В тот вечер Мириэль сидела на потертом, но удобном диване в гостиной восемнадцатого дома. Ее спина болела от многочасового таскания тазов с водой и сгорбленной позы над вонючими ногами. Таблетки чаульмугры, которые она приняла за ужином, урчали у нее в животе. Когда она рыгнула, на языке остался странный вкус шоколадной рыбы.
Она пыталась не думать о том, что ждет ее завтра в лазарете. Больше горшков, без сомнения. И звона колокольчиков. И капризные пациенты, которым необходимо поправлять подушку каждые пять минут. Она могла просто не появиться. Поспать и принять долгую горячую ванну, когда ее соседи по дому пойдут на обед. Но тогда сестра Верена получила бы удовлетворение от того, что оказалась права на ее счет. И Чарли тоже. Кроме того, Гектор сказал ей, что она хорошо справляется со своими обязанностями. Когда она развернула и вытерла его ноги, она ни разу не содрогнулась и не почувствовала рвотный позыв, как в первые дни работы в клинике.
Она потерла затекшую шею и постаралась не вспоминать о том, как это здорово держать в руке ледяной джин-физ[30], и наслаждаться звучащим на заднем плане джазом. У Айрин был фонограф Victrola[31], и она поставила его в гостиной, чтобы им мог пользоваться любой желающий. Но кто-то – скорее всего, Жанна – сломал проигрыватель. Мистер Ли, китаец, который жил в доме тридцать и, по словам Айрин, мог починить все, что угодно, ждал запчастей, чтобы привести его в порядок. Поэтому, чтобы заполнить тишину, Мириэль оставалось слушать стрекот сверчков, доносившийся через открытое окно.
Она знала о людях, приезжающих в такие города, как Нью-Йорк, Чикаго, Лос-Анджелес, и страдающих от нервного срыва из-за постоянного шума. Мириэль чувствовала прямо противоположное. Деревенская тишина действовала ей на нервы. Неудивительно, что целый дом в Карвилле был зарезервирован для тех, кто сошел с ума.
Она скинула туфли и поджала под себя ноги. Одна из соседок по дому оставила на боковом столике смятый журнал. Мириэль взяла его, чтобы чем-то заняться. С обложки на нее смотрела юная старлетка с блестящими черными волосами и медово-карими глазами. Они встречались однажды на вечеринке, не так ли? Мириэль толком не могла вспомнить. В Голливуде было слишком много девушек такого типа – молодых, хорошеньких, полных надежд. В их цепких взглядах сквозили неприкрытые амбиции. Они с Чарли посмеивались над этими особами. Над тем, как те заискивали перед ним и всеми остальными, кто, по их мнению, имел влияние в студии. Тогда они с Чарли были без ума друг от друга, и так близки, как только могут быть близки два человека. Теперь мысль о том, что он один на вечеринках, окруженный подобострастными инженю[32], заставляла ее беспокойный желудок сжиматься еще сильнее.
Чем дольше она смотрела, тем более похожими на кинжалы становились глаза девушки с обложки. Мириэль натянула воротник блузки на пятно на шее и открыла журнал, чтобы избавиться от этих глаз. Первые несколько страниц заполняла реклама пишущих машинок и зубной пасты. Затем заголовок и анонс на весь разворот предстоящего выпуска Paramount Pictures – «Поцелуй Золушки». Ей не нужно было возвращаться к обложке или проверять страницу с содержанием, чтобы понять, что журнал устарел на несколько месяцев. Она вспомнила, что Чарли говорил о картине сразу после Рождества. Впрочем, это относилось ко всему в Карвилле, ужасно провинциальном и отстающем от современности на месяцы, если не годы.
Но это лучше, чем слушать сверчков. Она как раз открыла первую статью и начала читать, когда скрип половиц привлек ее внимание. Подняв глаза и обнаружив Жанну, стоящую в дверях, она ощутила, как раздражение покалывает ее кожу. Как долго девчонка стояла там, тараща глаза? Что за пакость она замышляла?
Но та одарила Мириэль застенчивой улыбкой, и раздражение отступило. У ее дочери Эви были такая же россыпь веснушек на носу и такая же дурацкая привычка посасывать кончики своих косичек. Однако сейчас это казалось сущим пустяком, и у Мириэль перехватило горло при воспоминании обо всех тех случаях, когда она ругала Эви вместо того, чтобы оставить ее в покое.
– Тебе не обязательно стоять там, – обратилась Мириэль к девочке.
Жанна еще мгновение помялась в дверях, затем подскочила и запрыгнула на диван рядом с Мириэль. Подушка дивана застонала. Девочка указала на журнал.
– Просто желтая пресса, – заметила Мириэль. – Истории об актерах и актрисах. Обзоры последних фотографий. Ничего такого, что могло бы заинтересовать маленькую девочку.
Жанна покачала головой. Мириэль и сама понимала, что это не так. Она натыкалась на цветные карандаши и ржавые домкраты, которые Жанна оставляла валяться повсюду. Но она не могла винить девочку за то, что ей было скучно, когда весь ее мир состоял из переплетения больничных зданий и нескольких акров болота.
– Хорошо. Я почитаю вслух, чтобы ты могла послушать.
Первая статья была об актрисе, которая ушла с экрана после нервного срыва. В последнее время она не могла работать больше трех-четырех часов в день и много раз падала в обморок на съемочной площадке от явной слабости.
– Неудивительно, – прокомментировала Мириэль. – Эти студии выжимают своих актеров.
Она сделала паузу, вспомнив последний фильм Чарли, в котором он начал сниматься вскоре после трагедии. Он почти жил в студии. Он винил в этом настроение Мириэль, но она знала, что это происходит в том числе из-за крупных продюсеров.
Жанна подтолкнула ее локтем, и Мириэль продолжила читать. Врачи актрисы отправили ее на какой-то горный курорт для абсолютного отдыха и покоя. Здесь Мириэль снова сделала паузу и хихикнула. Если бы этот курорт было чем-то похож на Карвилл, вся эта тишина, вероятно, ухудшила бы ее состояние.
– «Крайне прискорбно видеть, как такая завораживающая женщина похудела и стала издерганной, – читала Мириэль комментарий одного из старых приятелей актрисы по экрану. – Ее некогда прекрасный цвет лица стал похож на цвет лица прока…» – Мириэль поперхнулась этим словом.
Она взглянула на Жанну, которая лежала, положив голову на противоположный подлокотник, болтая одной ногой в воздухе и посасывая кончик своей косички. Хотелось надеяться, что мычания Мириэль было достаточно, чтобы замаскировать это ненавистное слово. Она закрыла журнал и положила его себе на колени вниз обложкой.
– На сегодня хватит голливудских сплетен. Уверена, что тебе уже давно пора спать.
Жанна нахмурилась, но поднялась с дивана и поплелась в свою комнату. Когда она ушла, Мириэль вернулась к статье и вырвала страницу, скомкав ее в крошечный шарик, прежде чем выбросить в мусорное ведро.
Что бы подумали те же самые голливудские светские львицы, если бы узнали, что среди них был настоящий прокаженный? Какие ужасные вещи они бы тогда говорили? На мгновение во время чтения ей показалось, что она почти дома. Свежий, соленый воздух. Крики чайки. Блеск и восторг. Но это слово пронзило ее, как гигантский крюк, его шип зацепил ее плоть, и потянул обратно в душный воздух, верещащих сверчков и абсолютную серость Карвилла. Как долго Чарли сможет врать, что она навещает больную тетю, прежде чем друзья и репортеры заподозрят неладное?
Три дня спустя Мириэль сидела в аптеке, наполняя баночки ихтиоловой мазью, а та глупая статья все еще не выходила у нее из головы. Даже постоянное хлопанье резинкой сидящей рядом Айрин не могло до конца отвлечь ее.
Прокаженный. Разве люди не понимают, какое это ужасное слово? Неужели им все равно? Тем утром она провела в ду́ше почти час и извела половину куска мыла, пытаясь смыть ощущение унижения, которым ее окатила эта статья, это слово.
Не помогало и то, что теперь от ужасной мази ее руки были в фиолетовых пятнах и пахли тухлыми яйцами. Она попыталась вытереть ладони о фартук, повязанный поверх юбки, но пятна не прошли. Карвилл буквально проник в нее, коварный, как сама болезнь, когда все, чего она хотела, – это освободиться от них обоих.
Айрин, которая каким-то образом умудрилась не заляпать руки, покачала головой.
– Ты выглядишь ужасно. Ты зря потратила столько воды этим утром, тебе, похоже, придется снова принять душ.
Мириэль зачерпнула немного мази из миксера и размазала ее по подбородку Айрин и по передней части ее белой униформы. Глаза той расширились до размеров серебряных долларов. Она перестала хихикать, и они обе уставились на цветную полосу на ее блузке.
Прежде чем Мириэль успела извиниться – что, черт возьми, на нее нашло?! – Айрин сунула руку в миксер и бросила в Мириэль фиолетовый комок, попав чуть ниже воротника, забрызгав шею и блузку. Та мгновение пялилась на это безобразие, затем они одновременно устремились к чану с мазью. Ткнув Айрин своими липкими, вонючими пальцами, Мириэль безудержно расхохоталась. Запретных зон не было: ни волосы, ни юбки, ни рукава рубашек, ни мочки ушей. Испачканная ладонь Айрин шмякнула по ее лицу, и Мириэль почувствовала резкий привкус серы на губах и языке. Но даже это ее не остановило. С того дня, как умер Феликс, она ни разу так не смеялась. Такого беспорядка она не устраивала с тех пор, как в пять лет добралась до румян своей бабушки.
Громкий топот наконец прекратил этот хаос.
– Иисус, Мария, Иосиф! – воскликнула сестра Верена. – Что здесь происходит?
Обе женщины опустили руки по швам и замерли. Сестра Верена появилась неожиданно, как всегда.
– Простите, сестра, – пробормотала Айрин. – Мы… э-э… все немного вышло из-под контроля.
– Я хочу заметить, что это аптека, а не детская площадка.
Мириэль знала, что ей следует помалкивать. Сестра Верена выглядела так, словно проглотила пчелу и хотела на ком-то применить ее жало. Но смех, который Мириэль поспешно подавила, все еще клокотал у основания ее горла, медленно поднимаясь вверх, поэтому она заговорила:
– Это моя вина. Я начала это. Я подумала, – что-то среднее между икотой и хихиканьем вырвалось у нее изо рта, – я просто подумала, что униформе Айрин не помешал бы какой-нибудь цвет.
Вырвалось еще несколько смешков, прежде чем Мириэль смогла заставить себя успокоиться. Айрин искоса взглянула на нее, ее плотно сжатые губы с трудом удерживались от улыбки.
– Мы все уберем, – заверила Мириэль.
– Разумеется, вы это сделаете. И поскольку вы взяли на себя ответственность, миссис Марвин, я вычту стоимость потраченной мази и новой униформы из вашей зарплаты.
– Да, сестра, – произнесла Мириэль писклявым голосом, грозящим снова сорваться на смех.
– И я хотела бы увидеть вас в своем кабинете, как только этот беспорядок будет убран, и вы, – ее прищуренные глаза прошлись по пятнам на униформе Мириэль, – снова будете выглядеть презентабельно.
Прежде чем Мириэль смогла обрести дар речи, сестра Верена повернулась и ушла. Айрин схватила ведро с мыльной водой, и они вместе соскребли сгустки мази, заляпавшие комнату.
Даже после усердного намыливания и протирания спиртом кожа Мириэль оставалась покрытой бледными красновато-фиолетовыми пятнами. Пудра для лица помогла лишь слегка замаскировать их. Она сняла запачканную униформу и надела свой самый простой наряд – костюм-двойку из сиреневого шерстяного крепа. На нем не было ни бисера, ни лент, ни оборок, а юбка была значительно ниже колен. Сегодня она сделала достаточно, чтобы спровоцировать сестру Верену; она не хотела оспаривать ее определение «презентабельного».
Кабинет сестры Верены располагался в комнате размером со шкаф между крыльями двух больших зданий, служивших мужским лазаретом. В то время как большинство других побеленных дверей по всей колонии были потертыми и грязными от использования, дверь сестры Верены сияла так, как будто Мириэль была первой, кто постучал в нее.
– Войдите, – послышалось изнутри.
Мириэль разгладила свой костюм и открыла дверь.
– А, миссис Марвин. – Сестра Верена указала на стул с прямой спинкой перед своим столом.
Мириэль вдруг почувствовала себя так же, как в школе, когда директриса поймала ее с пачкой сигарет. Она хранила их для подруги, и сама не собиралась курить. Все знали, что от сигарет желтеют зубы и они делают дыхание отвратительным для поцелуев. Но, тем не менее, она была наказана. Двенадцать ударов паддлом[33] директрисы. Теперь она сидела на стуле с прямой спинкой и старалась не ерзать, почти ожидая, что сестра Верена вытащит паддл из-под своего стола.
Но женщина сидела, сложив руки домиком и барабанила пальцами, ее серые глаза остановились на Мириэль. Несколько мгновений тишину наполнял только этот размеренный, ровный звук. Затем она заговорила:
– Несмотря на сегодняшний инцидент, вы справились со своей работой в больнице лучше, чем я ожидала.
Мириэль склонила голову набок.
– Справилась?
– М-м-м, – промычала сестра Верена в ответ. – У некоторых людей не хватает для этого силы духа. Нам даже приходилось перенаправлять Сестер, не сумевших справиться с ежедневными ужасами здесь, в другие места, для другого предназначения. – Она откинулась на спинку стула и сцепила пальцы. – Я не говорю, что вы быстры или опытны, но в вас, похоже, есть определенная… выдержка.
В жизни Мириэль хвалили за множество вещей – ее милую улыбку и шелковистые волосы, ее стильную одежду и яркие драгоценности, ее великолепный дом и вышколенный персонал, но никто никогда не предполагал, что у нее есть какие-либо достоинства, кроме умения подать себя.
О проекте
О подписке