Цитаты из книги «Когда зацветает сирень»

– Предохраняться надо было. Терпеливо вздыхаю в солнечную макушку: – В следующий раз так и поступим, а пока нужно найти хоть что-то, что поможет не мучиться так. Лекарства, сиропы, еда… святая вода там… – Арбуз, – лепетание у моего плеча уже более уверенное. Прекращаю наглаживать беременный живот Лики и ловлю ступор: – Чего арбуз? – Это странно, – бормочет рыжая, – но мне кажется, если я съем арбуз, то всё пройдёт. – Ты… – повышаю голос, но… Спокойствие! – Издеваешься? Перестав прижиматься к моему телу, Лика чуть разворачивается и заглядывает мне в глаза огромными голубыми океанами. – Нет, – честный взмах золотистых ресниц отсекает какое-либо желание злиться и ставит в тупик. Арбуз. В середине декабря. Я что? Похож на долбаного фокусника? Видимо, да, потому что с надеждой смотрят на меня не только небесно-чистые глаза, но и каждая веснушка на бледных щеках.

Внедорожник уверенно отдаляет нас от роскошного дома строгого режима, и меня словно перестают сдавливать тисками. Прислонив голову к сиденью, прилипаю взглядом к профилю Громова. Зачем-то рассматриваю грубоватые, но очень правильные черты его лица. И меня с головой окунает в ту нашу первую встречу. Картинки его нахального взгляда и обаятельной улыбки слишком яркие. Что-то тянет в груди, мешает наполнить лёгкие кислородом. Сердце тяжелеет раз в тысячу. А может, тогда надо было просто выскочить из его машины прямо на ходу?

Но, если быть откровенной, несколько последних дней я уже стала ждать возвращения Марка домой после пар. С ним можно хотя бы поругаться и как-то скрасить мой беременный досуг. Иногда между нами готов взорваться воздух. Взгляды, слова, разговоры… Мы словно соревнуемся, кто кого и кому больнее. Наблюдать, как густеет тьма в его глазах, я готова вечно. Я достаю Марка тем, что травлю байки на тему, как же удачно залетела от мажора. А он доводит меня до желания его придушить, заявляясь в спальню посреди ночи и заваливаясь ко мне на кровать под эгидой «а там неудобный матрас».

Сейчас она такая, какой была тогда… со мной… в ту ночь. Только теперь эта девочка, в одиночестве спящая на моей кровати, вдвойне беззащитна. Всё, что противно саднило в груди, теперь просто бесится, подкидывая сердце в грудной клетке. И чем дольше я рассматриваю рыжие локоны, тем паршивее мне становится. Какого чёрта я творю?

– Что? – недовольно фыркает она. – Можешь не разглядывать. Срок ещё маленький. – Да… я… не в этом смысле, – сдавленно прочищаю горло и поднимаю взгляд выше, встречаясь с холодной глубиной голубых глаз. – Может, ты голодная? – Как-то многовато от тебя заботы на один квадратный метр, не? – Лика саркастически улыбается. – Не делай из меня отборного козла. – А я и не делаю. Ты и есть козёл, Марк, – не переставая улыбаться мне в глаза, она пожимает плечами. И самое поганое, что Лика вкладывает в это не обиду или боль, а равнодушие. И такое, что её слова застревают у меня поперёк горла.

– Громов, ну какие мы?! Мы просто с тобой переспали. А теперь всё. У меня с тобой никаких «мы» и быть не может, – Лика «кусает» меня своим ядовитым взглядом. И место укуса выбирает правильное. Болезненное. Кажется, только что, что-то вгрызлось мне под рёбра. Пять баллов, Соболевская! Так уместно вернуть мои же слова.

– Лика… – хочу крикнуть, но голос предательски садится, превращаясь в нервный хрип. Она так и застывает с поднятой рукой, тянущейся к домофону. И когда всё же оборачивается, у меня сжимаются рёбра. Бледная и зарёванная Соболевская рассматривает меня с откровенным страхом в глазах. Как будто перед ней не я, а призрак. Я смотрю на Лику и понимаю, что сам же связываю себя по рукам и ногам. Не она, рыжая девочка с глазами-океанами, а я, приехав сюда. Мать вашу. Поляк прав. Ну вот зачем мне всё это нужно? Кусаю сухие губы и пропускаю через пальцы волосы на макушке, устремляя взгляд в ночное небо. Если сейчас на мир бахнется астероид, то я буду безумно рад. Это же так быстро решит все проблемы. Но вслух произношу совершенно другое: – Сядь в машину.

– Она собирается сделать аборт? – Её заставляют, – шипит Настя и выдергивает своё запястье из моих пальцев. – Кто? – внутри меня клокочет что-то звериное. Это чувство жжётся до жара в груди. – Мама. Лика взяла академ и вернулась домой, но если она оставит ребёнка, то её попросили разбираться самой и, так скажем, покинуть помещение. Этот ответ как по башке молотом. Чёрт. Прошедшие недели я уверенно держался за мысль, что всё может решиться без моего участия. Знал, что у Соболевской есть семья и подсознательно надеялся, что это самый лучший для неё вариант. Ошибся. В очередной раз я просчитался. – Дай мне её адрес, – выдаю я и тут же об этом жалею.

– Насть, ты не представляешь, как мне страшно. Я одна. Точнее, мы одни. А я так хочу защитить его. Я не смогу сделать аборт. Голос Лики сдавленный, рыдающий и насквозь пропитан страхом. У меня в липкий клубок сворачиваются внутренности. И я получаю фантомный пинок в спину, буквально вываливаясь за угол.

Пока электричка набирает ход, я прислоняюсь лбом к прохладному стеклу и осторожно кладу ладонь на едва преобразившийся живот. Это всё ещё странные ощущения, но уже не такие пугающие. Только моё сердце всё равно тянет и ноет. Я не знаю, где Марк. И вряд ли теперь вообще его увижу. Мне хватает одного знания. Самого жестокого и болезненного. Я и малыш оказались брошены тем, в ком сейчас очень нуждаемся.