Глава 3. Тинг

Время тинга приближалось. За постоянными заботами Хельги даже позабыл о просьбе священника. У него скопилась уйма дел, а вдобавок девица начала разговаривать. Пока робко и коряво, но прогресс был на лицо. Книга Хрёдерика, которую она читала сутки напролёт, дала результат, и вскоре с ней уже можно было вести диалог. Единственный замеченный Хельги недостаток в её речи был небольшой словарный запас.

Теперь дочь Сидвид совершенно не боялась выходить из дому и даже наоборот всюду следовала за Хельги. Помогала в поле, приносила еду и сторонилась детей. Они всё равно её пугали.

– Хельги и Хельга! Хельги и Хельга, – кричала детвора всякий раз, когда заставала их рядом.

Она поначалу впадала в неловкое замешательство. Для неё эти два имени не отличались, но сын Хведрунга всё растолковал:

– Это женский вариант моего имени.

– Мне не нравится, – произнесла она. – Пусть они перестанут!

– Не обращай внимания, дети тебя просто дразнят, – сказал Хельги. – Пытаются растормошить. Сделай лицо попроще и люди к тебе потянутся. Улыбнись…

Они работали всё утро, а затем отдыхали под огромным дубом. Дерево росло на возвышении, в полном одиночестве, и отсюда открывался прекрасный вид. Хельги прятал в тень корзинку для обеда и сейчас, проголодавшись, принялся есть. Дочь Сидвид наоборот, даже после самых тяжёлых дней питалась словно воробушек, а порой и вовсе забывала. Эта немыслимая черта настораживала сына Хведрунга. Особенно на контрасте с её первой кашей.

– Будешь есть? – спросил Хельги, развязывая кулёк.

– Нет! – наотрез отказалась она. – Что значит слово «улыбаться»?

– Возьми яичко, расскажу, – выдвинул требование сын Хведрунга и пододвинул к ней корзинку.

Дочь Сидвид нахмурила переносицу. Она так делала постоянно, когда думала, что её пытаются обмануть или запутать.

Хельги улыбнулся. Она смягчилась, взяла яйцо и надкусила.

– Видишь! Я улыбнулся, и ты сразу подобрела, – произнёс он. – Вот только дети, которых ты избегаешь, улыбаются и смеются постоянно, и почему-то это тебя пугает.

Дочь Сидвид задумалась, и начала сама пальцами раздвигать губы в стороны, как будто это противоречило её природе.

– Вот так?

Выглядело все ужасно смешно и, какое-то время Хельги сдерживался, но потом не выдержал и закатился диким смехом. Дочь Сидвид же вскинула руки в ярости, бросила в него корзинку и пошла прочь.

– Постой… – кричал ей Хельги в след и все равно продолжал смеяться.

***

Дни сменялись днями. Вскоре дочь Сидвид попросила придумать ей какое-нибудь занятие. Работать в поле ей не нравилось. Приходилось рано вставать и возиться в земле. Хельги стал знакомить её со всем подряд. От готовки и стирки, до колки дров и кормёжки скота. А ещё она не хотела общаться с другими деревенскими. Избегала их, даже не пыталась познакомиться.

– У меня заканчиваются идеи, – честно признался Хельги.

Они пришли в хлев, и сын Хведрунга стал показывать ей дойку коровы. Сел рядом на низкую табуретку, смазал руки жиром и стал ритмичными движениями цедить молоко в ведро. Через какое-то время предложил дочери Сидвид повторить. Она брезгливо перепрыгнула через коровьи лепёхи и, морщась от запахов, приступила.

У неё даже начало получаться. Что-что, а ловкости рук ей было не занимать. Она почти улыбнулась, радуясь успехам, но увы. Тут она слишком сильно потянула за вымя, корова дернулась и ударила копытом по ведру. Молоко окатило преуспевающую мастерицу.

Она вскочила, закричала грозно и жалобно, словно раненый зверь, затем перевела взгляд на Хельги, который лыбился без зазрения совести. Пустое ведро полетело в него сразу, но сын Хведрунга увернулся и лицезрел её снова убегающей. Дочь Сидвид, пребывая в ярости, поскользнулась и испачкалась.

Хельги переборол приступ хохота, сосредоточился и пошёл догонять. Она, заплаканная сидела возле корыта и пыталась смыть навоз с одежды, но это у неё плохо получалось.

– Еретик! – бросила она через плечо.

– Ты знаешь значение этого слова? – Хельги покоробило.

– Да! Это самое плохое слово в той книге, – бросила дочь Сидвид, а затем залилась гневной тирадой на штирском.

На родном языке она тараторила с большей ясностью и яростью.

– Отец Хрёдерик дал тебе слишком заумное чтиво, – произнес Хельги. – Но ведь у тебя получалось…

– Ага, а как только всё пошло прахом, ты снова стал… – сквозь зубы процедила она. – Улыбался…

Последнее слово прозвучало с болью в голосе и отвращением. Дочь Сидвид же стянула с себя платье, оставшись в сорочке, и начала драить его в корыте.

– Сама просила занятие. Или я не прав? – он тоже стал чуть грубее и циничнее. – Забыла? Сдаешься?

– Иди к Регнарену! – бросила она.

– Тогда иди и ищи сама, – произнёс Хельги.

– Что? – дочь Сидвид даже перестала чистить одежду.

– То тебе не нравится, другое не подходит, третье смердит. Может кто-то ещё из деревенских подскажет.

– Нет, – она замотала головой.

– Поброди меж домов, может чего и приглянется, – устало произнёс Хельги и ушёл в дом.

После этого дня чувства Хельги поугасли, уж очень много сил отнимали капризы девицы. Они даже какое-то время не разговаривали, просто занимались каждый своим делом.

***

Отец Хрёдерик прибыл рано утром, ещё до рассвета. Хельги уже не спал, собирал вещи в дорогу и совершенно не заботился о тишине. Сонная девица заглянула в комнату.

– Хочешь на тинг? – спросил он.

Она задумалась, вернулась к себе и достала из-под подушки книгу священника. Листала, листала, пока наконец не оказалась на нужной странице. Хельги пошёл следом, увидел её погруженной в чтение.

– Да! – воодушевленно произнесла дочь Сидвид.

– Тогда собирайся, нас ждёт отец Хрёдерик.

Они втроем уселись в телегу и покатили на север. Монотонный скрип колёс и размеренный стук копыт лошади вскоре сморил дочь Сидвид, оставив священника и Хельги за беседой.

– Вижу, разговор у вас наладился, – Хрёдерик искренне улыбнулся, обернувшись на спящую девушку.

– Да, – кивнул Хельги. – Что за книгу вы ей дали?

– Церковь Сиона ответственно подходит к тем, кто отправляется в иные земли проповедовать слово Его. Издаёт книги, рассказывающие о стране, её обычаях и языке, – пояснил Хрёдерик. – Она написана на трёх языках: штирском, общем и хротландском. В библиотеке церкви как раз хранилась одна такая, и я решил, что это будет самым быстрым способом объяснить ей, где она находится.

– Вы оказались правы, – Хельги взял поводья. – А зачем вас позвали на тинг? Насколько мне помнится, там с опаской принимают священников.

– Времена меняются, мальчик мой! – загадочно произнёс Хрёдерик. – Меня пригласили занять одно из двенадцати мест на суде по преступнику. Трудно предугадать, что из этого получится, но я готов к новой вехе закрепления церкви в Хротланде. Мне дали шанс. Это большая честь и ответственность.

Они не спеша прибыли на место, встретили знакомых и разместились рядом, кто в землянке, а иные в шалаше. Люд разговорился. Здесь без проблем делились вестями, спорили и обсуждали случившееся за год. Тинг в их фюльке проходил регулярно и всегда на одном и том же месте. Однако начнётся он только завтра, поэтому, утолив голод и обменявшись новостями, прибывшие улеглись спать.

Утром, в преддверии длинного дня, они привели себя в порядок и, оставив часть людей охранять вещи, безоружными устремились на тинг. Хельги хоть и взял в дорогу дедовский меч, но всё время продержал на дне телеги под большой копной сена. Даже отец Хрёдерик не приметил, когда сын Хведрунга его принёс и спрятал.

Поле тинга, огороженное вехами из ветвей орешника, примыкало к лесу. Масса люда стекалась сюда со всего фюлька. Они, ведомые различными причинами, стремились урегулировать кто хозяйственные вопросы, а кто денежные или кровные.

На холм поднялся человек – законоговоритель. Звали его Грим, сын Раги. Преклонного вида старик уже долгие годы занимал пост и каждый раз переизбирался. В этом никто не видел проблемы, так как лучшего знатока законов сыскать не получалось. Даже то возвышение, на котором он стоял и вещал, прозвали в его честь – Гримсхольм.

Грим призвал всех к тишине и перечислил по именам двенадцать уважаемых мужей, которым выпала честь судить на тинге. Они поприветствовали собравшихся и расселись по каменным валунам, расставленным в виде подковы. В центре стоял жертвенный булыжник.

Каких-либо серьёзных споров оказалось немного. В основном все разногласия решались на месте, так как люди друг друга знали или находились в родственных узах. Однако бывали исключения.

Два бонда⁹ вышли вперёд. За каждым собралось больше двух десятков людей: родственники, друзья и соратники. Их распря¹⁰ началась ещё год назад, когда один послал раба пасти овец на землю другого, после чего обнаружил того убитым. Этим летом история повторилась и добралась до тинга.

Гудхорм заговорил. Перечислил сначала своих предков до седьмого колена, а затем представился сам:

– Я убил его рабов и не должен платить виру¹¹, так как они первые нарушили закон – вытаптывали и сжирали мои луга. Дабы избежать ответных мер, я даже разрешил пасти скот до конца года, но в итоге Торд не усвоил урок.

Торд тоже, перед тем как начать защищаться, представил предков. Порой они рассказывали о человеке много больше, чем личное имя или подвиги. Сразу было понятно, кто эти люди и чем их род славится.

– Я требую возмещения убытков за рабов и изгнания для Гудхорма, – произнёс Торд. – Убийство в нашем королевстве всегда каралось.

– За те два лета ты сполна поживился на моём пастбище, – в ответ крикнул Гудхорм. – Твоё стадо стало в два раза больше. Это я не говорю о шерсти с овец и молока с коз и коров. Я хочу уладить всё по закону. Мои предки даровали твоему деду земли, на которых ты сейчас живешь, и установили границу по ручью Хавслёк. И вот какой год твои рабы нарушают договор между нашими семьями. В таком случае требую лишить Торда земли и отдать её мне или другому бонду.

– Да с тобой даже бешеная собака не уживётся, Гудхорм! – язвительно бросил Торд.

– Убийство действительно карается строго, – слово взял Грим и все разом перестали галдеть, – но и посягательство на земли тоже. Тем более Гудхорм убил лишь рабов. Это незначительное преступление, хоть и требует виры.

Он передал слово двенадцати мужам, и завязался оживлённый спор. В конечном итоге Грим остановил крики, так как даже уважаемые и в какой-то мере непредвзятые люди оказались повязаны с двумя бондами различными нитями. Для старых и опытных глаз секреты плавали на поверхности.

Грим поднялся на холм тинга и сказал:

– Я вынужден признать, что ваша распря передаётся на альтинг. Давненько такого не припоминаю, но таковы правила. Верховный владыка выслушает ваши притязания на Скале закона и решит вашу судьбу.

Недовольных оказалось очень много, Грим даже удивился. Как возмущались, так и разошлись. Пошла череда других вопросов.

– Не хотите перекусить, святой отец? – спросил Хельги.

– Не сейчас, мой мальчик! – священник поднял руку, но всё его естество было устремлено в эпицентр тинга. – Я должен слушать и запоминать. Усвоить каждое слово, манеру и незнакомый жест. От этого зависит мой успех. Сион, дай мне силы понять этих варваров. Помоги вывести твоих будущих слуг из пучины тьмы и невежества, – молился Хрёдерик.

– Бог в помощь! – произнёс Хельги и повернулся к девице. – А ты?

Она не услышала. Её взгляд метался, словно молния, от одной души к другой, срывая маски. Словно дочь Сидвид видела всех насквозь, слышала потаённые мысли и ощущала их тревогу.

На тинге тем временем снова загалдели. Поножовщина могла вспыхнуть в любой момент, если бы оружие не запрещалось приносить.