы с Ромой в его жизни вообще лишние, я услышать точно не ожидала.

Не обращая внимания на продолжавшие течь самопроизвольно слезы, я метнулась в нашу с Яковом спальню и, достав из просторного шкафа, о котором так когда-то мечтала, чемодан, стала бросать туда все вещи мужа, что только попадались под руку.

Его пальцы резко и неожиданно сомкнулись на моем запястье, он с силой дернул меня на себя, и, подавляя сопротивление, прижал к груди…

– Ты не дослушала. Я не планировал вас в своей жизни, но вы стали лучшим, что в ней было.

Я слышала, как громко, быстро, надрывно колотится в груди его сердце, выдавая истинный непокой и небезразличие. Так же, как было сейчас и со мной.

– Ты должен был сказать, – повторила глухо. – Когда я забеременела. Когда продавала квартиру. Когда ты свои фальшивые обещания давал!

Я резко вырвалась из его объятий, запустила руку в волосы, до боли их сжала…

– Пятнадцать лет! Ты женат уже пятнадцать лет! Ты виделся с ней все эти годы, что мы были вместе? Жил на две стороны? Что вообще происходило, Яков, в то время, как я думала, что у нас настоящая семья?!

Вопросов было много, все они не помещались в голове, путались, мысли спотыкались одна о другую, пытаясь опередить друг друга…

– У нас и есть настоящая семья, – проговорил он после паузы.

– Нет, – качнула головой яростно. – В настоящей семье люди честны друг с другом. Они не скрывают такие вещи! Я же тебе верила, понимаешь? Верила! Никогда не лезла в твои телефоны, документы, вещи… А чем ты на это ответил? Ты же нас с Ромой оставил буквально без всего!

Он нахмурился:

– Что ты имеешь в виду?

– Эта твоя Инга приходила сюда, чтобы посмотреть квартиру. Которая, как она заявила, принадлежит ей. Квартира, которую мы купили, продав мою собственную!

Его лицо снова сделалось отстраненным, чужим. Не своим голосом он спросил:

– Ты меня считаешь… вот таким? Способным так с вами поступить?

С моих губ сорвался горький, резкий смешок.

– Я, как выяснилось, вообще не знаю, кто ты такой. Может, у тебя вообще гарем? И еще сотня дурочек продали свои квартиры и где-то сидят сейчас без всего, зато радостно воображая себя твоими женами?

Его лицо исказилось, перекосилось. Внутри меня все отчаянно болело, билось, умирало. Мне хотелось очень простой вещи: чтобы он нормально все объяснил. Чтобы убедил, что мы с Ромой в его жизни – не какое-то пустое место…

Но вместо этого он отвернулся к двери, коротко сказав:

– Вряд ли у нас сейчас получится нормальный диалог…

По моим венам пробежал холодок. Удивляясь собственной решимости, я отчеканила:

– Или ты все объяснишь сейчас же или выходишь в эту дверь и встретимся мы в следующий раз уже только в суде. Выбирай.

Глава 8

Яков застыл.

Я видела, как напряглась его спина, как руки сжались в кулаки, выдавая то ли раздражение, то ли решимость.

Он развернулся ко мне: медленно, как-то механически, словно и не живой вовсе.

– Ты же несерьезно это? – уточнил севшим, ставшим вдруг незнакомо-скрипучим голосом.

Я жадно глотнула воздух полной грудью, пытаясь унять беспорядочно скачущие мысли.

– А ты – серьезно? – парировала в ответ и кончик языка едва не щипало от горечи, которой было не скрыть, да я и не пыталась. – Выясняется внезапно, что у тебя есть так называемая законная жена, которая претендует на нашу квартиру, а ты не считаешь нужным ничего объяснить и собираешься вот так просто, спокойно уйти?!

– Я просто не хочу ругаться.

– Тогда надо было давно уже все рассказать! А сейчас не ругаться – уже не выйдет! Ты же как минимум обманул меня, и бог знает, что еще там у тебя на уме на самом деле!

Яков открыл было рот, чтобы что-то ответить, но в этот момент дверь распахнулась и в проеме показалась лохматая черноволосая макушка сына.

– Вы чего кричите? – спросил он обеспокоенно.

Я заметила, как Ромка крепко прижимает к себе неизменный планшет, словно тот сейчас был его спасением и ориентиром в этой ситуации, когда между родителями происходило что-то странное, ранее ему непривычное.

Яков нашелся с ответом первым.

– Просто поспорили, что вам стоит взять с собой в поездку, – солгал спокойно и меня неожиданно замутило.

Как же ловко у него это, оказывается, выходило! Вот и мне он так же врал много лет подряд, называя женой, говоря, что у нас настоящая семья…

Я отвернулась, начиная для вида что-то искать в шкафу.

– Да, все хорошо, сынок, – проговорила, надеясь, что голос не выдаст. – Иди к себе.

Некоторое время еще чувствовала: сын неловко мнется на пороге, явно до конца не веря тому, в чем его пытались убедить. Но вот дверь скрипнула, тихо притворившись, и я с прерывистым вдохом обернулась к мужу.

– Кстати, о поездке. Ты для этого нас пытался сбагрить в Турцию? Чтобы тут… со своей этой Ингой встречаться? Или чем там еще ты намеревался с ней заниматься?

Я говорила быстро, зло, резко, каждым словом желая задеть, ранить, зацепить. И вместе с тем, в глубине души отчаянно желая, чтобы он возразил, переубедил, поспорил…

Но раньше, чем изо рта Якова вырвалось хоть слово, я уже заметила его взгляд. Неловкий, стыдливый, виноватый…

– Карин, ну ты что говоришь такое? – откликнулся вяло, словно и сам до конца не был уверен в том, что нужно возражать.

– А что еще мне говорить? Что думать? Тем более, что ты не торопишься что-либо объяснять!

Я изо всех сил старалась не переходить на крик, чтобы не пугать сына, но нотки истерики порой еще прорывались, выдавая волнами набегавшее на душу отчаяние.

Яков шагнул к кровати, упал на нее, точно разом лишившись всех сил, и, закрыв лицо руками, отчего голос его зазвучал глухо, проговорил:

– Не знаю, с чего начать… просто… спрашивай. Что хочешь…

– Ты жил с нами обеими? Спал одновременно?

Он резко вскинулся:

– Нет, конечно! Карин, ну ради всего святого, я же каждую ночь дома был, нигде не задерживался…

– …и старательно прятал паспорт, – закончила за него, не скрывая сарказма.

– Я боялся.

– Но так ведь невозможно прожить всю жизнь, скрывая такие вещи! А если бы с тобой что-то случилось?! Ты об этом подумал?! С чем бы мы с Ромой остались?!

Он мотнул головой, как оглушенный выстрелом медведь, твердо возразил:

– Я о вас позаботился…

– Пока я вижу, что все совсем наоборот. Ладно… и что, ты с ней виделся вообще за эти годы? Кроме того раза, когда солгал мне, что поехал на срочную встречу якобы с поставщиком!

Он вновь виновато опустил голову, ответил – как показалось, вполне честно:

– В основном только говорил по телефону.

Я сделала глубокий вдох, пытаясь уложить в голове всю полученную новую информацию. Но ее по-прежнему было мало. И ничего из сказанного не объясняло главного…

– Раз ты с ней не был… – проговорила, зачем-то тщательно подбирая каждое слово, словно от верно подобранной формулировки зависела моя жизнь, – то почему не развелся? Почему не признался мне в том, что женат?

И снова – чувство вины, что пропитало собой, кажется, весь его облик. Черты лица, сгорбленная поза, нервно сцепленные руки – во всем этом считалась мука и… понимание неизбежности, суть которой была известна сейчас лишь ему одному.

– Поначалу мы расстались лишь на время… не окончательно, – начал он говорить, и с первых же его слов мне вдруг стало подспудно ясно, что именно я услышу дальше…

***

Девять лет назад

Он едва передвигал ноги.

После ночной смены они казались непослушными, неподъемными, как две огромные гири, словно бы и не ему даже принадлежавшими.

От понимания, что у него есть буквально час на то, чтобы переодеться, поесть и принять душ перед походом на вторую работу, хотелось выть. Но он лишь упрямо сжимал челюсти и шел. Вперед, вперед… шаг за шагом, шаг за шагом…

Потому что знал, к кому и зачем идет. Образ жены – красивый, утонченный, изящный – придавал ему сил тогда, когда, как казалось, не способен уже ни на что, только лечь и умереть. Но она вела его вперед, мотивировала, давала сил жить тогда, когда их едва хватало на вдох…

Ради нее он убивался на нескольких работах разом, хватался за любые возможности подзаработать. Хотел сделать то, что обещал ей когда-то: дать жизнь, которую она заслуживала. Старался изо дня в день доказывать: она не зря выбрала именно его тогда, шесть лет назад…

А ведь могла только поманить пальцем – и получила бы абсолютно любого. Он никогда не забывал об этом, не уставая завоевывать ее изо дня в день…

– Любимая, я дома! – крикнул буквально с порога, едва войдя в скромную квартирку, которую они снимали вот уже пару лет.

Ответная тишина его встревожила. Спешно разувшись, он широким, размашистым шагом прошагал сначала на кухню, где, ожидаемо, не нашел жену.

Готовить она никогда не любила, да и не успевала. Он – не заставлял, чаще всего довольствуясь пельменями на скорую руку и одним тем фактом, что она просто была рядом. И это главное.

Жена обнаружилась в итоге в спальне, за столом. Когда он вошел – посмотрела на него так серьезно, что это даже пугало и вместе с тем… вызывало желание зацеловать ее. И целовать до тех пор, пока на ее лицо не вернется мягкая улыбка, пока не услышит ее прекрасный смех…

Так он и сделал. Подойдя к ней, приобнял сзади, наклонился, чтобы поцеловать…

Но она неожиданно увернулась.

Обиженный, недоумевающий, он выпрямился и, глядя на ее застывший затылок, уточнил:

– Родная, что такое? Я в чем-то провинился?

Последнее попытался сказать легко и шутливо, но вышло, кажется, плохо. Инга не хуже него знала, как он боялся ее обидеть, потому что страшился потерять буквально до трясучки…

– Нам поговорить надо, Яш.

Голос – сухой и отстраненный, начисто лишенный привычной ласки и мягкости.

– Ого, как все серьезно… значит, все-таки провинился, – снова попытался пошутить.

– Все и в самом деле серьезно.

Ее тон ясно подтверждал сказанные ею слова. Он отошел, нашел на ощупь стул у другого конца стола и, не отрывая глаз от ее лица, сел.

– Ну говори.

Она твердо взглянула ему в глаза и, словно топором по голове приложив, выдала:

– Я уезжаю, Яш. Мне предложили контракт за границей.

Он моргнул, словно оглушенный, дезориентированный…

– Ладно… – наконец нашел сил выдохнуть. – Давай обсудим это…

– А нечего обсуждать. Я уже все решила. Для меня важно состояться, как модель, и это шанс, который я упустить не могу.

Он непонимающе уставился на нее, не веря собственным ушам.

– Решила все… без меня?..

Она отвела глаза в сторону, потом вновь взглянула на него: с сожалением, но пугающе твердо…

– Я думаю, Яш, нам пока все равно лучше было бы пожить отдельно… Это время, что меня не будет, даст нам возможность подумать, переоценить наши чувства и отношения…

Ему нечего было переоценивать, не о чем было думать. Он ни дня не сомневался в том, что ему нужна она, нужен этот брак…

Господи, да он же ею одной только и жил!

Но у нее, похоже, все было не так.

И все, что ему осталось после того страшного утра – это просто ждать и надеяться.

И он… ждал.

Днями… Месяцами… Годами.

И никогда не переставал ждать.

Глава 9

– Уйди…

На это единственное слово ушли последние силы. Господи, да был ли предел этой боли, этому разочарованию, этому разрывающему изнутри на части чувству?..

Думалось – больнее уже некуда. Казалось – ничего страшнее, чем тот факт, что мой муж был женат на другой и лгал годами, уже не произойдет. Верилось – где-то в глубине души, что всему есть приемлемое объяснение…

А вместо этого – только решительный, добивающий удар. Признание, что я в его жизни была лишь временной, удобной заменой той, кого Яков, видимо, возвел в ранг богини.

Внутри все заныло от мысли: да что он вообще в ней нашел? Да, красивая. Бесспорно эффектная. Весьма ухоженная…

Но что она дала ему, кроме боли? Кроме возможности пользоваться своим красивым модельным телом?.. И то не навсегда…

А я…

Я отдала абсолютно все. Но для него это абсолютно ничего не значило. Мы с Ромой – ничего не значили.

– Карин…

Яков протянул ко мне руки в каком-то беспомощном жесте, словно и сам до конца не знал, что именно хочет сделать. Утешить? Получить утешение?..

– Уйди, – повторила глухо.

– Ты же не дослушала…

– И слушать больше не хочу. Не сейчас. Уйди, бога ради!

Он немного помялся на месте, явно сомневаясь в том, как именно стоит сейчас поступить, но в итоге все же негромко проговорил:

– Я в соседней комнате посплю.

Я порывисто отвернулась от него, давая понять, что разговор на этом окончен. Он еще какое-то время простоял на месте, словно ожидал, что я одумаюсь, позову, но в конце концов вышел, тихо притворив за собой дверь.

И эта тишина была страшнее крика.

***

Утром мы с Яковом разминулись. И это, наверно, было к лучшему.

Я встала в обычное время, чтобы отвести сына в садик, хотя работать в этот день не собиралась.

Едва открыла по будильнику глаза – как все случившееся накануне навалилось на душу удушающим снежным комом. На миг даже возникла паника от непонимания, что дальше делать, как жить, куда бежать, где искать помощи…

Глядя в белоснежный потолок, я даже не пыталась справиться с текущими по лицу слезами. Все, на чем сосредоточилась в этот миг – это на попытках просто дышать. Хватать ртом стремительно иссекающий в легких воздух и мысленно убеждать себя, что я все это переживу…

Не знаю, как, но переживу…

До боли сжав руками голову, словно пытаясь раздавить таким образом все пугающие мысли, атаковавшие сознание, я заставила себя встать.

Шаркающим, безвольным шагом прошла на кухню, обвела ее взглядом…

В горле встал непрошеный ком. С какой же любовью, с каким вниманием я обустраивала здесь каждый уголок! Как придирчиво выбирала шкафчики, технику, даже самую мелкую фурнитуру, стремясь к картинке идеальной жизни, о которой мечтала…

И чем все обернулось в итоге?.. Картинка так и осталась идеальной, но мне на ней места больше не было.

– Доброе утро…

Лениво позевывая, сын прошел в кухню, недовольно поморщился, посмотрев в окно…

– Мам, может, сегодня в садик не пойдем? Я буду себя хорошо вести…

Я тоже взглянула на то, что творилось на улице: снег шел вперемешку с дождем, укрывая улицы мокрой колючей пеленой, и от одного только этого вида становилось невольно холодно даже в теплой, уютной квартире…

Которая нам больше не принадлежала.

Я сделала глубокий вдох, заставив себя собраться ради сына, и, с улыбкой повернувшись к нему, ответила:

– Придется пойти. У меня сегодня много важных дел.

– Ой!

Сын вдруг потрясенно распахнул глаза, огляделся, словно что-то ища…

– А Турция? – уточнил с надеждой.

– Отменяется.

Последнее, о чем могла бы сейчас идти речь – это о поездке куда бы то ни было. Тем более в нынешней ситуации, когда в моей жизни все встало с ног на голову и что будет дальше – невозможно было даже предположить.

– Ну почемуууу, – заныл мгновенно Рома.

Я пресекла его жалобы быстро и решительно:

– Кончай болтать и садись за стол. Иначе останешься не только без Турции, но и без завтрака.

***

Обратно домой, из садика, я шла, зябко кутаясь в пушистый шарф – подарок мамы, которая обеспечивала нас вязаными вещами куда лучше и качественнее магазинов, и пыталась решить в своей голове дилемму…

С кем поделиться тем, что со мной случилось? Становилось очевидно: одна я с этой ситуацией попросту не справлюсь. Ни психологически, ни, тем более, юридически, потому что совершенно не была подкована в данной области…

Но и знакомых, способных что-то подсказать, у меня не имелось. Выход виделся один – искать хорошего юриста…

Он явно будет нелишним на тот случай, если словам мужа о том, что он «о нас позаботился» тоже доверять не стоило. А я уже вообще не знала, чему могу верить в этом мире. И кому.

Но юрист – это одно, и поиски его могли затянуться надолго, а душа болела и плакала прямо сейчас…

Достав из кармана куртки телефон, я озябшими пальцами набрала сначала один номер, потом – второй…

Заранее предчувствуя, что пожалею.

Глава 10

– Я так и знала, что этим все кончится!

– Да дай ты ей толком рассказать все!

Сидя на стуле на кухне и чувствуя себя при этом, как на допросе, я беспомощно зажмурилась от этих криков, раздающихся с двух сторон одновременно.

Мать и отец, стоявшие от меня слева и справа соответственно, были похожи на демона и ангела, каждый из которых пытался обратить меня в свою веру.

Привычная с годами, но от этого ничуть не менее комичная картина. И я бы даже посмеялась над всем этим – в иной ситуации, но сейчас мне было совсем не до смеха.

– Ну?! – проговорили они хором, так и не дождавшись от меня никакой реакции.

– Что? – спросила устало, уже не понимая ни чего от меня хотят, ни зачем вообще позвала их на помощь.

Я любила родителей, как и они – меня, но общаться с ними все же лучше было, как правило, по отдельности. В обществе друг друга они проявляли свои худшие качества, регулярно выясняли все еще бурлившие, как взбесившийся чайник, отношения, и, в целом, попросту способны были свести с ума ни в чем неповинных окружающих.

Вот как сейчас.

– Расскажи все еще раз, – потребовала, тем временем, мама.

Я покорно повторила то немногое, что открылось мне самой, после чего с двух сторон вновь полетели, как стрелы, диаметрально противоположные мнения:

– Надо идти в суд! – горячо заявила мама.

– Надо нормально поговорить с человеком! – парировал папа.

Я устало провела ладонью по лбу.

– Я пыталась поговорить, но он толком ничего не сказал…

– Конечно не сказал! Ты же его выгнала! – возразил папа.

– А что ей надо было делать, дальше позволять себе лапшу на уши вешать?! – встряла мама. – А вы, мужики, в этом те еще мастера, только и успевай, что снимать да жевать!

– Да сколько же раз тебе говорить – не спал я с этой Людкой, Зина!

– Ну да, просто так рядом прилег! Стою, верю!

Мне захотелось заскулить и уползти куда-нибудь в угол, чтобы не слышать и не видеть всего этого. Даже мою проблему родители умудрились превратить в очередное поле боя для выяснения собственных отношений.

Они ссорились столько, сколько я себя саму помнила. Почти ежедневно, по любому поводу, громко и со вкусом. Таким же громким и смачным был и их развод, и даже удивительно, что по вопросам имущества они договорились достаточно мирно и спокойно, сосредоточившись на главном – на том, чтобы обеспечить в первую очередь меня.

А вот я не сумела сделать того же для собственного сына. Слишком слепо доверяла, слишком абсолютно любила…

И слишком была растеряна и ранена сейчас, чтобы суметь с этим справиться самостоятельно. Но, похоже, просить помощи стоило явно не у отца и матери.

– Хватит, – взмолилась отчаянно, уже потеряв нить все еще длившейся между ними перепалки. – Пожалуйста, не сейчас… Хватит!

Они дружно замолчали, оборванные на полуслове, только рты так и остались комично-распахнутыми.