Души не чаю и люблю
родную, милую Свободу
и восхищаюсь, свято чту,
за ней иду в огонь и воду.
 
 
Ее храню, ее пою,
от всевозможных пут спасаю,
лелею, холю, жадно пью
и с наслаждением глотаю.
 
 
Зазнобу, девицу мою
я пуще злата почитаю,
так и живу, на том стою,
другой уж жизни не желаю.
 
 
Души не чаю и люблю
родную, милую Свободу
и восхищаюсь, свято чту,
за ней иду в огонь и воду.
 

 
Эх, кружись, головушка, лишь только от любви,
позабывши горюшко до самой седины,
под мотивчик простенький от матушки-земли,
под аромат пленительный чарующей весны.
 
 
Эх, кружись, кудрявая, с рассвета до зари,
позабывши кручи – серые деньки,
до вздоха до последнего, до гробовой доски
пущай сияют глазоньки от счастия твои!
 
 
Эх, моя родимая – головушка моя,
кружись, кружись уж, милая, но не сходи с ума,
без устали, без пафоса, на зависть всем и вся,
без суеты, отчаянья, вальсируя любя.
 
 
Эх, кружись, головушка, лишь только от любви,
позабывши горюшко до самой седины,
под мотивчик простенький от матушки-земли,
под аромат пленительный чарующей весны.
 

 
Верна привычка… Дорожи –
на черный день убрать гроши…
Но в трудный час не откажи,
уж, коль попросят, поддержи…
 
 
Уж, коль попросят, поддержи,
шаг добродетели сверши,
по силам помощь окажи –
порыв достойный для души…
 
 
Порыв достойный для души,
открытый, честный, безо лжи,
порыв от сердца, от любви,
такой далекий от ханжи…
 
 
Верна привычка… Дорожи –
на черный день убрать гроши…
Но в трудный час не откажи,
уж, коль попросят, поддержи…
 

 
Негоже ныне уж тужить
о том, чего не воротить,
и уж тем более хандрить,
себя корить да изводить.
 
 
Минуло времечко, прошло,
благодарю – не прибрало,
не предало, не подвело! –
за всё, чем в жизни помогло.
 
 
За всё, за всё… за всё за то…
за то, что было и прошло,
за то, что будет всё еще,
за свет, надежду, за тепло…
 
 
Негоже ныне уж тужить
о том, чего не воротить,
и уж тем более хандрить,
себя корить да изводить.
 

 
Не отцвели и не зачахли,
еще живехоньки в груди,
поныне для души отрадны
ушедшей юности мечты!
 
 
Они, как прежде, окрыляют,
зовут к себе – не отмести,
ведут по жизни, озаряют –
ушедшей юности мечты!
 
 
Они что чудо, возрожденье,
поддержка верная в пути,
они точь-в-точь что провиденье –
ушедшей юности мечты!
 
 
Не отцвели и не зачахли,
еще живехоньки в груди,
поныне для души отрадны
ушедшей юности мечты!
 

 
Растворился без остатка
день сердечный дорогой,
канул вечер скоротечный,
скрылся молодец лихой.
 
 
Жаль, умчался, удалился
восвояси прочь, долой,
слава богу, не приснился
долгожданный выходной.
 
 
Слава богу, всё ж проведал,
не забыл зайти ко мне,
а тем более не предал,
не остался в стороне.
 
 
Растворился без остатка
день сердечный дорогой,
канул вечер скоротечный,
скрылся молодец лихой.
 

 
Отгрохотал свое уж гром
и замолчал, лишь тишь кругом,
жаль только, тучки за окном
всё не спешат махнуть крылом.
 
 
Толкутся серые, плывут,
всё сердце на кусочки рвут,
покой тревожат и крадут,
терзают, душеньку скребут.
 
 
Сокрывши дивный небосвод,
вольготно водят хоровод,
что даже солнышку нет льгот
средь их забав, средь их хлопот.
 
 
Отгрохотал свое уж гром
и замолчал, лишь тишь кругом,
жаль только, тучки за окном
всё не спешат махнуть крылом.
 

 
Не первой свежести хоть крошка
пущай же будет на столе,
а мир, любовь без ложки дегтя
пущай всегда живут в семье.
 
 
Пущай живут, оберегают,
без устали отводят сглаз,
лелеют, холят, исцеляют
добротно и не напоказ.
 
 
Пущай в беде не оставляют
и не уходят мигом, враз,
не предают, не изменяют,
не вытворяют бед-проказ.
 
 
Не первой свежести хоть крошка
пущай же будет на столе,
а мир, любовь без ложки дегтя
пущай всегда живут в семье.
 

 
Эх, братцы, горе не беда,
жаль только, глаз давно замылен,
скажу вам громко – ерунда,
коль дух в груди не обескрылен.
 
 
Скажу открыто, не таясь,
слегка, быть может, всё ж прищурясь,
но только точно не бранясь
и, уж конечно же, не хмурясь…
 
 
Скажу, скажу, не умолчу,
не отрекусь от слов и после,
но ложь из речи исключу,
а с нею лесть из жизни вовсе.
 
 
Эх, братцы, горе не беда,
жаль только, глаз давно замылен,
скажу вам громко – ерунда,
коль дух в груди не обескрылен.
 

 
Комар носа не подточит –
бывает… только не всегда,
но лишь на камень не наскочит
в руках бездельника коса…
 
 
У лоботряса всё отлично,
куда ни кинь – всё на ура,
но заявляю вам публично:
его потуги – мишура…
 
 
Его потуги – показуха,
он коли взялся – брак тогда,
но только жаль, что оплеуха
ему привычна и мила…
 
 
Комар носа не подточит –
бывает… только не всегда,
но лишь на камень не наскочит
в руках бездельника коса…
 

 
До неприличия с ехидством
едва ли пророню словцо,
простился с чванством и бесстыдством,
на кофеек сменив винцо.
 
 
Простился верно, благородно,
дверьми не хлопнув, отошел
и без оков, весьма свободно
продолжить путь свой предпочел.
 
 
Кадык свой в узел, как и глотку,
надежно, крепко завязал,
забыл похмельную походку
и полной грудью задышал.
 
 
До неприличия с ехидством
едва ли пророню словцо,
простился с чванством и бесстыдством,
на кофеек сменив винцо.
 

 
Уж давненько в груди у меня
поселился, увы, друг Фома,
мне твердит он частенько, друзья,
лишь о том, что кругом болтовня.
 
 
Недоверчивый к слову герой,
коли пусто – то тут же долой,
коли лживо – то только стеной,
всё ж тоскливо и ясной порой.
 
 
Он позиций своих не сдает
и обману пройти не дает,
скрупулезно, но честно живет,
в то, что чуждо, свой нос не сует.
 
 
Уж давненько в груди у меня
поселился, увы, друг Фома,
мне твердит он частенько, друзья,
лишь о том, что кругом болтовня.
 

 
По развитию… по наитию…
Кто к отчаянью… Кто к открытию…
Суетливо мчим… Все стремглав бежим…
По дорожке жизни ножками стучим…
 
 
По дорожке – в горочку… Без дорожки – под…
Нехоженой тропиночкой… Утирая пот…
Споткнувшись, чертыхнемся… А мож, наоборот…
Но всё же улыбнемся… И продолжим ход…
 
 
По дорожке – в горочку… Без дорожки – под…
Без устали… Без отдыха… Ведь дел невпроворот…
Шагнем… Не разобьемся… Забыв про разворот…
Возможно, лбом упремся… Не надорвем живот…
 
 
По развитию… по наитию…
Кто к отчаянью… Кто к открытию…
Суетливо мчим… Все стремглав бежим…
По дорожкам жизни ножками стучим…
 

 
Не отрекаюсь от стараний,
сил не жалею – спину гну,
не зарекаюсь от страданий,
ведь знаю точно, что живу.
 
 
Живу открыто и свободно –
мечтаю, верую, люблю,
пусть говорят, что старомодно,
но только всё ж на сем стою.
 
 
На сем стою, на сем шагаю,
с надеждой в будущее зрю,
к нему иду, я в нем сгораю,
но жизнь за всё благодарю.
 
 
Не отрекаюсь от стараний,
сил не жалею – спину гну,
не зарекаюсь от страданий,
ведь знаю точно, что живу.
 

 
Уж сколько воды утекло
с той поры, когда солнце взошло
для моих очей в первый раз,
согревая лучами в тот час…
 
 
Уж не вспомнить, не рассказать,
в двух словах вам не передать…
затерялось, что ввек не сыскать…
распрощалось – не повстречать…
 
 
Распрощалось, но то не беда…
станет ныне ведь тоже – вчера…
убежит, как сквозь пальцы вода,
от тебя, от меня навсегда…
 
 
Уж сколько воды утекло
с той поры, когда солнце взошло
для моих очей в первый раз,
согревая лучами в тот час…
 

 
Сила слова, как и мысли,
точно острая игла,
коли твердо, а не брызги
в пустоту и за глаза,
 
 
Коли честно, благородно –
безо лжи и не хитря,
прямо в сердце, метко в душу,
без повадок дикаря.
 
 
Просто, емко, откровенно,
терпеливо и без зла,
неизменно, не согбенно –
от светла и до светла.
 
 
Сила слова, как и мысли,
точно острая игла,
коли твердо, а не брызги
в пустоту и за глаза.
 

 
Кто бы что, а я в придачу
взял бы разве табачок
да здоровьице на сдачу,
коль бы не был против Бог.
 
 
Послужил бы верой, правдой,
головой своей Стране,
попрощался бы и с жаждой
сытной жизни на Земле.
 
 
Попрощался бы со страхом,
леность выставил пинком,
все пороки одним махом
прочь взашей бы прямиком.
 
 
Кто бы что, а я в придачу
взял бы разве табачок
да здоровьице на сдачу,
коль бы не был против Бог.
 

 
Уж коли дрогнет мое слово,
то буду в тряпочку молчать,
ну а до тех пор оркестрово
в набат греметь и излагать.
 
 
Я буду молвить громогласно,
не удосужусь я шептать,
ведь знаю точно – не напрасно
пришел землицу я топтать.
 
 
Я буду честен, без утайки,
без лицемерия кричать,
так что потуже всё же гайки
крутите, дабы мне молчать.
 
 
Уж коли дрогнет мое слово,
то буду в тряпочку молчать,
ну а до тех пор оркестрово
в набат греметь и излагать.