Визитная карточка Анабель Ли

 
Чем усладить твой тонкий вкус, читатель?
Чем удивить подкованный твой взор?
Будь ты размеренных романов почитатель
Или взрывной, стихийной страсти чтишь простор.
Есть для тебя в моём ларце заветном,
Что лёгкой пудрой юмора покрыт,
Про мир магический браслет остросюжетный,
Что из трёх разных циклов состоит.
Один, про дерзкую студентку-озорницу,
Ей к действию зовёт любой запрет.
Да и опасности не усмирят девицу,
На все вопросы у неё готов ответ.
Вторая сказка на браслете этом
Светла, сентиментальна и честна.
Попрятанным по шкафчикам скелетам
По преимуществу она посвящена.
Твой гений требует стремительный событий?
Не трогает уж сказка сердца ход?
Тогда позволь историей увитый
Достать прошитый правдой антипод.
В нем эпохальной пыли все крупицы
Константинополя в шестом веку, а здесь
Коварности английской спят частицы,
Неравноправия и злодеяний смесь.
Не хочешь кашлять пылью мирозданья?
Пускать слезу о прошлом нету сил?
Научного хотелось б изысканья?
Пожалуйста, как для тебя хранил:
Далёкий космос, далью дышит время,
Мир не таков, как был привычен нам.
Здесь все эмоции и чувства – это бремя.
Мы мчимся ко вселенским рубежам.
Здесь время как материи покровы,
С героями мы совершим открытий,
Хоть аксиомы стары, взгляды новы.
Заглянем мы за горизонт событий.
Коль хочется тебе погони жаркой,
Ищейку-гения, напавшего на след.
Как разрешит судьбу интриги яркой
В женской руке дрожащий пистолет?
Читатель мой, я знаю, что найдёшь ты
В моей сокровищнице для себя усладу.
Какой б мой мир себе ни предпочёл ты,
Твоя улыбка – высшая награда.
 

Мишурова Людмила

«Мишурова Людмила Дмитриевна – родилась и живу в г. Старый Оскол Белгородской области. На пенсии. В прошлом – санитарный врач Оскольского электрометаллургического комбината. Стихи пишу давно – для творческих вечеров и просто для Души. Имею ряд публикаций в сборниках, газетах и журналах, несколько литературных наград. Но самым ценным для себя считаю отклик в сердцах читателей».

От автора.

Памятник женщинам Приосколья

 
…Вы здесь дорогу строили на Ржаву,
В подолах пол-Земли перенесли…
 

В. Белов

 
У виадука стали на пригорке.
Внизу – составы быстрые стучат.
Теперь отлита наша память в бронзе —
В фигурках этих тоненьких девчат^[1].
 
 
Прожили восемь месяцев «под немцем»,
Оплакивали братьев и отцов,
Но сразу же своим открытым сердцем
Откликнулись на Родины вы зов!
И поняли – строительством дороги
С фашистами ведёте личный бой.
Хоть вовсе не звучало слово «подвиг»
На этой полосе прифронтовой.
 
 
Сухие цифры в сводках отразили:
Такого даже в мире больше нет!
На месяц раньше поезда грузили,
Чтобы отправить к Огненной дуге!
 
 
У памятника проходя, невольно,
Креститься поднимается рука,
Ведь женщины со всей России словно
Собрались возле этого моста.
 
 
Святые наши бабушки и мамы,
А большинство из них уже ушли.
Трудов и славы вашей – половина
В победных достиженьях всей страны!
 

Пасха

 
Такая поздняя весна,
Но все же дымкою зеленой
Покрылись дальние леса:
Апрельской акварелью томной.
 
 
И храмы приходящих ждут,
Воскликнуть чтоб: «Христос Воскресе!»
В ответ «Воистину…» поют,
Сливаясь с Ангельскою песней.
 
 
О, Пасха – как душа светла!
И верится, что Русь – Святая.
Звонят, звонят колокола,
Христово Воскресенье славя!
 

Подольский Виктор

Родился в семье сельских жителей в 1958 году, работал на стройке простым рабочим. Писать стихи стал в 30 лет попав под влияние немецкого поэта 18 века Ф. Гёльдерлина. Любимые поэты: Гёльдерлин, Эдгар По, Бодлер, Пессоа, В. Иванов, Эллис. Член Российского союза писателей.

Танец

 
Плачет музыка, и в танце,
Завихрился хоровод,
Звонких мыслей новобранцы
Окружили небосвод.
 
 
Рядом мнится, он бескрайний,
Пламенеет как алмаз,
То он тёмный, то сусальный,
То кровавый отблеск глаз.
 
 
Как предтеча вакханалий,
Засверкало зла вино,
Горней силою ордалий
Заструилося оно.
 
 
И прекрасен мрачный танец,
Незабытый мглой времён,
Жжёт, как огнь-протуберанец,
Неизведанных имён.
 
 
Пусть клубится зыбь столетий
Над вселенскою игрой,
Но знаменья, клади эти,
Бдит извечно млечный рой.
 
 
Плачет музыка, и в танце,
Завихрился хоровод,
Звонких мыслей новобранцы
Окружили небосвод.
 

«Я новый день как мотылёк живу…»

 
Я новый день как мотылёк живу,
в ладье непрочной по судьбе плыву,
а вдалеке манящий зыбкий луч,
как перст Господень, явлен с горних круч,
незримый указуя путь во тьме,
в моей земной и гибельной тюрьме…
 
 
Сей путь пройду до самого конца,
любовью напоив людей сердца.
 

Кумир

 
Цветок любви и речь,
Их вечная тоска,
Слезой устала течь
В чертоги из песка.
 
 
Дождь радугой остыв,
Наполнил сок равнин,
Истратив свой мотив,
Над пиками вершин.
 
 
Лишь ивы у реки
Ветвями льют росу,
Звени мой стих, влеки
Звучи листвой в лесу.
 
 
Ждут злые города,
Живительный мотив,
Но грянула беда,
Огонь с небес излив.
 
 
Уж мёртв певец, и мир
Безмолвием застыл,
То в небесах кумир
Безумие таил.
 

Видения

 
Грехи кровавятся в судьбе,
В ней души никнут и таятся,
И сонмы слизней зла роятся
В сокрытой вехами алчбе,
 
 
Что жаждет мрака и раздора
В толпе убогой и слепой,
Где смерти властвует разбой
И клики дьявольского хора.
 
 
Вкруг пир кровавых упырей
В безумной оргии ярится,
И танцем жутким дьяволица
Зыбит у адовых дверей.
 
 
Как корчи тел полуистлевших
В гробах средь капищных могил,
Трясётся пласт, земельный ил
Под грохот молний отлетевших.
 
 
На пепелище дней усопших
Летают сны грядущих лет,
Где мгле мерещится рассвет
И ветры гор, во мхе утопших.
 
 
Дымит земля от влаги алой,
И василиск от жатвы рдян,
Он светом ада оссиян
И дремлет, от алчбы усталый.
 
 
Вот у клоаки смрад струится,
В распухших трупах аль^[2] стигмат,
Костей гниющих маскарад,
Сплетеньем аспидов багрится.
 
 
Вот увлечён Аид стенаньем,
Упадшим духом покорён,
Среди безумия времён
Паря над грешным мирозданьем.
 
 
И знаки дней, веков идущих,
Блестят на веках ликов сущих.
 

Комната

 
В полумраке тонкий свет
То нахмурен, то чуть ясен,
Он прозрачен, как рассвет
В бликах комнаты, прекрасен.
Вот колонной замер шкап,
Где таятся книжек грёзы,
И в потёмках, как арап,
Чёрен мой диван и розы,
 
 
Что темнеют над столом,
Где спит ваза с виноградом,
На стене угла излом,
Вьётся сумеречным гадом.
 
 
Над диваном сонм картин
Смотрит дивною природой,
И окно парчой гардин
Насмехается над модой.
 
 
Моя комната, мой мир,
Где под сводом капители
Стиль барокко и ампир
Затаились льном постели.
 
 
На полу дрожит мираж
Из лазоревых плетений,
Как фиалковый пейзаж,
Разлился палитрой теней.
 
 
В моей комнате, и я,
Весь разбрызган и украден,
Как основа бытия,
Я глубок и многократен.
 
 
Моя комната и я…
 

Римарева Ирина

Родилась в 1976 году в пос. Федотово Вологодской области, Всю сознательную жизнь прожила в городе Краснодаре. Окончила факультет истории, социологии и международных отношений Кубанского Государственного университета и двадцать лет проработала в этом ВУЗе (преподавателем и инженером).

Является членом Российского союза писателей и Интернационального Союза писателей.

Опубликовала и зарегистрировала в библиотечной системе три авторских сборника.

Кащеева смерть

 
Желудок, как собака злая, гавкал,
Вгрызался в мои слабые бока.
И жалась гордость в угол шавкой жалкой,
Скуля о том, что я жива пока.
 
 
Ломалась воля в каменных застенках,
Ограниченья личностных свобод.
Могильный склеп в исчерченных пометках
И в трещинах холодный серый свод.
 
 
Очнусь ли я от изморози колкой?
Найду ли выход, коего здесь нет?
Зажму в ладонь кащееву иголку,
Позволю себе роскошь – пожалеть.
 
 
И, твари дав в последний насладиться
Своей беззубой властью и скупой
Бесплотной страстью, до костей раздеться,
И треснуть, как тростника под рукой.
 

Истина чистых слёз

 
Дыбится острый край
Корками снятых кож.
Будешь кем, выбирай.
Вырос? Или же врос?
Пенистой губки суть.
Давит страданий пот.
Млечных пиявок путь —
Детский беззубый рот.
Нравится или нет,
Каждый приложит труд.
Каждый найдёт ответ —
Щедр он или скуп.
Пьющий любовь из глаз
И материнских рук
Кто стал одним из нас,
Наполовину сух.
Кто стал одним из нас,
Будет испит до дна.
Истина чистых слёз.
Мама у всех одна.
 

Залитый хлоркой

 
Я и брат-близнец Егорка
Вновь наделали беды:
Пол залили едкой хлоркой
В миг безудержной игры.
 
 
Нам грозит сегодня порка,
Стрёмно щуримся в просвет,
И следит за нами зорко
Бабка Зина в линз дуплет.
 
 
Толстых окуляров дольки
Да с очками на очки,
Ей дано увидеть столько,
Что и малость не шали.
 
 
Смирно что-то не сидится
И не смотрится кино.
Нам бы незаметно смыться
На площадку за окном.
 
 
Мы опять набедокурим,
Даже если не хотим:
Втихаря сигарку скурим,
Выпуская едкий дым.
 
 
Мама долго кухню мыла.
Папа мял в руках ремень.
Пальцем бабушка грозила.
Солнце скрылось за плетень.
 
 
Кухня вымыта до блеска,
Но по запаху судя,
Нету в доме хуже места,
Между нами говоря.
 
 
Мы весь день боялись порки,
Будем знать наверняка,
В обещаньях нету толка:
Верить можно в запах хлорки,
В бэчик в скрюченных руках.
 

Благочестие или гордыня?

 
Благочестие женское – признак гордыни.
И за праведность тела заплатит душа.
Непорочность несёт нам святая Мария.
Магдалена доступностью – слабость прощать.
 
 
Благочестие женское – слепок посмертный,
Маска из силикона на студне лица.
И натуры испорченной качеством верным,
Он зеркалит насквозь мутным взглядом слепца.
 
 
Благочестие женское – башня короны,
Что царапает небо порочностью чар.
Жаль, воспользоваться дважды ей невозможно.
Жрёт невинности мысли греховный пожар.
 

Невозвратно

 
Так прекрасно невозвратно
моё юное сознанье.
И наивности пикантность
как подарок к назиданьям.
Миражи колючих будней,
обличающих контузий,
что, как было, уж не будет
страхов кончился подгузник.
Растеклись былые раны
гематомами признаний.
Наказания бараны —
вертикальных дней спирали.
Перочинные потребы
на потеху Мельпомене,
удовольствие на гребне
костяного самомненья.
И высокая причёска,
локоны чернее смоли,
и мантилья на пристёжке,
белой съеденная молью.
Всё прошло: и быль, и небыль.
И фантазий смелых рыбки
на волнах весны уплыли,
как любимых губ улыбки.
Укатились, как привычки,
что от вредности забыты.
Залетели, как синички
на балкон, в жару открытый.
Невосполненностью чувства
цедит ум воспоминанья.
Воплощается в искусстве
нашей чистоты признанье.
Потеряются сонеты
в книжке – свёрнутой закладкой.
Позабудутся советы,
заедаемые сладким.
Чай зовёт нас ароматом,
мягкостью вишнёвых кексов.
Мы любуемся закатом
и в реке внезапным плеском.
Так уходит безвозвратно
моё юное сознанье.
Я теряюсь многократно,
чтоб найти своё призванье.
Просочится из-под века
камнем соляным слезинка,
ведь прошло уже три века,
как я слушаю пластинки.
На шуршащий диск тихонько
опускается иголка,
и выводит звуки тонко
звонкий голосок ребёнка.
Это тонкость созиданья,
по которой время мчится,
и вплетает состраданье
в вечные людские мысли.