Надежда и зима

Соседка Надежда постоянно метет двор. Я часто вижу, как она машет метлой, собирает опавшие листья, курит на лавочке. Зачем-то стал жаловаться ей на газовый котел, что барахлит, то есть тепло, то нет и вода горячая пропадает.

– Вот, – говорю, – мороз ударит, и я замерзну и умру.

– Какой мороз? – спросила Надежда.

– Сильный, – говорю, – зима скоро.

– Это и есть зима, – печально ответила соседка Надежда.

Я осмотрел двор. Половина деревьев стояла зеленая, часть без листьев, часть желтая. Термометр утром показывал +7°, а днем +18°.

– Это и есть зима? – переспросил я.

– Да, в Южном городе – это зима, – Надежда потеплее запахнула пуховик, дул несильный, но прохладный ветерок, Надежда зябла.

– А снег? – спросил я.

– Что такое снег? – удивилась Надежда.

– Белый, холодный, как пиво.

– Снега нет, я слышала, что он бывает, но его нет.

– А Дед Мороз, Снегурка, ели, шарики.

– К чему вам шарики.

– Ну надо, должно.

– В Южном городе никто никому не должен, – улыбнулась Надежда, – а котел вам починят, да и не нужен он, так, баловство.

– А горячая вода?

– Починят, – Надежда грустно пошла к своей квартире, а я смотрел ей вослед. Фигурка у нее была худенькая и печальная.

Письмо в Москву

В Южном городе наступила зима. Ну как зима, календарная, но мне все равно грустно и одиноко.

Пишу ей в Москву:

– Прилетай.

– Не могу, – отвечает она.

– Мне грустно, – пишу.

– Еду в Питер, – отвечает она, – мороз, снег, сосули, поребрики.

Я представил Питер. Весь набор штампов: Эрмитаж, Петергоф, Павловский дворец, Невский, Литейный, здание биржи, львов, Гатчину, Адмиралтейство. На большее моей фантазии не хватило. Стало еще грустнее.

– Мне стало еще грустнее, – пишу.

– Грусть – лирическое чувство, полезное для человека, – отвечает она, – купи ставриды и тараньки.

– Зачем мне ставрида и таранька без пива?

– Пиво вредно, – пишет она.

– Согласен, – отвечаю и иду за пивом и таранькой.

Почти первое декабря. +12°. Дождь.

Туман

С утра был туман. Белое марево обволакивало дома и людей, здания и церкви стояли в молоке, лучи солнца тонули в ледяной хмари. Сначала я подумал, что это смог, такой обычный для Москвы, откуда я приехал. Но потом пригляделся, принюхался и понял, что это не смог. Я вытянул руку, растопырил пальцы, и мне вдруг стало казаться, что я не вижу свои пальцы, хотя хорошо их видел. Мне вдруг представилось, что в море в этой простыне болтаются шаланды полные бычков, хамсы и барабульки. Они ждут, когда туман развеется и можно будет войти в бухту с уловом, минуя коварные рифы. Но тут слово «рифы» вывело меня из мечтательного состояния. Рифов здесь нет. Рифы в Юго-Восточной Азии. Там же находятся тигровые креветки и кровожадные пираты. А тут таранька и хамса. Но мне все равно не хотелось избавляться от этого слова. Прилипло ко мне слово «рифы».

Не знаю, есть ли здесь рыбаки. Наверняка есть. Ведь кто-то все это ловит. Рыбы все меньше, рыбаков все меньше. Скоро рыбу будут клонировать и малосольную клонированную рыбу подавать на стол. Никто не отличит. Так провозгласим тост, и вслед за рюмкой водки в рот летит клонированная хамса. Да туман, туман. Совсем странные мысли.

Театральная постановка

Сегодня приходил в гости Платон. Мы часто встречались здесь, но в гостях он был впервые. Осмотрев сотку земли за изгородью, кота Басю, дикий виноград и крыльцо, выложенное плиткой, к которому ведут круговые ступени, он сказал, что мне надо ставить театральную постановку. Крыльцо – это сцена, на сотке земли надо расположить скамейки и устроить театральное действо. Потом мы попили чай с зефиром, и Платон ушел, а я весь вечер вместо просмотра футбольной Лиги чемпионов думаю, какие пьесы надо поставить. Безусловно, они должны быть древнегреческими. Смешно на берегу Черного моря ставить Марка Захарова или Шекспира, когда есть Эсхил, Софокл и Еврипид. Стал изучать древнегреческий репертуар. Везде какой-то трэш. То царь отцеубийца и кровосмеситель, то войну остановят с помощью женской сексуальной забастовки, то мама замочит мужа и своих детей, да еще Зевс норовит выскочить и устроить всем головомойку. В общем, сплошное «я пил вино из черепа отца».

После ознакомления, меня посетила грусть, а театра хотелось. Я вышел на крыльцо-сцену, вынес пластиковый стул и сел курить, но тут полил крупный теплый дождь. Соседка Надежда сказала, что теперь он будет идти всю зиму, то есть два месяца. Я сидел под дождем, курил и думал, что за такую дождливую зиму можно как раз написать трагедию с элементами фарса и поставить ее на театральных подмостках Южного города.

Джаз

Никогда не любил джаз, точнее, я просто равнодушен к музыке. В Москве Г. В… почти всегда мне ставил джаз, но я скорее терпел, чем слушал. Джаз – это письмо без сюжета, писал, писал, выдумал главного героя и антагониста, слепил конфликт, придумал два сюжетных поворота, десяток завязок и одну устрашающую развязку, но вдруг захотел написать о чем-то совсем другом. Плюнул на главного героя, убил на первой странице антагониста, сделал семь завязок и все бросил, стал вдруг писать о голубях. Голуби в Южном городе большие и толстые. Наверное, Южный город дает им возможность питаться всякой ерундой и не испытывать чувство голода и потребности в человеке. Вчера сел на лавочку около кафе «Советская» и ко мне прилетела стая голубей, но потом убедившись, что я им ничего не дам, голуби неожиданно всей стаей вспорхнули и, как бомбардировщики, полетели над моей головой, а один голубь задел меня крылом, и я вдруг понял, что у меня здесь уже какие-то совсем региональные чувства. Москва видится сосредоточием. Сосредоточие чего? Сегодня пришел с работы и поставил в Ютубе джаз, как это любит Г. В, и слушал почти три часа. Южный город дает возможность делать и совершать то, что я бы никогда не сделал в Москве. Решил написать письмо Лене. Писал, писал и написал.

Вадим и барабулька

Сижу в кафе Южного города и ем жареную барабульку. Тепло, тихо, улица Пушкина, вечер, дети играют в волейбол, звучит легкая музыка.

Подходит двухметровый Вадим и, уставившись на мой субботний ужин, говорит:

– Барабульку ешь?

– Да, – говорю, – вкусная у вас здесь барабулька.

– Небось сетями выловлена, – отвечает Вадим.

Я тыкаю вилкой в ближайшую барабульку:

– А какая разница?

– Чтобы поймать настоящую барабульку, нужен не сейнер, – Вадим берет одну мою барабульку за хвост и отправляет себе в рот.

Удивлюсь:

– А кто?

– Надо спуститься с аквалангом на дно Черного моря, – продолжает Вадим.

– И что?

– Там, на дне, целые поля, зарывшейся в песок спящей барабульки, когда увидишь барабульку, главное не спугнуть косяк, иначе он взметнется на поверхность и умчится.

– И что же надо делать?

– Надо незаметно приблизиться к краю косяка, достать желтый сачок под цвет песка и аккуратно, не будя косяка, по одной доставать из песка спящую барабульку и складывать в карман.

– А когда карман наполнится?

Вадим берет у меня из тарелки вторую барабульку:

– А когда карман наполнится, можно стрелять из подводного ружья. Тогда косяк проснется и умчится вглубь Черного моря.

– Красота, – говорю задумчиво, – пиво хочешь?

Вадим гордо мотает головой и удаляется по улице Пушкина в сторону улицы Карла Маркса.

Я дожевываю оставшуюся барабульку, отправляя головы под стол кошкам. Тихо, весело и тепло.

Адам и Лида

По улице Горького бежит подросток, бежит быстро. Уже стемнело, но свет фонарей тусклый, поэтому подросток запросто может споткнуться и упасть.

Подросток кричит:

– Он не горит, Лида, он не горит!

Девочка Лида, которая наверняка живет на улице «Южной» Южного города, быстро уходит от подростка.

Вдруг она останавливается, оборачивается и с какой-то внутренней мольбой шепчет:

– Не подходи, Адам, не подходи.

Я присмотрелся и узнал в подростке кофейщика Адама, у которого я каждое утро покупаю американо.

Если до этого момента я думал, что Адам дал Лиде фонарик, чтобы она могла спокойно дойти до своего дома по не освещаемым дворам, то теперь я в недоумении.

Может Лида уходит к другому подростку. Влюбленный Адам бежит за Лидой и кричит, что у его соперника холодная и пустая душа, она не горит, не греет и не принесёт счастья южной теплолюбивой девочке Лиде.

Я прихлебываю кофе с молоком и курю «Галуас». Мне интересно, чем все закончится.

Адам, увидев реакцию Лиды, остановился в метре от нее. Адам хипстер, у него огромная черная борода, хвостик и роскошные усы. Наверняка он сердцеед. По нему сохнут все девочки Южного города. Адам что-то держит в руке.

Теперь я уже думаю, что Лида, чтобы избавиться от назойливого поклонника Адама, что-то подарила ему и это что-то не горит.

«Какая-нибудь безделушка», – думаю, – «сердце на светодиоде или медвежонок».

Рядом огоньками цветет цирк. Возле него ходят зазывалы, сообщая что сегодня последнее представление в сезоне заезжей труппы. В Южном городе нет своей труппы.

Из подвального кабачка выходят вечерние посетители, едва стоя на ногах после выпитого на розлив портвейна, который здесь не хуже португальского.

Пока я их разглядывал, Адам встал перед Лидой на одно колено и дает то, что не горит. Лида разворачивается и молча уходит. Я так и не узнал, что у них не горело. Мне хочется подойти к Адаму и спросить, что у них там не горело, но мне лень, потому что тепло и хорошо.

Буфетчица Нина из кафе «Советское»

Сегодня чудовищный день. Я обидел буфетчицу Нину из кафе «Советское». Я там всегда обедаю в 12 часов дня, но сегодня сумел вырваться только к 16–00.

Я, как обычно, вошел в зал, снял кепку, повесил на вешалку пальто, взял поднос и подошел к раздаче.

Нина, пышная, сдобная, мягкая, стояла напротив меня в белоснежных халате и колпаке, источая аромат духов «Ландыш серебристый», и вертела в красных ладонях блестящий половник, посверкивая золотым зубом, в ожидании, когда я, как обычно, закажу оливье с сырокопченой ветчиной, уху из норвежской форели по-царски с лимоном и оливками, кисель ягодный и свино-говяжьи пельмени с жареным луком и сметаной.

Я уже хотел все это заказать и даже взял оливье из холодильника, наклонившись, как попрошайка, но тут я увидел на стене плакат, на котором было написано, что после 16 часов можно заказать комплекс из салата, супа и пельменей всего за 166 рублей.

Сумма в 166 рублей манила. Обычно я плачу 350. Я постоял, подумал, почесал затылок. Мое отражение в зеркальной витрине выражало смесь сомнения, жадности и восторга. Я подумал, кашлянул и произнес:

– Ниночка, мне, пожалуй, комплекс.

Нина вздрогнула пышной массой. На ее лице промелькнуло легкое презрение, потом презрение переросло в разочарование. Холод опустился на ее чело. Веки отяжелели. Еле сдерживаясь (надо полагать, она сама варила уху по-царски, стругала оливье и лепила пельмени) Нина произнесла:

– Что ж, Вячеслав Анатольевич, вот вам квашеная капуста, суп из чечевицы и тефтели с гречкой.

Нина смотрела на меня как на сумасшедшего. Комплекс собирала нехотя, придурковато посмеиваясь. В ее глазах я пал ниже плинтуса.

Я был смущен, я быстро расплатился и ушел в самый дальний угол кафе «Советское».

Капуста была хорошая, чечевица свежая, гречка отменная, но, когда я все проглотил, надел пальто и кепку, вышел на улицу и закурил, я испытывал чувство стыда перед доброй и трудолюбивой Ниной.

Набережная

Если пройти вглубь от кинотеатра «Украина» до гранитной набережной реки Салгир Южного города, то на мосту вы встретите старушку, торгующую семечками в полиэтиленовых пакетах. Даже если вы не купите у нее жареных семечек, то она все равно пожелает вам хорошего дня. Я в ответ всегда желаю ей хорошей торговли. Видимо, семечки на набережной реки Салгир имеют такую же ценность, как попкорн в московских кинотеатрах. Сидишь на деревянных скамеечках, глядишь на уток, плавающих в мутных водах реки Салгир, и философски отправляешь кожуру от жареных семечек под ноги Вселенной. Вселенная тяжело вздыхает, но для нее любое философское проявление в человеке намного ценнее чистоты. Тем боле, надо полагать, что если не осмысливать философски Вселенную, то дворникам Южного города будет нечем заниматься и их уволит Администрация ввиду отсутствия объекта работы.

Из не происходящего надо всегда найти происходящее. Например, вы идете на работу. Ваш маршрут обычен. Вы выходите из дома в 7-30, заходите в кафе «Советское», покупаете круассан с шоколадом и американо, поглощаете всё это ровно 10 минут. Потом идете по проспекту Кирова ровно до кинотеатра «Украина», там ныряете в переход и оказываетесь на улице Петропавловской, проходя мимо парочки соборов, чтобы ровно в 8-00 очутиться на рабочем месте. Если бы вы были в Москве, а не в Южном городе, то прибавили троллейбус до метро 15 минут, 40 минут в метро и маршрутка, от Марьино до офиса 10 минут. Такая обыденность дает вам право считать, что взмах ресницы встреченной вами девушки – это событие. Но в принципе, событием может послужить просто дурное расположение духа (то есть причина внутренняя, не имеющая внешней ценности), о чем, безусловно, стоит написать.

Вадик и климат

Встретил Вадика на улице Самодиша. Он шел с центрального рынка и нес в пакете полтора литра парного молока, банку сметаны и домашний творог. Встали, поздоровались.

– Привет, – говорю, – Вадик.

– Здорово, Славик, – отвечает.

На улице ветер, холодно, зима.

– Зима наступила, – говорю и смотрю на Вадика грустно.

– Зимы не будет, – Вадик улыбается.

– Почему? – мне уже интересно.

– Потому что в 2014 году ось Земли сместилась на 14 градусов и в Южном городе стали субтропики. Был континентальный климат, а стал субтропический.

Я всегда верю Вадику и сейчас верю.

– Вот, раньше мы зимой мерзли, – продолжает Вадик, – а сейчас нет. Раньше летом было 30, а сейчас и до 60-ти доходит.

– До 60-ти? – переспрашиваю я.

– До 60-ти, – кивает Вадик.

Мне страшно:

– И что делать?

– Ну что, прошлое лето, когда было 60, я покупал три бутылки пива из морозильника в ларьке, садился в трусах на скамейку и одно пиво пил, а две бутылки лил себе на голову.

– Помогало?

– Помогало, – Вадик для подтверждения кивает.

– А я не пью, Вадик, – мне зачем-то захотелось соврать.

– Ладно, – Вадик треплет меня по плечу, – пойду я.

Из его пакета торчит молоко, сметана и творог.

Теодор Рузвельтович и философия недеяния

Вечер, курю на крыльце, когда я курю, то включаю свет над крыльцом и нахожусь, как на подиуме, меня хорошо видно из любой точки двора.

Скрипит соседская дверь, потом хлопает, слышен сдавленный кашель курильщика. Это вышел автослесарь Теодор Рузвельтович. Вот показалась и его массивная фигура. Тень легла на всё пространство.

– Добрый вечер, – киваю Теодору Рузвельтовичу.

– Здравствуйте, Вячеслав Анатольевич, – отвечает мне Теодор Рузвельтович, – все приблудных кошек кормите.

– Да, – отвечаю, – кормить приблудных кошек – это гуманно.

Мы немного помолчали. Потом слышно кряхтение Теодора Рузвельтовича и его грудной голос:

– Вы никогда не думали, Вячеслав Анатольевич, что гуманность – это продукт ваших установок, но надо понимать, что любая философская система противоречива, потому что вы принимаете на веру установки на базе которых строите философскую систему.

Я молчу, мне интересно, куда клонит Теодор Рузвельтович.

– Вот, вы говорите «гуманно», но выключаете на ночь галогенную лампочку над вашим крыльцом и от этого весь двор вас проклинает. Вы экономите жалкие копейки, а мы ходим во тьме. Разве это гуманно?

– Ой, – подпрыгиваю, – я не знал, Теодор Рузвельтович, извините.

– Или вот взять ваших кошек. Вы так верите в гуманность, что не можете понять, что это просто принятая вами установка. Поверьте, если кошек не кормить, то найдется кто-нибудь другой, такой же безголовый как вы, кто будет кормить кошек.

– Почему вы не можете, Теодор Рузвельтович, оставить мне это свойство – быть безголовым?

– Потому что, Вячеслав Анатольевич, я вас люблю. По-своему, но люблю. Мне нравится, когда вы по вечерам сидите на крыльце и курите Галуас, мне даже ваша гуманность нравится.

– Я польщен.

– Не кривляйтесь, но просто я хочу предостеречь вас от этой крайний формы идеализма, которая вам свойственна.

Я расстроен. Я никогда не был идеалистом.

– В чем же мой идеализм?

– В том, что вы вмешиваетесь в естественный ход событий. Поймите крокодил – зеленый, волк – с зубами, кошки не должны гадить на мой огород.

Теодор Рузвельтович бросил окурок в мою сторону. Искры полетели огоньками во тьму. Скрипнула дверь. Я еще посидел. Немного поразмышлял над услышанным и тоже пошел в дом. Долго думал, выключать ли галогенную лампочку над крыльцом. Посчитал, сколько она жрет. Решил оставить.

Портвейн «Ливадия»

Захожу в подвал и прошу портвейн «Ливадия».

– Вам не следует так увлекаться портвейном, – говорит бармен Игорь.

Я смотрю на него удивленно.

– Почему, это же самый прекрасный напиток, ароматный, нежный, терпкий.

– Потому что он быстрее всего всасывается в кровь.

– Разве это плохо?

– Ну нехорошо да.

– По-моему, то, что быстро всасывается, быстро и выходит.

– Ну только не портвейн «Ливадия».

– Хорошо, налейте мне хереса.

– И херес быстро всасывается.

– Что же вы мне посоветуете?

– Вина, сухие красные вина.

– Может виски?

– Нет, вина, вина.

Надежда и горы

– В горах выпал снег, – сказала соседка Надежда и внимательно посмотрела на меня.

– Снег – это хорошо, снег – это холод, холод замораживает и сохраняет подобие жизни.

У Надежды тонкие изящные пальцы. Она медленно перебирала ими полосу волос, спускающуюся из-за плеча.

– Я пойду в горы, на лыжах, – произнесла Надежда, тонкая венка билась у нее на виске.

– Вы? – мне почему-то стало немного не по себе.

– Я.

– Никогда бы не подумал, – я достал из кармана сигарету и закурил, – меня с собой возьмете?

Надежда загадочно улыбнулась:

– Конечно, нет.

– Почему.

– Потому что некоторых людей не стоит брать в горы.

– И этот человек я?

– Ваш мир – четыре стены и иллюзии. Зачем вам горы, если вам проще их выдумать.

– Ну я все-таки родился на Камчатке, а там не только горы, но и вулканы.

– Возможно, именно это и сделало вас таким.

– Каким?

– Вы ходите, где все. Но это не страшно. Вы любите шоссе, а я тропы.

У Надежды очень красивые зеленые глаза. Она поправила челку и поглядела в глубину двора.

– Но может, я исправлюсь?

– Зачем вам исправляться? Вы даже листья опавшие от винограда не можете убрать. Посмотрите, все уже убрали листья. Вчера подходила дворничиха и спрашивала, почему вы не убираете листья.

– Мне нравятся листья.

– Ага, и стены, и шоссе.

– Так вы возьмете меня в горы?

– Нет, нет, и листья уберите.

Надежда развернулась и пошла к своей калитке, непотухшая сигарета обожгла мне палец, я чертыхнулся и пошел в дом.

Ухаживание за девушкой

Понял для себя идеальное ухаживание за девушкой. Я шел к этому пониманию долгие годы, в юности я был иным, в первом браке тоже, но сейчас, когда мне сорок восемь лет, я точно сформулировал процесс ухаживания за незнакомой девушкой. Ты сидишь в питейном подвале, пьешь терпкий сладкий портвейн «Южный берег», на блюдечке у тебя четыре оливки, наколотые деревянными шпажками, ты читаешь Розанова, играет легкий джаз, какой-нибудь Thelonious Monk. Музыка разливается по всему пространству и проникает в каждую точку уютного темного помещения.