Павел Савилов

Родился в 1963 году. Окончил Воронежский государственный медицинский институт им. Н. Н. Бурденко (1986). Сельский врач. Работает в одной из районных больниц Тамбовской области.

Член Российского и Интернационального союзов писателей. Лауреат литературных премий: им. М. А. Булгакова (поэзия), В. В. Набокова (поэзия), М. Ю. Лермонтова (поэзия). Лауреат литературного журнала «Сура» (г. Пенза) в номинации «Поэзия» за 2018 год. Лучший писатель года (2015–2019) по версии Интернационального Союза писателей. Член жюри Всероссийского открытого ежегодного конкурса «Проба пера» для учащихся и преподавателей.

Поджигатели, или Расстрел в кремле
(на одноимённую картину В. В. Верещагина)

 
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.
 

А. С. Пушкин

 
Висят дымы над русскою землёю
Их раздвигает солнце головой,
Смотря, как расправляется с Москвою
Пожар своею огненной рукой.
 
 
Горят дворцы, мещанские лачуги,
Взрываются военные склады,
И мечутся по улицам в испуге
Чужие исполнители войны.
 
 
Московский Кремль, глядя на это горе,
Безмолвное величие хранит,
Сжимая ружья на его подворье,
Строй гренадеров Франции стоит.
 
 
А перед ними, место занимая,
Не чувствуя прохладу от реки,
Своею кровью землю окропляя,
Лежат в различных позах мужики.
 
 
Беседуя поодаль, офицеры
Бросают взгляды на проём ворот,
А там конвой, ступая шагом мерным,
Ещё несчастных на расстрел ведёт.
 
 
Они идут, в руках сжимая шапки,
Крестясь на золотые купола.
Из-под рубах, изодранных на тряпки,
Побитые виднеются тела.
 
 
О, Русь моя, церквами ты покрылась,
Да только снова множатся грехи:
Опять богатым сотворяя милость,
На смерть идут покорно бедняки!
 
 
Где те, которые приказ отдали страшный:
Дома сжигать в оставленной Москве?
В своих именьях восседают важно,
Спокойно рассуждая о войне.
 
 
Что им народ? Овец покорных стадо,
Их можно резать, продавать иль стричь.
А кто не сделает, как им, дворянам, надо, —
Петля на шею, кандалы да бич.
 
 
Четвёртый месяц бедствием объята,
Россия изнывает от войны,
Где, защищая собственность богатых,
Идут на смерть их русские рабы…
 
 
Уж двести лет с поры той миновало,
Но тихо стонет русская земля,
Теперь под гнётом мирового капитала —
Хозяина продажного Кремля.
 

Журавли летят
(на одноимённую картину А. С. Степанова)

 
Счастливый народ! Ни науки, ни неги
Не ведают в детстве они.
 

Н. А. Некрасов

 
Давно покинул март свои владенья.
Сменив его, апрель вовсю царит,
И, как мужик, очнувшись от похмелья,
Весенний лес на небеса глядит.
 
 
Ещё не слышно трелей соловьиных,
Не тронул плуг помятый лик полей,
А на лугу с зелёною щетиной
Играет стайка маленьких детей.
 
 
И пусть теплом ещё земля не дышит,
Щекочет холод пятки ног босых,
Но лес весенний с удивленьем слышит
Задорный смех детишек озорных.
 
 
Но вдруг замолкли, присмирели дети,
Подняли головы, вставая от земли,
Глядя туда, где в ярко-синем свете
Летели по небу, курлыча, журавли.
 
 
Простор лазури клином разрезая,
Летела стая, ровный строй храня,
Не зная, что за нею наблюдают
С земли внимательные детские глаза.
 
 
И этому была одна причина,
Банальна очевидностью своей:
Герои этой девственной картины
Впервые видели летящих журавлей.
 
 
Но вот исчезли птицы за рекою,
Оставшись точкою в сияющей дали,
Лишь эхом разносилась над землёю
Их песнь о родине: курлы, курлы, курлы.
 
 
Замолкла песня, и проснулся ветер,
Рукой небрежно тронув водоём,
А на лугу стояли молча дети,
И, глядя в небо, каждый думал о своём.
 

Проводы покойника
(на одноимённую картину В. Перова)

 
Савраска увяз в половине сугроба.
Две пары промёрзлых лаптей
Да угол рогожей покрытого гроба
Торчат из убогих дровней.
 

Н. А. Некрасов

 
Зимнее утро. Мороз пробирает.
Ветер снежинки над полем несёт.
Лошадь, дорогу в снегу пролагая,
Сани к погосту с деревни везёт.
 
 
В старом тулупе, не спавши две ночи,
Баба-возница понуро сидит.
Из неотёсанных досок сколочен
Гроб на санях, чуть рогожей прикрыт.
 
 
Девочка рядом, его обнимая,
К доскам прижалась своею щекой,
И то и дело она повторяет:
«Тятенька, тятенька, тятенька мой».
 
 
В шапке мохнатой, в тулупе отцовском
Брат на санях, руки спрятав, лежит,
Взгляд у него не по-детскому взрослый,
А подбородок по-детски дрожит.
 
 
Лошадь понуро по снегу плетётся,
Женщина вожжи сжимает рукой.
Сердце в груди учащённое бьётся:
Умер кормилец! Что будет с семьёй?!
 
 
Дома остались ещё малолетки.
Старшие с ней провожают отца.
«Бедные, бедные, бедные детки», —
Баба твердит про себя без конца.
 
 
Шлёт им судьба нищету и разлуку.
Старших ей в люди теперь отдавать
И, подавляя душевные муки,
Младших детей подаяньем спасать…
 
 
Эх ты, Россия, рядишься в державу,
Делая ставки опять на штыки.
Глянь, в деревнях не по Божьему праву
Мрут, словно мухи, твои мужики.
 
 
Кто – от работы тяжёлой, несносной,
Кто – с безнадёги упившись вином.
Может, опомнишься, Русь, ведь не поздно
Паузу сделать в стремленье своём.
 
 
Чтоб вымирать перестали деревни,
Как и в стране православный народ,
А для правителей стала бы первой
Дума о том, как он нынче живёт.
 
 
Впрочем, прошу я, читатель, немного:
Лишь проложить к милосердию мост,
Чтобы для русских исчезла дорога:
Роды в мучениях – рабство – погост.
 

Чаепитие в Мытищах
(на одноимённую картину В. Перова)

 
И пошли они, солнцем палимы,
Повторяя: «Суди его Бог!»
 

Н. А. Некрасов

 
Июньский день. Ползёт к зениту солнце.
Царит кругом цветочный аромат.
Трактир в Мытищах распахнул оконца,
А в палисаднике его столы стоят.
 
 
Цветною скатертью один из них накрытый,
Его венчает медный самовар.
Стакан стеклянный. Чай, в него налитый,
Чуть испускает ароматный пар.
 
 
Тот стол один сегодня занимает
(Персона важная по должности своей),
От праведных трудов здесь отдыхает
За чаепитьем местный архирей.
 
 
И, развалившись в кресле деревянном,
На край стола свой выложив живот,
Сидит священник в чёрном одеянье,
Из блюдца чай неторопливо пьёт.
 
 
А позади, стремясь быстрей напиться
(Того гляди, владыка подзовёт),
Монах-келейник тёмную водицу
В себя глотками, обжигаясь, льёт.
 
 
Как в масле блин, блестит лицо святоши,
Стекает пот по рыжей бороде.
Он в мыслях благостных. Мешать ему негоже.
Как вдруг пред ним являются – о Боже! —
Два нищих с улицы. Эй ты, служанка где?
 
 
Один из них – слепой солдат-калека
(Войной истерзан русский богатырь),
Шинель на нём – подруга четверть века.
А рядом с ним – мальчишка-поводырь.
 
 
Блестит «Георгий» на сукне потёртом,
Медали две ютятся рядом с ним.
Солдат, рукой костыль сжимая твёрдо,
В молчанье замер, голодом томим.
 
 
Босой парнишка, в порванной одежде,
Смиренно свою голову склонил,
Снял шапку старую и с робкою надеждой
Её для подаянья предложил.
 
 
«Ради Христа, подайте, добры люди», —
Слезливо детский голос прокричал.
«Для попрошаек здесь не место будет», —
В ответ служанки окрик прозвучал.
 
 
И, вторя ей, от зноя изнывая,
В себе брезгливость силясь побороть,
Священник, чай из блюдца попивая,
Пропел уныло: «Вам подаст Господь».
 
 
Немного нищие в молчанье постояли
И, повернувшись, тихо побрели.
Позванивали изредка медали,
Что у солдата были на груди.
 
 
Шумел листвою придорожный тополь,
Слепой солдат устало ковылял,
А память воскрешала Севастополь,
Что восемь лет назад он защищал.
 
 
В который раз картины боевые
Его терзали, болью ран горя,
Как он ходил в атаки штыковые
За Бога, за Россию, за царя.
 
 
Держа рукою за плечо мальчишку,
Кто вёл слепого, меря свой шажок.
Он говорил, тому чтоб было слышно:
«Бог им судья, ты не горюй, дружок…»
 
 
Беспечно солнце из небес светило.
В трактир ввалилась шумная толпа.
А в палисаднике, как новое кадило,
Блестела рожа рыжего попа.
 

Ноябрь
Элегия

 
Дни поздней осени бранят обыкновенно,
Но мне она мила, читатель дорогой,
Красою тихою, блистающей смиренно.
Так нелюбимое дитя в семье родной…
 

А. С. Пушкин

 
Забрезжил чуть рассвет. На сонные поляны,
Где жёлтую траву припудрила роса,
Поднявшись от воды, пошли гулять туманы,
Прибрежные кусты их скрыла полоса.
 
 
Круг меряет земля в своём движенье вечном,
И вот уже восток надел платок зари.
Стремится вдаль река полоской бесконечной,
Бледнеют лики звёзд в космической дали.
 
 
Светлеет небосвод, внимая лику солнца,
Что медленно встаёт над спящею землёй.
Мерцают в камышах лесных озёр оконца,
Да облаков толпа проходит стороной.
 
 
В дубравах тишина. Не слышно птичьих трелей:
Пернатые давно отправились на юг.
И только строгий взгляд седых столетних елей
Смущает нагота безлиственных подруг.
 
 
Ноябрь царит вовсю. Декабрь ещё далече.
Октябрь ушёл давно с дымами от костров.
Застыли у реки осины, словно свечи,
Средь пёстрого ковра упавших с них листов.
 
 
Как море, синева бушует над землёю,
Но солнечных лучей не радует тепло.
Прильнула к берегам река своей волною,
Глядя, как ивы к ней склонились тяжело.
 
 
В округе ни души, пустынно, безглагольно,
Не слышен шум толпы и дикий рёв машин.
Как дышится легко средь этого приволья,
Где ты в одном лице и раб, и господин.
 
 
Здесь мысли в голове приводятся в порядок,
Мятежная душа находит здесь покой,
Когда среди берёз, стоящих стройным рядом,
Проходишь не спеша, шурша сухой листвой.
 

Вечер на Неве

 
Люблю тебя, Петра творенье,
Люблю твой строгий, стройный вид,
Невы державное теченье,
Береговой её гранит…
 

А. С. Пушкин

 
Уходит дивное светило,
День забирая за собой.
Лицо Невы позолотило
Своей волшебною рукой,
А золотистою каймою,
Чуть приукрасив облака,
Глядит, как катится волною,
Мечтая стать рабой морскою,
В своём течении река.
 
 
Вдали воздушный шар летает,
И в полудрёме Летний сад,
Шпиль Петропавловки сверкает,
Смотря, как плавится закат.
Мох надевая, бастионы,
Смирившись с участью своей,
Стоят, как римские колонны,
Храня наследье залов тронных —
Останки русский цесарей.
 
 
И, крепостной собор венчая
Под небом бархатно-седым,
Державный крест рукой сжимает
Золотокрылый херувим.
Послушный ветра дуновенью,
Он, словно сеятель добра,
Достался городу с рожденья,
Чтобы под чаек песнопенье
Следить за детищем Петра…
 
 
Но ход времён неумолимый,
Не повернуть его назад.
Исчезло дивное светило,
Ночь накрывает Петроград.
Гранитный берег покидая,
Иду, не видя за собой,
Как, крест рукою обнимая,
Другой меня благословляет
Парящий ангел над Невой.